Читать книгу Альманах «Российский колокол» №1 2020 - Альманах - Страница 7

И мне какой-то год не пережить,

Оставив жизнь – иным стихотвореньям.

И только не порвётся эта нить,

Одной тоскою и одним стремленьем

Связавшая мою с другой душой

Больною и неверием и верой,

Не знающей ни времени, ни меры,

Так в мире и не найденною мной.

Закружилась разгульней, хмельнее

В пляске вольной, с платком бело-синим…

Застывают деревья, чернея,

И застывшее небо над ними.

Срок придёт – затянутся все раны

На душе и теле у земли.

Но со дна морей и океанов

Из времён не встанут корабли.

Рассветёт – и будет всё иначе.

Но над зыбкой глубью синих вод

Не изменит чайка голос плача

И тоской изломанный полёт.

Чудом мир воспрянет, как воскреснет,

И узнают песни новый строй.

Но она одна всё ту же песню

Будет петь над синею водой,

И казаться будут в боли тайной

Ей – среди здоровых душ и тел —

Облака в небесном океане

Белой стаей шхун и каравелл.

Зачем хранишь сгоревшую свечу?

Зачем тебе теперь бесформенный огарок?

Как бесполезен он! Как безобразен, жалок!

Зачем хранишь сгоревшую свечу?

Зачем храню сгоревшую свечу?

Ей больше не светить и этим не согреться.

Она одна сестра непонятого сердца.

Затем храню сгоревшую свечу.

Смотри, что ты наделал: я читаю

Всё только о любви и всё стихи одни.

Что целые часы! пренебрегаю

И тем, что, как часы, за чтеньем тают дни!

Я хмеля полными засыпана горстями.

А кем душа моя приведена на пир,

Где близ любви сидят почётными гостями

И Тютчев, и Толстой[1], Петрарка и Шекспир?

Тобой! Вот Пушкин сам мне преподнёс две розы,

Вот Баратынский вслед протягивает мне

Лиле́ю белую… И гибну я для прозы…

Невинная душа! Всё по твоей вине!

Утешной сладости в привычном предвкушенье

Едва начну давно знакомый стих —

Дыханье заглушит внезапных слёз рожденье

И строки растворит. То дело рук твоих!

Из-за тебя не здесь и не сейчас я где-то,

В мечте живя вполне, – не то что обмануть

Хотела бы себя, а – помнишь ли у Фета? —

«Как будто вне любви есть в мире что-нибудь!»

Оно восходит на востоке.

И больше не глядит в тоске

На недописанные строки

Перо засохшее в руке.

Тускла, пуглива, одинока,

Свеча задута… Свет иной

Плывёт со рдяного востока

Земли отрадой неземной!

Как траурный покров унылый,

Свевает он с юдоли слёз

И ночь слепую, как могила,

И ночь, исполненную звёзд!

Всё разгораясь яром вящим,

Всей ширью неба становясь,

Победой радости слепящей

Свою он утверждает власть!

Будь ей во тьме равно послушна,

Легко б восторглась[2] на свету

В волшебный сад земная пустошь,

В сад яблоневый весь в цвету!

Пылает запад – Солнце гаснет,

Синь червленицею[3] заткав…

И я не знаю, что прекрасней:

Восход его? зенит? закат?

Но Человек с сияньем Божьим

Высокой думы на челе —

Вот Солнце, что ещё дороже,

Ещё отраднее Земле!

Лишь стоит раз того увидеть,

Кто благоличием лучист

И духом плотен, как иридий[4],

И как алмаз, им твёрд и чист, —

Душа чудесного коснётся,

Мир оправданьем одаря,

И в небесах её займётся

Багрянородная[5] заря!

И сам Александрийский ангел

Главу склоняет с высоты

Пред властью – Русского Таланта

И тайны Русской Красоты!

Ах, какая ранняя осень!

Странно мне: холода… холода…

Сердце даже надежды не просит…

Ветер мёртвые листья уносит,

Сам не зная зачем и куда.

Кратко, зыбко блаженство на свете,

Притворилась удачей беда…

Жаль, не может осенний ветер

И меня, как вот листья эти,

Унести – низачем, никуда…

Не слабостью твоей и не улыбкой,

И не игрой без страсти и без цели —

Всё было лишь опять моей ошибкой

И странной вьюгой первых дней апреля.

Теперь со всех сторон, из всех пределов

Идёт на Русь монгольская орда.

И меркнет день, во тьме слабеет тело,

Но ты – «гори, гори, моя Звезда!»

Среди менял, в разгаре римских оргий,

«Распни её!» – Змей шепчет о Руси,

Но поднял уж копьё святой Георгий!

Мгновение – и Змея поразит!

Хотите, за собою увлекая,

Вести нас гладким и кривым путём?!

В ад вашего игрушечного рая

Идите вы! Мы с вами не пойдём!

Идите все своей дорогой торной!

А мы пойдём за нашею Звездой!

Она – Рублёва «Спас Нерукотворный» —

Святит наш путь тернистый и прямой!

Для тела изнурённого кровать

Ещё не гроб, но сходное созданье.

О, если б можно было так устать,

Чтобы лишиться силы на страданье.

Рука убийц безжалостна не столь,

Как хладные уста противной воли.

О, если б то была такая боль,

Чтоб потерять сознание от боли.

Не сразу, жаль, вонзилась шпага в грудь,

А позже в спину кортик откровенья.

О, если б можно было так уснуть,

Чтоб обрести не забытье – забвенье.

    …Ах, эти рифмы, рифмы-озорницы!

Попробуй-ка их удержи в узде.

Они, как молодые кобылицы,

Без привязи хотят скакать везде.

Смотри: вон повод рвёт одна, другая,

И, на просторе весело играя,

Проказницы тем остальных зовут

Порвать узду себе составить труд.

Но – нет нужды: отпустим повода,

И, как о том бы глупость ни судила,

Пускай ещё неведомо куда

Несёт их поэтическая сила…

     Скажи, поэта есть ли что дороже

Земли на всё прелестных берегах?

А что поэту дорого быть может

Так, как ему свобода дорога,

Минуты своенравных вдохновений

И строки, где блажен и волен гений?

Кто счастлив здесь? Он счастлив: он – поэт.

Но… чертит вновь: «На свете счастья нет…»,

О ком, о чём всё грезит и тоскует?

Смеётся желчно, ропщет, негодует,

На пени на судьбу и на укоры Небу

Растрачивая чувств и мыслей пыл.

Какой творец собою счастлив не был?

А всё же прав творец великий[6] был:

«Ни музы, ни труды, ни радости досуга —

Ничто не заменит единственного друга».