Читать книгу Книга Гауматы - Алла Мийа - Страница 4

Париж невероятно отличался от знакомого мне с детства Чумного Города и оказался совсем непохожим на романтические марки с перламутрового конверта Академии Изящных Искусств. Узкие улочки были грязны, полны туристов и собачьих экскрементов, небо затянуто серыми низкими тучами, а цены в магазинах больше походили на номера телефонов. Горизонтальные парижане, бледные и уставшие от непрекращающихся дождей, перешептывались, что, несомненно, именно маги виноваты в том, что земной Париж никогда не видит солнца. Так оно или нет, не знаю. «Горизонтальные всегда недовольны, кошку им в пятки!» – вздыхала бабуля. – «И всегда во всем обвиняют магов. Ведь как найдешь виновника твоих неприятностей, так и сердце успокоится!» Хотя связь между постоянно скрывающей город облачностью и строительством небесного города на облаках не лишена, на мой взгляд, здравого смысла.

Ведь там, в Заоблачном Париже, или, если точнее, в 21-м округе земного города, где на облаках проживают местные маги, ясное синее небо и день за днем не льются дожди. Из сквера Вер-Галан на острове Сите туда ведет длиннющая лестница и несколько кабин лифтов. Нет, перед ними не висит унизительная табличка: «горизонтальным проход воспрещен», но – забудьте о равенстве! – чтобы подняться в город чародеев, нужно использовать специальное заклинание. Так что, постояв вместе с группой пенсионеров из туристического автобуса и поглазев на теряющиеся в облаках пролеты, я так и не решилась ступить на еле заметные в воздухе ступени.

Конечно, в мире существует еще несколько городов, закрытых таким же образом от горизонтальных жителей планеты. Например, поселок Лукоморье17, ворота в который скрываются в стволе тысячелетнего дуба. Или непреступный замок Камелот18 на острове Авалон19. Или тысячеколонный Ирем город-мираж в аравийской пустыне. Не говоря уже о летающем острове Лапута20, обители магов с североамериканского континента. Ни в один из них не дано попасть рожденному без дара.

Отсутствие возможности прогуляться по облачным набережным небесного города, безусловно, расстраивало меня. Но в то же время от моей улицы в шестом округе, на левом берегу Сены, было рукой подать не только до Парижской Академии Изящных Искусств, но и до знаменитого Парижского Университета Магии Нострадамуса! Да и сама моя квартирка оказалась шикарной! Нет, в ней вы не увидите ни лепного потолка, ни изящного паркета хаусманских покоев, ни опоясывающего целый этаж балкона с кружевными перилами и алыми геранями, а лишь пару комнат, соединенных узким коридором на последнем этаже. Зато окна смотрят на купола и крышу церкви Сан-Сульпис21! Улица, разделяющая нас, такая узкая, что, можно, кажется, шагнуть или перепрыгнуть на переходы непонятного назначения на плоской части кровли. И половинка моего круассана, недоеденного за завтраком, легко долетит до гнезда крупной розовой пеликанши на луковичной крыше часовни.

Через неделю после моего переселения, когда бабуля, помогавшая мне при переезде, вернулась в Чумной город, однажды, сидя на подоконнике и смакуя горячий круассан с утренним кофе, я поймала на себе пристальный взгляд. Птица приподнялась в гнезде и провожала голодными глазами каждый откусываемый мной кусочек. И как не жаль было расставаться с половиной завтрака, но жалобное попискивание птенцов растопило мое сердце. Она поймала на лету ароматную сдобу огромным клювом и довольно закурлыкала.

Сбитая с толку, уж не стоит ли мне покупать каждое утро лишний круассан и для пеликанши, и желая прояснить зоологическую обстановку в квартале, я позвонила в квартиру слева. Моей соседкой оказалась пожилая пара, светская львица на пенсии и потерявший популярность задолго до моего рождения режиссер, занятый сегодня написанием бесконечных мемуаров. Мадам Катрин Валер – коренная парижанка, которая никогда не позволяла себе выгуливать микроскопическую чихуахуа без десятисантиметровых шпилек и высокой прически. Она любезно и многословно разъяснила мне, что ВСЕ жители улицы Сан-Сульпис, чьи окна выходят на гнездо, подкармливают птицу. «Иначе, о, ужас!» – закатила глаза мадам Валер. – «Пеликанша начнет кормить птенцов собственным мясом, выщипывая его из груди! И ни в коем случае не кормите ее сдобой с изюмом, у нее аллергия на сухофрукты!» Мадам Валер подчеркнула слово ВСЕ, напирая на то, что вместе с квартирой по наследству мне перешла и обязанность по кормлению птицы.

Иногда пеликанша подлетала к самому окну, неуклюже устраивалась по другую сторону, на карнизе, и, намокшая от дождя, принималась выжимать клювом воду из перьев. Я пила кофе и мечтала, а она жевала сдобу и, прикрыв один глаз, курлыкала. И разве сравняться затраты на сладкие утренние булочки с удовольствием разделить завтрак в такой приятной компании!

К тому же через мою гостиную проходит золотая линия нулевого меридиана. Конечно, если мысленно продолжить его, стоя перед ее началом в нефе храма Сан-Сульпис. Хотя справедливости ради замечу, что нулевой меридиан проходил здесь и до того, как был заложен первый камень не только в фундамент нынешнего храма, но задолго и до возникновения предшествовавшей ему деревянной часовни, и даже еще раньше, еще до появления на этом месте каменного дольмена.

Надо сказать, что этот самый Публий Сульпис, в чью честь названа вышеупомянутая церковь напротив моих окон, добавивший приставку «Сан» к имени, что значит «святой», был тот еще хитрец. Не мне вам рассказывать, что большая часть всех храмов Девяти Миров сооружена для восславления Вседержавного Бога-Отца Кейвана. Он есть Верховный Бог не только для всех горизонтальных, но и даже для некоторых магов. За исключением нескольких мелких, ничего не значащих храмов местных богов и крамольных храмов еретиков, кто считает себя приверженцами иной религии, тайного культа Отсутствующего Бога. И совсем уж немногих отступников, верящих в существование предвечной львиноголовой птицы Анзуд22, что летает между Вселенными, и чье могущество безмерно.

Всемогущество Кейвана над всеми дрожащими в страхе пред ним тварями, а также Его уникальное право на Абсолютную Истину сомнению не подлежат. Инакомыслящих и сомневающихся в догмах беспощадно наказывают и презирают. Хотя…

Давным-давно, поговаривают, среди верных Ему горизонтальных возникла смута. Причина была ясна и очевидна. Нет, никто не дерзнул сомневаться в Абсолютности Кейвана. И тем более, не смел обвинять Его в несправедливых зверствах, ведь жалкие людишки и недостойны лучшей участи, так проповедовали настоятели культа. Отступники сомневались лишь в том, доходят ли до Него их молитвы. Уж больно долго порой приходилось ждать ответа и обещанной ничтожной милости. Да и несчастья и болезни, сваливающиеся на головы просящих о благополучии, тоже не играли на пользу догматам веры. Жестокость Кейвана превышала воображение, насылаемые им эпидемии, голод, наводнения, землетрясения и извержения вулканов уносили миллионы жизней. Появились вольнодумцы, которые, прикрыв рот рукой, чтобы не быть услышанным кем не следует, шептались, что именно Он, Беспощадный Бог-Ревнитель, в экстазе садизма придумал саму Смерть. Смута эта приобрела невероятные масштабы и могла бы вырасти в настоящее стихийное бедствие, если бы один хитрющий маг (что удивительно, ведь известно, маги никогда не ладили с горизонтальными) не вызвался помочь. Этим расчетливым чародеем и был Публий Сульпис, незаконнорожденный сын римского прокуратора Сульпиция Руфа и кухарки. Обладая недюжинным даром мага, он обещал подняться по Мировому Дереву выше десятого неба и разузнать у Вседержавного Бога, слышит ли он своих верных адептов. А если нет, то, КАК нужно правильно молиться, чтобы быть услышанным.

Хитрюга Публий Сульпис пропал на несколько недель. А вернувшись, гордо провозгласил себя законодателем новых правил общения со Всевластным Кейваном. Он поведал о необходимости строжайших моральных запретов для паствы, о чем тут же принялся сочинять толстенную книгу, богатую расплывчатыми многозначными иносказаниями и малопонятными метафорами. Тогда-то и приставил он к своему имени слово «Сан», в благодарность за такое ходатайство перед Вседержавным за ничтожных людишек. Из обычного человека Публий Сульпис, бастард рыжего патриция и безродной рабыни, превратился в Святого Сульписа или Сан Сульписа, стал уважаемым проповедником, ревностным служителем культа Кейвана и почитаемым реформатором. Случилось это две тысячи лет назад. Вишенкой на торте ловкого мага было провозглашение начала нового календаря. Нулевой точкой отсчета новой эры экс-Публий, а ныне Святой Сульпис, объявил год, в который он имел исключительное счастье беседовать с Самим Всемогущим, когда он принес благую весть в виде руководства к общению с Вседержавным Богом Кейваном. От этого года мы и ведем отсчет до сих пор: сейчас мы живём, например, в XXI веке от Путешествия Сульписа. Или от П. С.

Специально ли этот пройдоха-маг все так подстроил, чтобы лучше контролировать умы горизонтальных, или Публием Сульписом двигали действительно добрые намерения, сегодня трудно судить. Что до моего мнения, то… Но лучше я оставлю его при себе!

Соседство этой самой церкви, а также семинарии по другую сторону площади, тоже носящей имя Сан-Сульписа, стало причиной появления в том же самом здании, что и моя квартира, самого настоящего борделя. Ведь добродетель всегда соседствует с пороком! Естественно, под добродетелью я понимаю добросердечных юных особ, щедро одаривающих старых развратников красотой и молодостью за умеренную плату.

Вечерами полупрозрачные призраки праведных дев в неглиже дефилируют сквозь стены моей спальни в компании пожилых полуголых сластолюбцев с подтяжками на толстых животах. Случается, что стены и вовсе тают, и тогда, сидя за мольбертом или читая книгу, я становлюсь свидетельницей разгульных и пьяных или, наоборот, вялых и навивающих скуку, но одинаково отвратительных оргий. Единственный способ вернуть стене непрозрачность – это запустить в нее тем что под руку попадется. Например, тапком.

Официально бордель был закрыт еще до появления здесь моей прабабки. Однако, на самом деле, он просто переехал в другое, магическое измерение. Каждый вечер, рядом с входом в мою парадную, возникает неоновый отпечаток малиновой губной помады, призывно посылающий воздушные поцелуи. Под ним – низкая дверь, освещенная по периметру красными подмигивающими фонарями, с крупной замочной скважиной, без ручки снаружи, со ржавыми петлями и гвоздями. Она-то и находится как раз напротив тайного бокового прохода в церковь Сан-Сульпис. Иногда перед ней, на тротуаре, появляется престранное существо, держащее длинную и толстую сигару в зубах, – крепкий карлик с четырехпалыми руками, ростом не больше метра. Он выпускает широкие кольца благородного кубинского дыма и всегда вежливо кивает, приветствуя и провожая взглядом до самого подъезда.

Долгими зимними ночами половицы охают под шагами невидимых визитеров, стонут пружины кроватей, раздаются театральные вздохи девочек и животное кряхтенье клиентов. Бордель и сейчас открыт. Но только для избранных магов.

Уверена, что совсем не это сомнительное соседство повлияло на выбор прабабкой места проживания. После скитаний по театрам Европы стареющая прима решила осесть в Париже. Всю жизнь до глубокой старости Вера Жемчужная (а прожила она ни много ни мало, сто пять лет!) посвятила танцам, поэтому и решила обосноваться неподалеку от балетной школы, где преподавала.

Я сохранила не только всю старинную прабабкину мебель, отдав должное ее вкусу, но и ее театральные наряды прошлого века. Венецианские расписные шкафы были набиты кружевными горжетками и накидками из перьев райских птиц. Муранские зеркала отражали массивные бронзовые канделябры-дельфины. Дубовый инкрустированный резьбой сундук до сих пор полон ее фотографий и перевязанных ленточками писем, пыльных свидетелей потухших мелодрам и былой славы. Черно-белые фотографии звезды, в манерных позах умирающего лебедя или Клеопатры со змеей-диадемой во лбу, хранятся в красивых коробках от печенья. Рядом с ее магическими дневниками, полными откровений о странных сексуальных колдовских ритуалах.

Но особенно меня впечатлила ее резная итальянская кровать, позолоченная сусальным золотом, купить такую могла только настоящая Женщина, знающая толк в будуарных интригах! Недаром прабабку называли «левантийской одалиской»! Я и представляю ее такой, во фривольной позе с зовущим взглядом, роскошную, как на картине Ренуара23, возлежащую на шелковых покрывалах с кистями и парчовых подушках.

Вера Жемчужная была великолепна! Прима Императорского театра. Звезда зарождавшегося русского кинематографа. Роковая красавица. Она легко разбивала мужские сердца, но также неистово и регулярно подставляла свое под удары. Ее жизнь была наполнена драмами, и страстные героини ее фильмов (что-то вроде «Червонный валет или похождения статского советника», где кровь-любовь и черные очи-ночи, закушенные губы и заломленные руки) незаметно перетекали в ее жизнь, переполненную блесками страз, дорогими вечеринками и охотой за богатой партией. Темные бездонные глаза Веры оттеняли опиумные ночи без сна. Её бледная кожа мраморной статуи, греческий профиль, страстные губы, сложенные в зовущей улыбке, сделали ее богиней немого экрана. Она носила цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия», стилет в рукаве, четки и томик Бодлера24 в кармане. Длинные нити жемчуга, тени на томных глазах, корсеты, неогреческие туники с завышенной талией, перья в волосах, горностаевые муфты… В туманном опиуме вечеринок в стиле великого Гэтсби25, но закатанных с русским размахом, мадемуазель Жемчужная прожигала молодость в компании известнейших и августейших бездельников эпохи. О поднявшихся на такую высоту ясно, что самим спуститься оттуда без того, чтобы не упасть, у них не получится. Произошло это в тысяча девятьсот шестнадцатом, когда смертоносный бронепоезд будущей Тридцатилетней войны уже набирал скорость. Он, разметая блестки и конфетти ночных пиршеств, раздавил беспечных кутил прекрасной эпохи, безжалостно переехав десятипудовыми колесами. И если не убил, то покалечил. Моя прабабка была одной из тех, кого искалечила война.

Перебирая ее пожелтевшие письма и вырезки из газет столетней давности, я знакомилась со своей блестящей родственницей. Так незаметно проходили мои одинокие дождливые вечера. Монеты, доставшиеся мне от Мясника, таяли, утекали сквозь пальцы, как струи ливня по водопроводным трубам церкви напротив. И на получение нового источника дохода, надежды, увы, не было.