Читать книгу Воронеж 20.40. Красная книга Алёши - Алёша - Страница 8

По мере того, как Лучник, благодаря усилиям Паука и Юнги, взбирался выше и выше на перекошенное колесо обозрения, вниз смотреть было все страшнее. Но куда страшнее было наблюдать ту картину, что открывалась вокруг. Герман то переводил взгляд на свои руки, грязные от застывшего мазута чертова колеса, то пытался глядеть ввысь, в чистое циановое небо, а то и просто закрывал глаза. Наконец, он сумел сконцентрироваться на крепежах и механизмах, которые удивительным образом все еще удерживали многочисленные воздушные вагонетки.

– Вира, майна! – то и дело подбадривали его «проводники», но Герману было не до их кликов.

Он тихо процедил сквозь зубы: «Внизу я вас достану». Но вниз еще надо было попасть, а пока впереди маячила последняя смотровая кабинка. Она поскрипывала на ветру и казалась настолько хлипкой, что Герману стало не по себе.

– Не сорвемся? – прокричал он Пауку, переводя дух.

– Не должны, мы ее чинили давеча.

– Когда?

– Года три назад.

Герман выругался и посмотрел вниз. На мокрой площадке стояли люди, задрав головы кверху и о чем-то увлеченно беседующие. «Наверное, гадают – упадем или нет», – подумал Герман и коснулся рукой заветной вагонетки. Уже через пару секунд его ловко подсадили на ступень, он подтянулся на какой-то цепи и с облегчением опустился на дно кабинки.

– Нет, не мое это – по верхотурам лазить! – с облегчением выдохнул он.

– Юнга остался ниже, втроем точно не удержимся, – заметил взбирающийся на вагонетку Паук.

Снизу донесся визгливый голос Юнги:

– Не кочегары мы, не плотники, а морды, как у алкашей…

Пением это было назвать трудно, но оптимизм «проводников» передался Герману – он уже уверенней приподнялся на коленях и присел на скамью кабинки. Напротив него устроился Паук. Он ровно дышал, будто и не было вовсе их мучительного передвижения вверх. Теперь предстояло самое тяжелое, то, что Герман отгонял от себя на всем протяжении пути, стараясь не глядеть вокруг.

Мир. Мир изменился. Герман уже видел далекие проявления этой новой реальности там, на насыпи станции Динамо. Видел противоположный берег, словно вымерший в одночасье по чьей-то дьявольской воле. Но то, что ему представилось увидеть сейчас, было куда страшнее.

Весь город, если это можно было назвать городом, лежал как на ладони антихриста. Почерневшие здания, перекошенные от каменных завалов улицы, тут и там поваленные деревья и столбы, перевернутые машины, хаос, грязь. А главное – полное отсутствие людей, не считая той немногочисленной горстки, что смотрела за «альпинистами» с мокрой площадки парка.

Каким-то неведомым чувством Герман понимал, что ему знаком здесь каждый дом, каждый закоулок и шпиль, каждая башенка и подворотня. Он узнавал этот изменившийся город. Вот Стадион с четырьмя изогнутыми осветительными мачтами – одна из них едва не касалась серого футбольного поля; трибуны с провалами, лишенные скамеек, были то там, то тут завалены обломками некогда существовавших козырьков, спасавшей болельщиков от дождя и солнца. С северной стороны трибуна и вовсе обвалилась, открыв проход на Стадион метров на пятьдесят.

Герман вспомнил вчерашний разговор с Герой: все разрушено, нам с трудом удалось установить перемирие, и ценность простых вещей в этом городе очень-очень велика. Герман с грустью продолжал рассматривать руины.

– Это центр города, редко здесь кто ходит, – Паук будто услышал невеселые мысли Германа. – Все боятся звонарей, хотя есть звери и пострашнее. В наших местах главное быть в стае. Если ты один – ты покойник, Лучник. А ты ведь один…

– Давно это случилось? – сделал вид, что не расслышал его Герман. – Я о Воронеже.

– Лет пятнадцать назад, может двадцать, запутались мы со временем уже. Сначала вакцинация от коронавируса, которого, говорят и не было вовсе, из-за вакцинации странные дети с синими губами рождаться стали, затем война со всем миром, которая закончилась какими-то обоюдными бомбежками, вроде как секретные разработки применили все стороны, из-за этого оружия ураганы пришли, торнадо, наконец, Давление. Оно уносило сотни жизней в секунды, но многие справились. А затем в Воронеже, да и, видимо, по всему миру, начался хаос. Брат пошел на брата, отец на сына, друг на друга. Мародерство и голод привели к еще одному вирусу после «короны» – появились первые живоглоты, тебе наверняка знаком их смех. Но никто из нас почему-то не может точно порядок этих событий восстановить, все по-разному считают. Будто мозги нам всем поотшибло от тех военных разработок. Многим мерещится что-то постоянно, иные путаются. В общем, как-то так… Ты гляди, гляди, наслаждайся. Это лучшая смотровая площадка города. Есть, конечно, еще заброшенная Галерея Чужого в центре да в Юго-Западном один небоскреб, «Мелодия» называется, но до него далеко… Ты гляди, а коль не помнишь ничего – твое счастье.

Чуть левее Стадиона расположилось все еще красивое полукруглое здание с какими-то трезубцами наверху. Из самого центра в небо метров на пять-семь уносилась винтовая лестница, не тронутая катаклизмами времени. А рядом башня с венчающей ее колокольней. Герману показалось, что его подзабытая жизнь каким-то образом связана с этим местом, и место это было для него судьбоносным. Но что толку думать, если память не в силах подтвердить или опровергнуть предположение!?

– Это ЮВЖД, бывшая железнодорожная управа, а рядом – башня, с которой бьет колокол, – пояснил Паук. – Там вроде храм православный раньше был…

Другие строения были похожи одно на другое – «сломанная» пополам телевизионная вышка, какой-то театр с пробоиной в центре крыши. И нигде ни одной живой души. Герман плюнул через бортик и посмотрел направо.

– Там Северный, – пояснил Паук, – тоже нехорошее место. Банды, трупоеды, висельники, живоглоты. Кого только нет – никак не поперегрызут друг друга! Частенько ходоки из Семилук наведываются туда за живым мясом. Мы на Север не ходим. Они к нам иной раз захаживают в гости, но мы даем отпор. Мочим их потихоньку! Мы ж в низине – со стороны кажется, что раз, и захватили нас! Не тут-то было – Каган эту низину большой ловушкой сделал для врагов, дозорных поставил, сигнализацию свою придумал. Головастый он у нас! Правда, вот, не углядели вчера…

То, что Паук назвал Северным, представляло собой унылое зрелище: как две капли воды похожие друг на друга, грязно-серые многоэтажки сливались в одно громадное чудовище, горе-творение рук человеческих. Казалось, тронь одну коробку, и она, как домино, обрушит по очереди все прочие. Некоторые здания были черны от копоти, иные были готовы рухнуть в любой момент. За Севером виднелось долгое-долгое поле, и чем оно заканчивалось, было не видно даже с чертова колеса. Левее Герман узрел тот самый небоскреб, о котором говорил Паук. Небоскреб «Мелодия», самая высокая точка мертвого города. Чуть ближе над городом возвышался другой небоскреб, поменьше первого – Паук назвал его Галереей Чужого. Герман повернулся в противоположную сторону.

– Водохранилище, через которое только бес проберется! – заметил Паук. – А за ним Левобережье – Собачьи джунгли да отморозки-Октябри. Выживет только безумец! Попасть туда в общем-то легко, а обратно дороги нет. Вернее, есть подземка, соединяющая берега, но она под звонарями! Поэтому никто из нас давненько там не бывал. Дед Мухомор бздит, что он захаживал туда – вранье! Но будет рассказывать тебе – слушай, рассказывать он умеет. Хотя и не знаешь, г

де правда, а где бздешь сплошной.

– А переплыть нельзя?

– Не, это никак. Вода заберет!

Герман уже наблюдал эту мрачную картину – там, на насыпи у железки, когда проводил незнакомок-валькирий. Но тут он заметил, что полотно железной дороги от Динамо и Березовой рощи уходит не вдоль реки, а к мосту через чертову реку. А значит, дрезина умчалась в Левобережье, туда, где «выживет лишь безумец», как выразился Паук.

«Зачем их понесло туда? – подумалось Герману. – Что они там забыли, в этих гиблых местах!?»

Железнодорожный мост был разделен на две части, и ближняя более-менее сохранилась. Были и другие мосты через водохранилище – Герман насчитал еще три. Все они были словно разбиты надвое одним ударом или разорваны пополам невиданной силой. И разум отказывался верить, что такое возможно.

Герман, несмотря на накопившиеся вопросы, решил не задавать их Пауку. Он не верил своим глазам, но сомневаться в увиденном не было смысла: мир рухнул. Герман закрыл глаза и вспомнил табличку у ржавого микроавтобуса напротив парка: «Добро пожаловать!»

Добро пожаловать, Лучник, в безумный и таинственный мир хаоса…

Когда они спустились с колеса, вечерело. Погода радовала динамовцев который день, и если бы не скачки Давления да недавнее нападение Сарацина, то можно было бы с полной уверенностью сказать: жизнь в лагере налаживается и, как написано над штабом Кагана, смерти.net…

Но, увы, это было бы злой неправдой.

Со стороны источника слышались радостные возгласы и пахло чем-то невообразимо вкусным. Юнга подтолкнул Германа к видневшемуся костру.

– Пойдем, а то похлебка в бурду превратится!

Они двинулись к лагерю. Все, кто ожидали их внизу, давно разбрелись по своим делам. Герман оглянулся – к подножию Чертова колеса подошли трое в камуфляжах. Они были хорошо вооружены, и как только перехватили вопросительный взгляд Лучника, тут же отвернулись, пряча свои лица.

Паук шагал впереди, Юнга шлепал по лужам сбоку, и когда до Источника оставалось с десяток метров, кто-то окликнул их со стороны большой каменной чаши, служившей некогда фонтаном.

– Чего тебе, Мухомор? – недовольно спросил Юнга.

– Да вот, все хочу познакомиться, – кивнул дед на Германа, – а случай никак не представится, семь-восемь.

Герман заинтересованно взглянул на совсем крошечного старичка, эдакого гнома из старой бабушкиной сказки, одетого в потрепанный морской бушлат с золотыми пуговицами и красные шаровары.

«Лаптей не хватает, – подумал Герман, – и баяна».

– Ты если жрать хочешь, у меня все есть. Накормлю, напою и спать уложу.

Герман с сожалением подумал о Гере, с которой сегодня совсем не виделся, махнул рукой и сказал:

– Я Герман, будем знакомы!

Паук и Юнга напомнили, что завтра похороны Бивня, пропустить которые было бы личным оскорблением Кагана, а он такого не прощает.

– Без молитвы у нас нельзя… Похороним, и пойдешь куда черти вынесут, – добавил Паук и крепко пожал руку Герману. Тот кивнул в ответ и пустился догонять Мухомора.

Они прошли мимо вагонов, через некрепкий мостик миновали грязный ручей, в котором плавали осколки льда, и вскоре очутились у подножия высокого холма. Наверх вела каменная разбитая лестница, ее венчали колоннады с фонарями, напоминая о том, что здесь когда-то было электричество. А на верхушке холма возвышалось монументальное некогда творение – Зеленый театр.

– Ты родом-то откуда?

Герман не ответил.

– Прости, забыл, ты ж ушибленный, семь-восемь!

– А что это за дом? – Герман перевел разговор в другое русло.

– Не дом это, театр. Это был знаменитый Зеленый театр под открытым небом. Концерты всякие, шоу! Сейчас мы там кур да свиней разводим – удобное место. А еноты, чтоб им неладно было, повадились жрать курочек… Твой-то енот где?

– Гера его приютила пока.

– Понятно! – Мухомор почесал затылок. – А я, можно сказать, присматриваю за театром. За скотным двором, то есть. И живу здесь – вон в том флигеле. Раньше здесь гримерки были. Или кассы, черт их знает. Сейчас мы костерок разведем да чайку попьем.

– А почему тебя, дед, Мухомором называют?

– Да я ж, семь-восемь, до Давления главным микологом области Воронежской был. Большой, так сказать, пост занимал. Грибами управлял, да лесников стращал. А когда все случилось, прибился к динамовцам, правда, поносила судьба сначала, еле выжил. Каган меня спас, но я о другом хотел тебе рассказать. Да разузнать кой-чего. Ты, кстати, помнишь-то что?

– Почти ничего не помню. Очнулся на «железке», девки какие-то, арбалет, город вокруг разрушенный. Как увидел все – охренел. Что случилось-то?

– Давление, будь оно неладно. Сначала странные события были – коронавирус, вакцинация, будь она неладна, война, другая война, третья, повальная бомбежка непонятно чем-кого-зачем, дети с фиолетовыми губами, то ли гении, то ли выродки, потом уже эти дети выросли и в леса ушли. Дикие совсем, рослые, сильные, быстрые, в шрамах все. Давление их не берет, ни инфарктов, ни инсультов не боятся, но и на людей стараются не выходить. Юми их прозвали. Ну, вроде как гуманоиды, human. Живут они в сельве, вдоль заросшей непроходимым лесом реки Усманки. Вожака ихнего никто не видывал, только имя есть – Джумла. Люди-нелюди, семь-восемь. Поговаривают, что и на правом берегу они водятся, только не зрели мы их. Мы далеко не заходим…

Мухомор подбросил в огонь дровишек, и вечереющий воздух наполнился ароматом молодого костра. Пока дед колдовал над котелком, Герман прошел внутрь здания. В полумраке гримерки Герман разглядел скамью, кровать, какие-то мелкие полочки и шкафчики на стене, а сама стена была испещрена стародавними надписями-граффити: «Хой жив», «Zа сильную Россию!», «Голосуй или проиграешь!», «Noize MC», «Читай Алешу, русского Стивена Кинга»…

– Тут даже автограф Бориса Борисыча Гребенщикова есть, вон там, посмотри, – тихо подошедший сзади Мухомор заставил Германа слегка вздрогнуть.

Герман пригляделся и увидел две буквы «Б» и «Г».

– И кто этот БГ? – не понял он.

– О-о-о… Когда-то считали его богом, говорили, что от него сияние исходит, пока из страны не свалил. Теперь одни песни остались. «Под небом голубым» не слыхал?

– Нет, – грустно ответил Герман.

– Ладно, пошли к костру. Грибы уже сварились, поди…

– Дед, а что дальше-то было? Ну, после детей с синими губами?

– С фиолетовыми, – поправил его Мухомор. – Цвет по-научному «индиго» называется, семь-восемь… Бури потом пошли, торнадо, ураганы страшенные. Все сметали на своем пути, дома рушили, провода обрывали, мосты сносили. Сейчас таких ураганов нет. Сейчас так, сопливчики! А потом началось самое страшное. Запредельные скачки Давления. То вверх, то вниз! Люди вымирали тысячами. Выжили те, кто покрепче да похитрей. И те, кто способы нашли бороться с ним, с Давлением проклятым. Кто кровь себе пущает, кто дыхалку останавливает, кому-то соль помогает. Или сахар, запамятовал… Таких как ты не видывал еще, чтоб кофеём давление пугать…

– А ты? Ты какой способ нашел?

– А никакой, – дед подал Герману большую тарелку ароматного супа. – Я не верю в Давление. Нет его и все тут!!! И в «корону» тоже не верил, за что меня и из микологов погнали тогда. Отказник я от тамошней вакцинации, семь-восемь. И властям нашим не верил, когда на братьев-хохлов поперли в двадцать третьем. Я много во что не верю…

Дед задумался, а Герман стал быстро-быстро уплетать суп, приговаривая: «Эх, хорошо! Ух, здорово!» Вскоре он съел вторую тарелку супа и, удовлетворенно утираясь рукавом, поинтересовался:

– Что ж за грибы-то?

Дед усмехнулся:

– Мухоморы.

Германа перекосило.

– Что???

– Да не боись ты, говорю ж, я был главным микологом. Не отравлю… Я их и сухими ем, и вареными. Все боятся, а я ем. Потому как верю – не ядовитые они. И потом – попробуй хороших грибочков найти, днем с огнем не сыскать! Как и людей хороших…

Дед отложил тарелки и принялся за чай. Герман сделал осторожный глоток, предвкушая очередной подвох Мухомора, но чуть было не подпрыгнул от восторга, едва удержав медную кружку в руках:

– Что за вкус!? Это ж райский напиток!

– Шиповник прошлогодний, липовый мед да истолченные сосновые иголки. Вот и весь чай!

– Изумительно. Никогда такого не пил.

– Ты ж не помнишь, – опять усмехнулся Мухомор и продолжил свой рассказ. – Когда Давление покосило тысячи, нет, миллионы людей, уже не было ни электричества, ни еды, ни воды нормальной. Мародерство и людоедство, убийства и прочая дрянь. Выжившие стали кучковаться, так всякие группировки возникли, локации, целые государства, о которых слух и до нас дошел. В Воронеже мы остались, в Юго-Западном районе генерал Че правит, группировка называется «Мелодия» – по небоскребу. В Северном – страсть: живоглоты, банды да одиночки, с которыми лучше не встречаться. Более-менее организованы «Северная звезда» да «Висельники». «Висельники» – самые страшные, главарь у них Завал, отморозок, какого свет не видывал. Людей они отлавливают и химусом питаются. Выродки, в общем. На Левом берегу – Красные Октябри. Эти сильные, организованные и тоже очень опасные. Так, по крайней мере, Каган считает. Боится он их почему-то…

При слове «Октябри» внутри Германа что-то ёкнуло: он вспомнил вопросы Кагана, фразы Эльзы-лекаря и понял, что он один из них.

– Дед, я ведь Октябрь?

Мухомор залился смехом.

– Да какой ты Октябрь, семь-восемь! Летел ты на шаре от них, но я полагаю, что либо ты шар спёр и сбежал, либо послали они тебя, решив твоими талантами воспользоваться.

– Какими талантами?

– Ты лучник от бога. Ты пытался черного звонаря убить, а это…

Мухомор многозначительно задрал руки к небу.

– Звонари – энергетические вампиры. Откуда у них эта способность, то ли дар, то ли проклятие, никто не знает. Они бьют в колокола, предупреждая выживших о том, что сейчас будет скачок. Звонари появились не сразу, далеко не сразу, семь-восемь. Они очень странные – они одним взглядом могут убить толпу людей, но при этом помогают им приготовиться к скачкам АДа. Они живут в недостроенной подземке, в ходах, которыми изрыт Воронеж. Поговаривают, что они даже проход под водохранилищем охраняют, а это единственный безопасный способ перебраться с берега на берег. Ну, шар вот еще… Звонари тоже разные бывают: те, что в колокола бьют, черные капюшоны носят, глаза скрывая. Есть и белые звонари, они от черных откололись, на люди выходят нечасто – только для того, чтоб энергией подзарядиться. Плохие они, и никто не знает, где их обитель.

– Зачем я пытался убить звонаря?

– Кто ж его знает? Может, думал Давление остановить. Хотя звонарь-то не один, другие бы пришли к колоколу. А может, книгу хотел заполучить…

– Какую-такую книгу? – Герман вспомнил про томик Мандельштама в своем рюкзаке.

– Атлас.

– Что за Атлас?

– Сумасшедший профессор Боткин, автор значит, называл его «Атласом внешних органов человеческого тела», якобы книга от всех болезней лекарства знает, и, причем, не таблетки. Каган тоже помешан на Атласе. И не только он… Знавал я этого шального профессора – да, гений, да, талантам его предела не было, но чтобы от всех болезней… Не верю! Что еще-то тебе рассказать?

– А кто еще в Воронеже выжил? И что с остальным миром?

– В Воронеже еще Галерея Чужого да Ликерка выжили, братские, так сказать, отряды, мощные лагеря! Хотя, с Галереей Чужого вопрос, точно не скажу, целы ли они… В центре города. Ликёрка – так вааще жесть! Там торговцы, медики, поэты, музыканты, маргиналы всякие, зэки бывшие, якобы исправленные. Живут себе припеваючи; мы им живность на еду продаем, они нам – спирт да оружие дают. Хорошие люди, веселые… Они, кстати, и Перемирие предложили, и Игры инициировали.

– Какие игры? – не понял Герман.

– Олимпийские… Видал больших ребят у Источника?

– Да так, краем глаза.

– Они тренировки сейчас ведут, к догонялкам всяким готовятся, мускулы качают. Игры на лето намечены. А щас – Перемирие! Правда, нарушают некоторые. Вот Каган и бесится, что того сарацина проморгали. Ну да ладно. Ты про Живые шахматы слыхал?

– Нет.

– Ну, как-нибудь расскажу. Мощная вещь, зрелищная будет! Кто еще есть? Валькирии-амазонки. Девки, что спасли тебя на железке, из Восьмой Марты. Правда, говорят, раскол у них был – одни в Бункере в Новой Усмани остались, другие на Дамбу подались, что у Чернавского моста. С Октябрями воюют, а вообще, девки хорошие, добрые, у нас частенько бывают. Они да Октябри – единственные жители Левобережья, все остальное – Собачьи джунгли… У валькирий есть, правда, один нюанс – с черными звонарями они дружбу водят, да не рассказывают про них ничего. Звонари им помогают под рекой с берега на берег шастать.

– Зачем же тогда на дрезине к мосту уехали?

– А бес их знает. Уехали – и все тут… Есть еще в СХИ ученые какие-то, мы искали – не нашли. Слухи только о них ходят, а никто не видывал, раньше они на Дамбе обитали, до валькирий, опыты там какие-то ставили секретные. Может, совсем не война, а опыты их и породили Давление, кто ж знает!? Есть еще Семилуки, но это грустная история. Рабовладельцы! Мы их «ходоками» называем. Окружили город свой колючкой, дворцы построили, производство наладили. Хозяин у них – сущий зверь! Себе памятников понастроил, пиры и оргии каждую ночь устраивает, бои гладиаторские, пытки, казни прилюдные. И рабы, рабы, рабы. Много, кстати, наших ходоки увели. Древний Рим, короче, с Нероном во главе. А между Семилуками и Воронежем – топь, Дикое Поле. Шакалы, собаки, крысы, живоглоты иной раз захаживают… Дон-батюшка тоже в топь превратился, но мосты сохранились. Говорят, есть еще сильная локация где-то в Хреновом, на конезаводе, но там мы не бывали.

– А про живоглотов поподробней можно?

– Смех страшный ночью слыхал?

– Нет.

– Больные они, живоглоты. Вирус какой-то. Куру, вроде называется. То ли через кровь передается, то ли через слюну… Живую плоть они жрут, узнать их легко – взгляды безумные, глаза блуждающие. И смеются так по-идиотски, смеются, смеются. Особенно по ночам страшно: услышишь странный смех – сразу беги, иначе быть беде! Одним словом, ходячие мертвецы.

– Еще что? – Герману казалось, что он слушает какую-то страшную-страшную сказку без начала и конца; сказку, выдуманную больным воображением сбрендившего Мухомора. Но дед был в уме, и увиденное с чертова колеса только подтверждало его мрачную историю нового мира.

– Еще Нововоронеж.

При этом слове Герман вздрогнул. Что-то очень родное показалось ему в этом названии, но что, Герман вспомнить не мог.

– Город? – спросил он.

– Да, город. Странный город. А что сейчас не странное!?

Дед снова призадумался.

– Город-сад, город-мечта, город-крепость! – продолжил он. – Там атомная станция, и как ни парадоксально это звучит – она выжила. Там есть свет и еда, там есть школа и фабрика, там есть все, как в Греции. Город обнесен крепкой бетонной стеной цвета неба, вдоль стены – ров с водой, а за рвом вокруг города – поле пшеницы. На стенах дозор и охрана. Сильный город! Но вот одна беда – Нововоронеж убивает всех, кто приближается к его синим стенам. Поговаривают, что они считают нас толи инфицированными, толи мертвяками, потому и убивают. Но если мы зомби, то кто тогда они? В общем, мир сошел с ума, и без бутылки здесь не разобраться.

Мухомор заговорщически подмигнул Герману, куда-то убежал и появился со стеклянным пузырем в руках. Совсем уже стемнело, когда дед откупорил бутылку.

– Самогон. Добрый русский самогон. Наливай! – Мухомор протянул пузырь Герману. – Из моего запаса, для такого случая берег.

Герман осторожно взял бутылку, она была холодной, на выцветшей этикетке значилось «Ленинский дубняк». Герман разлил мутную вонючую жидкость в подставленные Мухомором кружки.

– Будем? – воодушевленно воскликнул дед.

– Будем! – торжественно ответил Герман.

Они выпили. «Дубняк» разлился по организму Германа вулканической лавой, ему стало горячо и приятно, и когда лава схлынула, Мухомор стал удивительным образом раздваиваться.

– А теперь последнее, что я хочу тебе рассказать, семь-восемь, – захмелел дед.

– Внимательно скушаю, – забуробил Герман, прямо как Эльза, – слушаю…

– Тебе нужен Гамлет. Этот человек знает все. Он, возможно, вернет тебе память, а значит, и жизнь… Я много слышал про Гамлета, но лично не встречался. Говорят, сейчас он в «Мелодии», у генерала Че. И тебе надо туда. Может, он и не вернет тебе память, но должен помочь. А теперь – спать.

– Хочу спросить, – Герман совсем запьянел. – Как же ты все-таки справляешься с Давлением? Не веря в него… Как ты живешь?

– Да что такое жизнь!? – понесло в философию Мухомора. – Окно, в которое я иногда выглядываю.

– И что ты там видишь, дед?

– Да так, муть всякую…

Мухомор подхватил Германа и поволок в гримерку. Последнее, что услышал Герман, проваливаясь в волшебный мир снов, были слова задушевной, но жутковатой песни, доносящейся до него откуда-то издалека. Но пел ли это дед Мухомор или песня просто приснилась ему, Герман уже не ведал.

Под небом голубым

Страну окутал дым

За ржавыми воротами

Гниют Москва и Крым

Но где-то есть мосты

Ведущие в мечты

Гуляют там животные

И это – я и ты

Семь-восемь