Читать книгу Альманах «Российский колокол». «Новые писатели России». Литературная премия М. Ю. Лермонтова. Выпуск №5 - Альманах - Страница 3

Вы, пожалуй, немало

Таких повстречаете в наших краях,

Но именно здесь родила меня мама,

Вскормила, горбушку на крохи деля.

Река как река, и просторы степные,

Земля как земля – на руках, на губах.

Здесь мазанки были литые, лепные,

Над каждою крышей ведёрко – труба.

Здесь также дороги протяжны и долги,

Как песни казахские жизни полны.

Я здесь научился работе и долгу.

Я здесь полюбил и чабрец, и полынь.

Хлеба как хлеба, только чуть низкорослы.

И солнце как солнце, чуть жжёт горячей.

Но именно здесь в те целинные вёсны

Я духом окреп, стал не рослым, а взрослым,

Без лишней шумихи, без громких речей.

Я помню время горьких лет,

Поля, поросшие бурьяном,

Босой ноги нечёткий след

В пшеничном поле спозаранок.

Да, были руки не крепки,

Но крепкою была усталость,

Но отступали сорняки,

И хлебушку вольней дышалось.

Я рос как в поле тополёк…

А хлеб пошёл большой лавиной,

Степной захлёбывался ток:

ЗИС-5, «полуторки» – машины…

Казалось, что там – на быках?!

Но подвозили вороха,

Ссыпали в горы золотые.

Туч раскрывались ворота,

И шли дожди натужно злые…

Хлеб отдавал сопревшим жаром,

Хлеб прорастал за два-три дня,

«Горел» без дыма и огня,

«горел» невидимым пожаром.

Но, как в бою боезапас,

Ценилась каждая горбушка

В стране. И сердцу дан приказ:

«Убрать. Успеть!» И было нужно

Войной загубленные руки

Нам заменить…

Хлеб по меню ушёл на задний план,

На первом нынче модные закуски.

А хлеб-кормилец, чудо-великан

Сам по себе был сладким, ситным, вкусным.

Да и сейчас нужна ль ему хвала?

Кто избалован, развращен обжорством,

Покажется тому и сдоба чёрствой.

Кого от голода спасла халва?

Живём в достатке, что и говорить,

Но помню крохи на ладони бурой…

Я говорю не с целью укорить,

Скорей – для выяснения натуры.

Был этот дед мне вовсе незнаком:

В столовой общепита на вокзале

Встречал его – лучи под козырьком.

Всей пятернею хлеб всегда держал он

И перед стопкою, борщом и кашей

Раздумчиво-светло на хлеб смотрел.

Он уважительно и коротко покашливал

И первым в рот брал хлеб.

О, как он ел!

Он брал его неспешно, не торопко,

Торжественно его он водружал,

Как слово, на язык – на место тронное:

Он Дело, Хлеб и Слово уважал.

…И взгляд, и жест я помню у отца:

Ослепнув, т а к глядят на солнце, в небо,

В горсти т а к держат тёплого птенца,

Т а к дорожат простою Крохой Хлеба.

У тощей груди молока

Сыну не взять, не выпросить.

У жизни крутой кипятка

Не приходилось клянчить:

Картошки подгнившей

С лебедой пополам —

И той не выбросить,

И пала единственная на всё село

Колхозная кляча.

А жизнь велела: «Держись!»

Война. И хлеба не кошены…

Работали руки на жизнь

И против всех бед непрошеных.

Серый казенный листок —

Вороном черным

В доме и в сердце.

И тяжким крылом он прикрыл

Полнеба и полсолнца.

Вымараны радуга и земля

Краскою черной и серой —

То закрылись голубые глаза

Сына-первенца, краснофлотца.

А жизнь велела: «Держись!

Радуге кем быть отмытой?»

Победные песни лились,

И слёзы лились открыто.

По тёплой земле босиком

Хожено-перехожено.

Великих домашних дел

Делано-переделано.

И всё, что велела жизнь

И что на веку положено,

Через бессонницу, через «нельзя»,

Через «не могу» сделано.

Слава нужна ли вам,

Рукам материнским, натруженным,

Или слова

Горячие, тихие, нежные,

Словно цветы из радуги?

Знаю: нет ни славы, ни слов

Настоящих, людям ненужных,

Только мы в неоплатном долгу

Перед сердцем открытым

Матери.

Сын младший просил: «Держись!»

И зори, как прежде, рдели.

Но медленно гасла жизнь,

И губы шептали: «Сделай!»

Такое долго будет сниться:

Мы у плетня отцовской хаты…

Косынкой лёгкою зарница

Светилась на плечах заката,

Жуя, Бурёнушка вздыхала,

Кряхтели в поле трактора,

И долго птица не стихала,

Дремотно вторя: «Спать пора…»

Ты помнишь тёплое дыханье

Полей, шепталась где пшеница,

И летних трав благоуханье —

Куда там Крыму или Ницце?

А голос ночи разноцветный,

Где нота «ми» сильней слышна,

Но переходит незаметно

В «ре-до», «ля-си», и где струна

Всех голосов в груди ответно

Рождает слово «тишина»!

Построили похожих, как цыплят,

И общий «батька» в званье старшины,

Всех оглядев с макушечки до пят,

Потребовал послушной тишины.

Потом носок тянули на плацу

И привыкали к песне строевой.

Об этом я писал в письме отцу,

А девушке – о службе боевой.

Был непривычен новый автомат

И норовил всё выпрыгнуть из рук.

– Не дрейфь! – шутил улыбчивый комбат.

– Ты соберись! – учил мой новый друг.

А как сдавали полковой зачёт!

Всё как в бою! Забудь про полигоны!

Мне перед строем – воинский почёт! —

Вручил комбат сержантские погоны.

…Три года – три главы из книги.

А голуби над домом всё кружили.

И я клянусь вам именем Отчизны,

Что это все мы вместе отслужили.

Если дружба крепка,

То и служба легка —

Всё проверено в жизни не раз.

Чтобы Родина цвела

И счастливой жизнь была,

 Выполняй командира приказ.

Вот идём мы в поход,

Называет народ

Нас защитой своею и славой.

Для Отчизны своей

Сил своих не жалей,

Будь ей преданным, смелым и бравым.

Если враг нападёт,

То у нас он найдёт

Начеку боевые ракеты.

Мы присяге верны

И на страже страны

Охраняем мы мир на Планете.

Сковородкой раскаленной

Лёг внизу аэродром.

Широко и отдалённо

Прокатился длинный гром.

Гром поехал вместе с нами.

Он рождается внутри

Туго сжатыми огнями

Ярой рвущейся зари.

Вот качнулся под крылами

Точный города макет.

Над снегами-облаками

Обнаженный солнца свет.

Муравьями – человеки,

Стрелы тонкие дорог,

Ленты вьющиеся – реки,

Да грибочком – сена стог.

Словно школьные тетрадки

Разлинованы поля,

И страна пред нами краткой

Новизною букваря.

Мы ехали, летели, мы смотрели

Свою страну, и ветер нас не гнул.

Нас принимали – флаг над нами реял,

Как будто вместе с нами присягнул.

Мы чистили, дежурили, мостили,

И шар земной качался за спиной,

Когда мы задыхались, мокли, стыли,

Спасая мир учебною войной.

Да, годы службы многое открыли,

Они навек останутся со мной.

Я думал, что погоны – это крылья,

А это ноша тяжести земной.

Он в жизни не успел…

Всё было так внезапно:

и взрывы чёрных бомб

средь утренней росы,

и в мирной тишине

вдруг полыхнувший запад,

и сборы на врага,

как прежде на Руси.

Он в жизни не успел

закончить той атаки.

Он в жизни не убил

ни одного врага.

Он песню не допел

о чести и отваге,

не дописал письма…

Он сердцем не солгал.

И выполнил свой долг.

Он принял бой достойно.

Великие слова

он нёс в своей груди:

«Пускай наносит вред врагу

не каждый воин,

но каждый в бой иди!»

В некошеных хлебах,

остриженный нулевкой,

сухие стебли сжав

и горсть родной земли,

лежал он, недвижим,

откинувшись неловко,

не слыша, как над ним

курлычут журавли.

Отплюнута, дымилась гильза —

Последняя. И нет гранат.

И нет патрона, чтобы жизнью

Распорядился сам солдат.

Но подняла святая злоба,

И он пошёл навстречу так,

Как будто собственному гробу…

С паучьей свастикою танк

Полз, грохоча железом-сталью.

Полз и смертельно жалил в грудь,

Рычал, и содрогаться стали

Деревья-смертники вокруг.

Но шёл солдат, и грудь дымилась,

Как у весенних тёплых пашен,

Ему земля давала силы.

Он шёл. И взгляд его был страшен.

Схлестнулись взгляды – щелки глаз,

Стальные вздрогнули и сжались.

Взревел мотор и сбросил газ,

 И даже траки задрожали.

Стоял солдат бескровно-серый,

 Но ярость, мужество в глазах!

И тяги дрогнули, как нервы.

 И танк попятился назад.

Танк пятился. Он в диком страхе

Рванул, гремя железом лат.

И лишь тогда, качнувшись, с маху

Упал

Лицом вперёд

Солдат.

Возможно даже, не был ты героем

И вида не геройского ты был…

Рвались снаряды, пули мчались роем…

Ты выстоял, а значит – победил!

…Ты расскажи, а я глаза прикрою

И растворюсь во времени твоём,

Пройдусь с тобой тропинкою, рекою

И… поползу под жутким артогнём.

И вот уже не модная рубашка,

А гарью провонявший маскхалат,

И словно бы на школьной промокашке…

И словно маки на снегу горят…

И жутко потемнеет, станет страшно:

Так неестественна погибель в жизни т о й,

Где упаду в последней рукопашной

На самой-самой т о й передовой.

Ты подползёшь, и я глаза прикрою

И растворюсь во времени твоём…

Мои бинты сожгут или зароют,

И много-много лет ещё пройдёт.

И вот на мне моднячая рубашка,

И должность в жизни – просто рядовой.

А ты упал в последней рукопашной

На самой-самой т о й передовой.

Словно годы, пролетели

в небе птицы.

Ветер горестной свирелью

не резвится.

За травою не видать

ржу и копоть

и не сразу угадать

дно окопа.

Нет, не радость – это боль

на ресницах.

Нет, не битва – краткий бой

вечно снится.

Видно, пот солоноват —

очи гложет…

Перед кем он виноват?

Чем  же?

В чём же?

Плачет седенький солдат

из неробких.

… старый бруствер не видать

Из  Европы.

Кто, не помнящие дат,

ищет ссоры?

Кто для будущих солдат

Яму роет?