Читать книгу Седьмая вода - Алёна Нефёдова, Алена Валентиновна Нефедова - Страница 1

Василиса

Сеанс чрезвычайно модного и невыносимо скучного фильма на авторском показе для избранных подходил к концу. Я дико устала следить за вывертами фантазии очередного «гения» от кинематографа, которым все так экзальтированно восхищались. К своему стыду, даже имени его не помню. Я вообще не люблю отечественное кино и музыку, а любовные романы только переводные читаю. Можете считать меня ограниченной и непатриотичной, мне плевать. Но Кирилл обожал все эти тусовки и гламурные движняки, он был на них в своей стихии. Просто дышать не мог, не вытащив нас хоть раз в неделю на какой-нибудь вернисаж, благотворительный прием или вот такой показ.

Я на самом деле ненавидела это, но огорчать его мне не нравилось, поэтому я покорно позволяла обряжать меня как куклу и таскать за собой по этим мероприятия. Он просто лопался от гордости, когда ловил на мне восхищенные и похотливые взгляды других посетителей этих тусовок и слушал льстивые комплименты о том, какая мы сказочно красивая пара. Я спрашивала, понимает ли он, что все это по большей части неискренне, на что регулярно получала примерно такой ответ:

– Конечно, понимаю, мое сокровище! И все равно мне нравится видеть, как у всех окружающих мужиков на тебя встает, но при этом знать, что спишь ты только со мной.

В остальное время он прекрасно переносил, что в повседневной жизни я ношу удобную одежду вместо стильной и модной, предпочитаю борщ и шашлык из свинины устрицам и всяким там улиткам и скорее останусь в выходной валяться на диване перед телеком, нежели попрусь таскаться с подругами по бутикам, пополняя коллекцию шмоток, многие из которых даже никогда не увидят свет. На людях я играла роль его утонченной подруги, а дома спокойно могла быть сама собой, и нас обоих это устраивало.

Да, собственно, и подруг у меня нет. Перебравшись в столицу, я оставила в родном городке многие свои привычки. И одна из них – заводить подруг. Так что если мне и случалось ходить по магазинам, то только вместе с Кириллом. Вот уж кто любил это дело гораздо больше меня.

Сотовый в клатче завибрировал, и Кирилл бросил на меня недовольный взгляд. Я, виновато пожав плечами, вытащила гаджет. Мой спутник укоризненно покачал головой, но я кивнула ему, указывая на окружающих. Половина из присутствующих втихаря ковырялась в телефонах, изображая при этом, что они страшно заинтересованы происходящим на экране. Кирилл нахмурился, но я заметила отблеск лукавой улыбки, затаившейся в уголках рта и глаз.

Я посмотрела на экран и поморщилась, чувствуя, как в сердце что-то тревожно кольнуло. Звонил Максим Григорьевич, что случалось считанные разы за те годы, что я уехала из дома. И то это было только в праздники, и наше общение заключалось лишь в формальных поздравлениях. Дань вежливости для людей, которых судьба случайно сделала членами одной семьи. Хотя так было не всегда, но это уже совершенно не важно.

– Я выйду, – шепнула я Кириллу, и он кивнул.

– Все нормально? – Он, как всегда, нежно провел по моей ладони, прежде чем я поднялась.

– Пока не знаю.

Извиняясь на каждом шагу, я выбралась из зрительного зала. Вызов к тому времени уже закончился, и я набрала отчима сама.

– Васенька! – Одно слово издалека, и без того растревоженное сердце сжалось острой болью предчувствия. – Девочка моя, с мамой беда!

Дыхание перехватило от того, как растерянно и беспомощно прозвучал голос мужчины, которого я помнила всегда непоколебимой скалой и образцом спокойствия и надежности в хаосе, творившемся временами в моей жизни. Раньше, не сейчас.

– Что случилось, дядя Максим? – в страхе прошептала я.

– Мама в больнице, Васенька. Инсульт!

– Господи Боже! Но как же? Она же еще молодая совсем! – Сознание не хотело вмещать в себя эту новость.

Моя мама – такая красивая, что глазам больно, добрая даже с теми, кто этого не заслуживал, и заботящаяся обо всех на свете, кроме себя.

– Ты приедешь? – Голос Максима Григорьевича доносился до меня как из другой Вселенной, и, видимо, спрашивал он уже не в первый раз.

– Да! Да, конечно. Я вылечу первым же рейсом, на который смогу взять билет.

– Пожалуйста, Васенька! Ты ей так нужна!

Автобус несся навстречу начинающему сереть горизонту. Прямого самолета до родного приморского городка не оказалось, и я долетела до Краснодара, спустя только несколько часов сев в междугородний автобус. На этом первом сегодня рейсе народу было немного. Хотя это только потому, что сезон отпусков еще не начался, иначе в любое время дня и в любой день недели здесь было бы битком, хоть туда, хоть обратно. Так, как было, когда я пять лет назад в спешке покидала родной город. Точнее будет сказать – бежала сломя голову. Тогда тоже было такое же очень раннее утро. В другой жизни.

Максим Григорьевич предлагал прислать кого-нибудь меня встретить, но я отказалась. Незачем кого-то дергать. На самом деле я бы и сама сюда ни за что не приехала, если бы не несчастье с мамой. Прошло пять лет, но я так и не была готова вернуться. Возможно, никогда и не буду. Хотя хотелось бы верить, что я очень изменилась за эти годы. Настолько, что прошлому до меня просто не дотянуться.

Но чем ближе к дому довозил меня этот большой, дурно пахнущий автобус, тем меньше оставалось во мне уверенности.

Я раздраженно потерла виски. Надеялась хоть немного вздремнуть в дороге, но ничего не вышло ни в самолете, ни на автовокзале в ожидании рейса, ни тем более сейчас, когда руки так и норовили судорожно сцепиться до побелевших в напряжении пальцев, выдавая мою нервозность.

Да, я не хотела возвращаться, но мы не всегда вольны делать то, что хотим.

Постаралась отвлечься, вспоминая, с каким лицом Кирилл собирал чемоданы. Он беспокойно поглядывал на меня то и дело, аккуратно все укладывая. У меня так никогда не получалось.

– Ты же вернешься, Лиса? – его глаза выражали тревогу.

– Конечно, вернусь. Моя жизнь здесь, с тобой. Мне абсолютно нечего там делать, – убеждала я его, ну и себя, само собой. – Я пробуду ровно столько, сколько мама будет нуждаться во мне. А потом ничто меня не остановит.

– Ты же знаешь, что я буду ужасно скучать?

– Я знаю, милый.

– Без тебя здесь будет совсем-совсем пусто, лисонька моя.

Да, возможно, не все бы поняли наши отношения с Кириллом. Мне плевать. Он стал моим спасением и убежищем тогда, когда я, толком ничего не соображая, примчалась в столицу. Ничего почти не умея в этой жизни и совершенно не зная, как жить дальше, когда вся жизнь превратилась в руины. Да, сейчас я понимаю, что я тоже стала для него неким спасательным кругом, не давшим ему в тот момент утонуть в своей депрессии. Но это не делало мою благодарность ему меньше, а чувства незначительней.

Такси подвезло меня к самым воротам коттеджа. Я хотела поехать прямо в больницу, но Максим Григорьевич сказал, что в такую рань там просто нечего делать. Увидеть маму пока нельзя. Она в реанимации, а туда не пускают даже за взятку.

Собравшись с духом, повесила на плечо большую сумку, подхватила ручку чемодана на колесиках от знаменитого модного дома и толкнула калитку, входя в мою собственную сумеречную зону. Место в мире, куда я хотела возвращаться меньше всего на свете.

Все выглядело почти так, как я помнила. Может, немного изменились конфигурации клумб – маминой гордости. Но не уверена, ведь я никогда не придавала им никакого значения. В уже достаточно ярких утренних лучах разглядела раскидистый старый орех в глубине двора и по-прежнему болтающиеся на его ветке старые выгоревшие качели. Тут же в голове мелькнуло воспоминание, как была прижата к этому шершавому стволу сильным гибким телом и безуспешно пыталась освободиться, упираясь в твердые, как камень, грудные мышцы…

Сглотнув, отбросила от себя это видение подальше и решительно зашагала к двери.

– Господи, Васенька, ну почему ты не позвонила мне? – Максим Григорьевич выглядел постаревшим со вчерашней черной щетиной на подбородке и скулах и какими-то незнакомыми, ввалившимися и нервно бегающими глазами.

Было такое ощущение, что он отчаянно кого-то ищет в опустевшем доме. Ищет и не находит. Никогда не думала, что однажды увижу этого мужчину таким.

Я успокоила его, уверив, что прекрасно добралась на такси, а он начал суетливо хлопотать, желая меня накормить и выглядя так нелепо, мечась от холодильника к плите и столу и обратно без всякого результата.

Я заставила его сесть и быстро организовала нам обоим бутерброды и кофе и, усевшись напротив него, молча жующего с остановившимся взглядом, вспоминала, как увидела его впервые.

Максим Григорьевич Кринников появился на пороге нашего маленького домика у моря с самыми плохими новостями, какие только можно принести в семью.

Мой папа, Олег Орлов, погиб при исполнении своих обязанностей. Получил пулю, спасая заложников от очередных ублюдков, возомнивших, что чужие жизни могут быть разменной монетой или рычагами для достижения их целей. До выхода в отставку папе оставалось два месяца. Мы только перебрались в тот непритязательный домишко в небольшом приморском городе, осуществляя давнюю мечту моей мамы. Жить в собственном белом домике у моря, выращивая во дворе свои любимые розы всевозможных сортов. Наше жилище было более чем скромным, с удобствами на улице, но мои отец и мама были преисполнены радостью и кипучей энергией просто от осознания того, что это, наконец, наше первое собственное жилье. Промотавшись столько лет по казенным квартирам, они воспринимали эти старенькие четыре стены как царские хоромы. Мы были счастливы как никогда и были готовы трудиться день и ночь, превращая наши шесть соток и саманный домик в то, о чем мечталось столько лет.

А потом папа улетел на очередное задание, а через неделю на нашем пороге появился Максим Григорьевич, сопровождая скорбный груз. Мой отец часто говорил с уважением и настоящим восхищением о своем непосредственном командире. Они были не просто сослуживцами, но и боевыми друзьями, теми, кто ценой своей жизни способен прикрыть спину товарища.

Для нас тогда настали действительно черные дни. Мне всего двенадцать, а мама была совершенно потеряна и раздавлена гибелью отца. Все дни она проводила, свернувшись клубочком в постели, прижимая к груди нестираную футболку папы, в их спальне с наглухо задернутыми шторами. А ночью она блуждала по дому и двору, трогая раз за разом те вещи, что еще хранили следы папиных прикосновений. Что я чувствовала в тот момент? Я помню это плохо. В основном страх. Я знала, что у мамы слабое сердце, и боялась, что она просто загонит себя, утонув в своем горе, и я останусь одна в целом мире.

Поэтому, когда Максим Григорьевич начал приезжать все чаще, я была этому действительно рада. В старом домике, где все так и норовило развалиться без мужской руки, и с мамой, которая словно отстранилась от всего и просто существовала, как тень, мне было дико одиноко и пусто. В этом городе у меня в школе пока так и не появилось ни друзей, ни даже просто круга общения, и моя жизнь была ограничена посещением занятий и пребыванием в доме, превратившемся в средоточие скорби.

Но постепенно, когда дядя Максим стал практически постоянным гостем, мама заставляла себя при нем брать себя в руки. Она потихоньку возвращалась к жизни, начав что-то делать по дому, готовить. А спустя два месяца, в конце апреля, вернувшись со школы, я застала ее за возней в клумбе.

Вот потому, когда год спустя дядя Максим сделал маме предложение, я не была против и не испытывала надуманных обид по поводу того, что мама и дядя Максим, типа, предают память отца. Папа любил маму очень сильно. Истинно трепетной и заботливой любовью настоящего мужчины, которую я в полной мере осознала только став намного старше, и он ни за что бы не хотел, чтобы мама зачахла в одиночестве, храня память о нем. Для самостоятельной жизни у мамы не было ни силы характера, ни просто природного умения. Она была красивой, нежной, доброй, заботливой, но абсолютно неспособной выстоять в поединке с жизнью один на один. Надеюсь, я не такая, хотя, возможно, нужно смотреть на себя честно, и я недалеко ушла. И мои отношения с Кириллом тому подтверждение. Но с другой стороны, не всем же быть несгибаемыми и твердыми в этой жизни, способными выстоять в любых ураганах. Кому-то нужна опора или хотя бы якорь, и я отношусь именно к ним.

За неделю до Нового года мы собрали вещи, и дядя Максим перевез нас в новый удобный коттедж. Несколько дней, пока я обживалась в большой и светлой комнате на втором этаже, мне казалось, что жизнь, в принципе, налаживается. Каждое утро я видела маму, улыбавшуюся мне пока неуверенной, грустной улыбкой, и ела настоящий завтрак, а не ту бурду, что совсем недавно вынуждена была готовить себе сама.

А потом появился он…

Я вздрогнула, услышав звук открывающейся двери на втором этаже. Уж слишком я хорошо его помнила, даже годы спустя. С него начинался каждодневный кошмар в моей новой жизни. Я посмотрела на Максима Григорьевича.

– Арсений здесь? – спросила я, злясь на то, как дрогнул мой голос.

– Да, он приехал еще вчера вечером, когда узнал, что случилось с Мариночкой, и остался со мной. Мы просидели почти до утра, он не хотел, чтобы я в такой момент был один. – В голосе мужчины явно прозвучало извинение, и я устыдилась, что в такой момент даю прорваться на поверхность тени старых обид.

Я сжала зубы и напомнила себе, что прошло достаточно времени, чтобы ничего не почувствовать при виде человека, отравлявшего мне жизнь столько лет.

Но все равно я скорее ощутила, чем услышала, когда он появился за моей спиной. Как всегда, как только он входил в комнату, там не оставалась воздуха от исходящей от него тяжелой энергии. Максим Григорьевич был очень крупным и сильным мужчиной и, безусловно, обладал неким ореолом власти, присущим только людям, привыкшим очень долго управлять другими. Но именно в присутствии Арсения я всегда чувствовала эту подавляющую волну. Уж не знаю, как это можно объяснить, может, какими-то долбаными флюидами тестостерона, или аурой неприкрытой сексуальности, которой он всегда беззастенчиво пользовался, но стоило ему появиться, и мне становилось трудно дышать и тесно в своей коже. А если к этому добавить еще вечный презрительно-насмешливый взгляд льдисто-серых глаз, будто расчленяющих меня постоянно как какую-то букашку, то можно понять, почему я никогда не стремилась быть в его обществе. Хотя в течение нескольких непростых для меня лет у меня просто не было выбора.

– Арсюш, Васенька приехала, – кивнул сыну Максим Григорьевич.

Я, стараясь двигаться как можно медленней и спокойней, обернулась. И поняла, что прошедшие годы не сильно изменили манеры моего сводного братца к лучшему. Он, помятый и взъерошенный, стоял в дверях кухни, как всегда, в одних только заношенных джинсах, под которыми, как я знала, нет белья. Ну, или не было раньше. На секунду меня накрыло волной дежа-вю. Как и не было пяти лет вдали от дома, и я снова та самая девчонка, жизнь которой однажды превратилась в ежедневный кошмар с появлением этого сексуального монстра.

– Здравствуй, Арсений, – как можно безразличнее произнесла я, невольно сравнивая образ, который я увезла отсюда в памяти, на самом деле желая забыть как можно быстрее, с реальной картинкой.

Да, он такой же высокий, как я помню. Но словно стал еще больше, потому что раздался в плечах. Наверное, ему больше подойдет выражение «заматерел», как повзрослевшему, ставшему еще опасней хищнику. Арсений был мускулистым и потрясающе сложенным даже в пятнадцать, когда я его впервые увидела. Но сейчас его плечи, руки, которые он, по своему обыкновению, засунул в карманы джинсов, грудь и торс выглядели так, точно его отретушировали, несмотря на то, что он был полностью расслабленным с самого утра. С первого дня нашего знакомства девчонки и даже молодые женщины велись на него, как сумасшедшие, будто и не замечая циничного огня, никогда не покидавшего его глаз. Уже в юности взгляд его абсолютно однозначно говорил о порочности, притаившейся в глубине этого серого льда. Даже когда мне было тринадцать, я почувствовала это, попавшись в плен обжигающе холодного совершенства, окруженного нереальной для парня чернильной пеленой густых и длинных ресниц. И всегда поражалась, как никто из тех, кто сходил по нему с ума, не замечал, насколько он жесток и безразличен ко всему, кроме собственных желаний и удовольствий. Хотя нужно быть честной, впервые увидев его, я подумала, что он просто невозможно красив, и мое девчачье сердечко затрепетало в горле от мысли, что мне предстоит жить с ним под одной крышей и видеть каждый день. Но так было до тех пор, пока мы не остались наедине, и он не открыл свой рот…

Я как можно быстрее подняла глаза от темной поросли волос, ныряющей под его штаны, к его лицу. Странно, но вечно растрепанная копна черных волос пропала, оставив на своем месте короткий ежик. Что, впрочем, нисколько не умаляло его привлекательности, даже наоборот, делало ее более рафинированной, что ли. Он явно еще не брился с утра, и небольшая щетина затеняла его щеки и подбородок, придавая чертам мрачную отчетливость. Резко очерченный красивый рот неожиданно дернулся в улыбке, которую можно было бы принять за настоящую, если бы я точно не знала, что на искреннюю радость относительно меня он не способен.

– Ну, здравствуй, Василиса Прекрасная.

Да ладно, мы же не будем опять играть в эту детскую игру? Пора бы вырасти, братец.

– Как жизнь в столице? – Он вошел в кухню и остановился, привалившись голым плечом к холодильнику.

– Спасибо, прекрасно! – сухо ответила я и перевела взгляд на Максима Григорьевича. – Я бы не хотела вас стеснять, может, я сразу поеду на квартиру?

Однокомнатная квартира на другом конце города была подарком мне к совершеннолетию и памятником тому, как я не ужилась кое с кем под одной крышей.

– Васенька, тебя не было так долго, и мы решили сдать ее, чтобы она не пустовала. Я не смогу попросить квартирантов съехать раньше, чем через месяц, – немного смущенно ответил мужчина.

– А что, разве в доме из девяти комнат тебе тесно, сестренка? – Арсений полез в холодильник и вытащил сок.

Повернувшись ко мне, он стал пить прямо из пакета, не отпуская мой взгляд, и я видела, как двигается его горло, проталкивая внутрь холодную жидкость. Я сразу отвернулась, отгораживаясь от воспоминания, как видела этот дергающийся кадык прямо над моим лицом, и тогда это не имело никакого отношения к питью.

Перед этим что-то мелькнуло на его лице, какая-то мимолетная гримаса, смысл которой я уловить не успела и не собиралась об этом думать.

– Да, действительно, Васенька, – поддержал отец сына. – Мы не стесним друг друга. Мы с Арсением почти весь день на работе, возвращаться будем только поздно вечером. Ты тут сама себе хозяйка будешь.

Арсений обошел стол и встал у меня за спиной. Отчего у меня немедленно возникло ощущение тревожащего прикосновения на затылке, медленно стекающего вниз по спине.

– Ладно. Думаю, я вполне могу остаться и здесь. Могу я занять мою старую комнату? – поднялась я, спеша избавиться от напрягающего меня присутствия «любимого» родственничка.

– Почему ты спрашиваешь? – искренне удивился Максим Григорьевич. – Мы ничего не трогали с тех пор, как ты уехала. Все на своих местах. Иди, прими душ и отдохни.

– А когда мы к маме поедем?

– Я звоню в больницу каждый час. Она пока в реанимации, а туда не пускают. Мне даже не позволили посмотреть от двери. Но я им заплатил хорошо, Васенька, они будут тщательно за ней ухаживать и, как только будет можно, позвонят нам сами даже среди ночи.

– Спасибо, дядя Максим, – сказала я, и он болезненно поморщился.

– Не понимаю, за что ты меня благодаришь. Ведь это я не уследил за моей Мариночкой. – Широкие плечи мужчины вздрогнули и бессильно поникли. – Я не знаю, как я… если она.

Вид этого всегда твердого, как скала, мужчины, который стал опорой для нас с мамой в самый тяжелый момент нашей жизни, подействовал на меня, как удар в грудь. Видеть его сломленным – по-настоящему страшно. Если даже он так напуган, то что же делать мне?

Повинуясь неожиданному порыву, я поднялась и, подойдя, осторожно положила руку ему на плечо. Может, и странно, но, несмотря на годы, прожитые бок о бок в одном доме, я никогда не дотрагивалась него. Максим Григорьевич накрыл мою руку своей большой горячей ладонью, и это прикосновение стало чем-то новым для меня. Словно между нами установилась за одно мгновение связь, некий мост, который не выходило построить многие годы до этого. А может, мы недостаточно пытались? Да и пытались ли вообще?

Неожиданно я ощутила движение у плеча и увидела неслышно подошедшего с другой стороны Арсения. Он стоял так близко, что тепло его обнаженной кожи просочилось через мою блузку, и я, вздрогнув, отшатнулась.

– Пап, ты должен быть сильным, – твердо сказал Арсений. – Марина скоро придет в себя, и она будет нуждаться в тебе, собранном и владеющем собой. Ты просто обязан быть спокойным и поддержать ее, как всегда и делал.

Я нахмурилась, удивленно глядя на Арсения. Наверное, первый раз я слышала, что он говорит хоть что-то без насмешки и циничного подтекста. Его слова звучали с настоящим чувством, и для меня это было тем более странным, потому что говорил он о моей матери. Видимо, многое и в самом деле поменялось в этом доме, пока меня не было.

Я была рада воспользоваться возможностью покинуть кухню, делая вид, что желаю оставить отца и сына наедине. Хотя с удовольствием сбежала бы не только с кухни, но и из дома и даже города.

Мои вещи все еще стояли у порога, и я потащила чемодан на колесах к лестнице. Но едва дошла до первой же ступеньки, как его ручку бесцеремонно выдернули у меня из ладони. Не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что это Арсений. Достаточно было и его запаха, от которого на моем лбу, похоже, моментально выступила легкая испарина.

– Я могу и сама, – слабо возразила я, понимая, что и этого делать не нужно.

Такие, как он, не делают ничего из желания просто помочь по доброте душевной. Скорее уж чтобы подчеркнуть даже в мелочах собственную значимость и слабость и никчемность других.

– Знаю, что можешь.

Этот хрипловатый голос всегда вызывал у меня странную смесь ощущений.

С одной стороны, любой мужчина, наверное, убил бы за умение звучать так. Кирилл уж точно был бы в обмороке и надолго захандрил от зависти. Такое ощущение, что этот мерзавец Арсений каждым словом пробирался под кожу женщины и дотрагивался до самой ее глубинной сущности, заставляя все, что есть в ней от первобытной, живущей на чистых инстинктах, похотливой самки, отзываться на эти чисто самцовые вибрации. А с другой стороны, этим же дико сексуальным голосом он произнес самые обидные и унизительные вещи, что я только слышала за свою жизнь. Так стоит ли удивляться, что вместо возбуждения во мне все сжимается, готовясь к обороне?

Не проронив больше ни слова, мы дошли до моей старой комнаты. Я развернулась, чтобы забрать у мужчины чемодан, но он просто протиснулся мимо меня внутрь и поставил его у шкафа-купе. Я, не желая оказываться с ним в одном замкнутом пространстве, топталась в дверях, ожидая, когда он уйдет.

С минуту Арсений стоял посреди комнаты и оглядывался, словно припоминая что-то, а я нервничала и потела, как чертова загнанная лошадь.

Наконец он двинулся ко мне, намереваясь уйти, и я шагнула в сторону, чтобы сохранить между нами максимум пространства. Но, естественно, уйти просто так он не мог. Это был бы не Арсений.

– Не хочешь хоть обнять меня, вроде столько лет не виделись? – спросил он, и я слегка вздрогнула.

Видение его сильных рук, блуждающих по моей коже, и невнятные звуки едва различимого шепота, говорящего о том, чего просто быть не может, будто толкнулись в мое сердце, заставляя его дернуться и испуганно рвануть в горло.

Не доверяя своему голосу, я просто покачала головой, стараясь удержать маску полного равнодушия на лице.

– Жаль. Я скучал по тебе.

И почему опять он звучит так, как будто говорит правду, а не готовится к очередной гадости?

Еще бы ты не скучал, братец. Столько лет тебе было не над кем глумиться при любой возможности и безнаказанно отравлять жизнь.

Арсений вышел, и я едва сдержала облегченный вдох, закрывая за ним дверь. Но в последнюю секунду он уперся в нее рукой, и наши лица оказались в считанных сантиметрах друг от друга.

– Скажи, ведь если бы не это несчастье, ты бы еще долго не приехала?

Хорошо мне знакомая злость сводного братца прорвалась в его голосе.

– Скорее всего, так, – ответила я, прочистив горло.

Он еще с полминуты смотрел в упор, и я видела, как темнеют его серые глаза, становясь по цвету больше похожими на тяжелые грозовые облака.

– Ты вообще когда-нибудь собиралась вернуться?

Уже не вопрос, а буквально требование ответа.

Только я не та девчонка, что робела от этих ноток в его голосе. Вздернув подбородок, я глянула на него прямо, вкладывая в этот взгляд всю смелость, которую воспитала в себе за годы вдали от дома.

– Ясно, сестренка.

Арсений резко отстранился, отпуская дверь, и она захлопнулась. Я на дрожащих ногах пошла в душ и, смыв с себя дорожную грязь, повалилась в постель и моментально заснула.