Читать книгу Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа - Страница 5

Тело моей матери сопротивлялось желанию позволить мне прийти в этот мир, она знала, каким ужасным образом здесь обращаются с ведьмами. Тысячу лет назад моя мать отдалась бы в руки своих акушерок, воспевая гимны Гекате и крестив меня в ванне с полынью.

Десять тысяч лет тому назад я бы явилась в бытие прямо из болота, ведомая оленями, под серебряным сиянием убывающей луны. Но сейчас я пришла в этот мир в клинике при медицинском колледже возле Сакраменто, под светом флуоресцентных ламп, среди столпившихся в панике медиков-студентов, до сих пор воняющих пивом с предыдущего вечера. Они оказались не готовы к таким тяжелым родам. Всего лишь двадцатитрехлетнее, но уже прекрасно осведомленное о разрушающем влиянии материального мира, тело моей матери хотело сохранить меня внутри, где я была бы в безопасности. Шейка матки не расширялась, но я настаивала на появлении. Я требовала обретения свободы.

Я пиналась ногами и царапалась в ее водном мире, словно рептилия, до тех пор, пока пуповина не замоталась вокруг моей шеи. Я была перевернута в неправильную позицию. Когда воды у моей матери отошли, они оказались черными – я была готом куда больше, чем в подростковом возрасте. Моя мать помнит, как ее торопливо везли на каталке по коридору больницы. Мигающие лампы, трубка в руке. Молниеобразный зигзаг, показывавший мое сердцебиение, превратился в ровную линию. Минута, две, три, пять – мое сердце не билось. Богиня преисподней заявила свои права на меня как на свою собственность.

Я умерла, не родившись, я видела Ее лицо. У ведьм много богинь, и Геката главная над ними. Она – Хранительница перекрестков, она прорицательница, она знает тайны трав и умеет говорить с мертвыми. Поскольку она – Королева мертвых, она путешествует между мирами. Она стремительно передвигается по преисподней, рядом с ней черный пес. Она проникает в будущее, в прошлое, в тела, перемещаясь на крыльях ворона. Это была Геката, та, кого я увидела в утробе своей матери, борясь за свой первый вздох. Опыт смерти приводит тебя к колдовству. Богиня тянет тебя вниз, и там ты видишь ее лицо, и ты понимаешь, что не одинока в этом мире. Ты – дитя природы, и Она никогда тебя не покинет.

Моя мать тоже видела Гекату, в День матери, за пять лет до моего рождения, когда ей исполнилось восемнадцать. Она сплавлялась с друзьями по реке. Внезапно потеряв равновесие, она перевернулась, ее захватила бурлящая пена, и течение потащило ее вниз по реке, прочь от друзей, которые безуспешно пытались ее достать. Застряв между камней, она боролась, пытаясь всплыть, запаниковала, ударилась локтем об камень и сделала вдох. Вода заполнила ее легкие. Все вокруг словно замедлилось. Зеленый свет звал ее сквозь длинный спиральный тоннель. Когда она появилась там, Богиня была повсюду вокруг нее. Мама могла видеть на 360 градусов, во всех направлениях, лицо Богини: землю – яркую, сияющую! Неспешно плывя в атмосфере нашего мира, моя мать по-прежнему была собой, но вместе с тем как-то расширилась. Вскоре она увидела внизу группу людей, собравшихся вокруг бледной и безжизненной женщины, возле которой присел мужчина, колотя по ее ребрам. Моей матери было все равно. Мир вокруг нее сиял: живая, дышащая планета, омываемая светом.

При этом она опускалась все ниже и ниже, пока не очутилась нос к носу с бездыханным телом прямо под собой. Потом она почувствовала рывок. Словно на веревке, ее дернуло назад в тело, и первым ее чувством была ярость, что ее заставили вернуться. Она не хотела снова оказаться в человеческом царстве жестокости и предательства. Но вернуться была обязана: здесь еще оставались дела.

Когда я родилась и моя мать очнулась, она решила, что я мертва. Одна в больничной палате, живот разрезан и зашит черными нитками. Наконец появилась медсестра и положила меня ей на руки. Люди говорят, такого не бывает, но моя мать клянется, что, впервые открыв глаза, я улыбнулась. Умерев, прежде чем родиться, я была признательна уже только за то, что я есть в этом странном и прекрасном мире, за то, что смогу оказаться причастной к беседе с его красотой посредством колдовских ритуалов.

Моя мать говорит, что во время родов отец был в баре через дорогу, пьяный в хлам. Мой отец утверждает, что он находился в комнате ожидания, рыдая в ужасе оттого, что мы обе умерли. Так или иначе, шесть месяцев спустя моя мать решила уйти от него. Она забрала меня из скрытого в туманах фермерского дома с виноградниками, который они снимали в Северной Калифорнии, и привезла в крошечное деревянное бунгало на Центральном побережье в Сан-Луис-Обиспо. Одно из моих первых воспоминаний: мама стоит над котелком с кипящей водой в нашем маленьком жилище, распевая благословения макаронам с сыром.

Колдовство существовало всегда. Определение произошло от староанглийского wicce, произносимого как witch: мудрая, ведающая женщина. Она практикует искусство прорицания и распевает заклинания, она знает секреты трав и способна говорить с духами. Слова wit – разум и witch однокоренные: «знать, понимать, быть личностью интеллектуальной». Этимология слова witch отсылает нас к северноевропейскому шаманству. Это исток слова, хотя ведьмовство практикуется повсюду в мире, людьми всех народностей. Не нужно иметь северноевропейское происхождение, чтобы быть ведьмой. На испанском «ведьма» – brujeria, в афро-американской народной магии ее зовут conjure, на итальянском «ведьма» – это strega. В мандаринском наречии Китая это слово звучит как wūpó. Ведьмы существуют сквозь века и пространство. Колдовство объединяет людей, занимающихся магией по всему миру, вместе, для достижения высших целей справедливости, свободы и чествования жизненных сил земли.

Ведьмовские гены проходят сквозь всю мою родословную. Эйлин, что значит «лесной орех», плод кельтского дерева мудрости, – второе имя каждой первой дочери в моем роду с самых давних времен существования страны. Моя мать практиковала колдовство, даже когда она еще не знала, что это вообще такое.

Вероятно, женщины Северной Европы перестали так себя называть в тот самый момент, когда признание в ведьмовстве означало, что тебе тут же вырвут язык. Поэтому моя мать звала себя активисткой, когда я была ребенком. Годы спустя она сказала мне, что считала общественный активизм и колдовство двумя частями одного и того же обычая – служения Богине. С малых лет она хотела защищать женщин и детей. Принадлежащая богине Деметре еще до моего рождения, мама отождествляла себя с архетипом Матери.

В возрасте около двадцати лет, во время Вьетнама, моя мама присоединилась к движению «Матери за мир», протестуя против войны. Затем, когда война окончилась и активисты обратили свое внимание на предотвращение разрушения Земли, она последовала за Матерями и туда. Мне было около пяти лет, когда, по моим воспоминаниям, она взяла меня с собой в Каньон дьявола: неясные очертания завода по производству ядерной энергии, построенного на берегу Тихого океана, на линии активного геологического разлома. Матери притащили на побережье латунную кровать с муслиновым балдахином. На кровати капиталист с оголенным черепом вместо головы, в цилиндре и смокинге, насиловал свою невесту, наивную девушку в белом, – эдакая аллегория на людей Центральной Калифорнии, которые были буквально в одной постели с собственным злым роком. Моя мать тогда еще не знала ее, но Звездный Ястреб[5] (праматерь Регенерации, движения ведьм того времени, чья книга «Спиральный танец» запустила процесс возрождения культа Богини) присутствовала на этом протестном движении. Позднее они встретились, но уже тогда они обе служили одной Богине – самой Земле.

Люди подстрекали мою мать отшлепать меня. Я была чересчур буйной, говорили они. Во время полуденного отдыха они видели, как я танцую во дворе. Я хотела носиться по траве, делать восхитительные короны из можжевельника, распевать свои тщательно продуманные магические заклинания в честь солнца, луны и света на листьях. Несмотря на то что администрация школы вызывала мою мать далеко не единожды, я отказывалась носить что-либо, кроме своей фиолетовой футболки с единорогом, – каждый день на протяжении целого года. В отделах магазинов я пряталась в таинственных кругах, состоящих из стеллажей с одеждой, заматываясь в расшитые блестками шарфы и шепча предсказания испуганным посетителям, когда они проходили мимо, держа в руках свои корзины.

Я дерзила взрослым. Секретарь в приемной школы сказала моей матери, что я самая большая грубиянка, которую ей доводилось встречать. Она не упомянула при этом, что сама виновата: она осмеяла мою подругу за то, что та обмочилась прямо в штаны, и приказала мне заткнуться, когда я начала с ней из-за этого ругаться. Поэтому я заявила секретарю, что ей нужно подать пример и заткнуться самой. Несмотря на это, моя мама отказалась бить меня. Мир, в котором я родилась, был уже достаточно жесток, сказала она. Ее избивал собственный отец. А одну из моих детских подружек убил собственный отчим: он затолкал ей в глотку кетчуп, а затем швырнул прямо в стену за то, что она отказалась съесть свою порцию оладьев. Уже в детстве я знала, что мне нужно найти место, где «закон отца» не сможет меня достать.

Дети не просто верят в магию – они живут ею. Ранние детские психологи, такие как Бруно Беттельгейм, были убеждены, что дети по природе своей анимистичны. Дети видят солнце, луну, реки, животных, деревья и камни как живых разумных существ. Все, что движется, – живое, а движется все. Атомы жужжат, планета вертится. Ничто не пребывает в состоянии покоя. Каждая частичка вселенной колеблется, приводимая в движение Духом.

Рене Декарт, образец западной философии и прародитель Просвещения, прежде всего известен аксиомой cogito, ergo sum – «Я мыслю, следовательно, существую». Но, возражал он, существование всего прочего должно подвергаться сомнению. Земля может оказаться уловкой. Твой любимый может в действительности не быть с тобой. Все остальное – миражи, но ты, индивидуальный думающий человек, ты точно существуешь. Декарт также считал, что животные – преимущественно органические машины, которые неспособны думать или испытывать боль, и бессмысленно испытывать сочувствие к ним. И его умозаключения, суть западной философии, привели к порабощению живых существ, появлению фабрик, вырубке и сжиганию лесов Амазонки. Для Декарта только люди – белые мужчины, в частности владеющие землями, – имели разум и душу, и поэтому лишь они заслуживали внимания. Но даже в семнадцатом столетии дети знали, что мир обладает даром речи, взывает к любви.

«То, что мы не понимаем речь животных, вовсе не означает, что они ничего не говорят, – помню, как в детстве я сказала это маме, когда мы ехали сквозь эвкалиптовую рощу Сан-Луиса, наблюдая, как ястребы кружили в ленивом солнечном свете. – Мы просто слушаем их неправильно». Но Декарт и Беттельгейм со мной бы не согласились. Они были убеждены, что природный интеллект – это всего лишь временный механизм подражания у детей и «примитивных людей», который они применяют, пока не смогут культурно решать свои проблемы посредством «разума».

Если смотреть поверхностно, аргументы философа Просвещения кажутся сильнее, чем магия детей, ведьм, волшебников и прирожденных шаманов мира. Но «просвещенный» муж черпает свою силу в навязывании кириархии (что характеризует движение «хозяин – раб, притеснитель – притесненный»), и кириархия медленно душит наши виды, как и все живое на планете. Кириархия словно вирус: она убивает организм, в котором живет. Даже в детстве я не собиралась рукоплескать ему, украшать его золотыми лентами или дарить рождественские подарки, которые, как он сам решил, положены ему в качестве искренних поздравлений.

Беттельгейм может возразить, что я всего лишь упорно хочу отстоять свою веру в магию уже как взрослый человек, поскольку ребенком я слишком рано была вынуждена отвергнуть свои магические рассуждения. В своей книге «Польза волшебства»[6] он заявляет: «Многие молодые люди, которые сегодня пытаются сбежать в наркотические сны, поступают в ученики к различным гуру, верят в астрологию, занимаются черной магией или же любым иным образом сбегают от реальности в мечты, что магия поможет изменить жизнь к лучшему, были вынуждены преждевременно столкнуться со взрослой жизнью».

Может быть, Беттельгейм прав. Как человек, который любит астрологию и магию всех видов, я знаю, что кириархия пыталась заставить меня отринуть мысли о магии слишком уж рано. Но он ошибался, когда в той же книге утверждал, что если однажды ребенка удачно убедили, что жизнь можно создать и «реальным способом», то ребенок забросит свои детские магические размышления. Что это за «реальный способ», о котором говорит Беттельгейм? «Реальный способ» означает, что мы отступаем. Нам положено игнорировать, что западная цивилизация построена на порабощении людей и разрушении природы. Нам положено пренебрегать этим фактом и устраиваться на хорошую работу – врачами, адвокатами, банкирами; а если нам не удается, то мы должны хотя бы попытаться и сочетаться браком с таким человеком. Нам положено игнорировать, что ледниковый покров тает, планета нагревается, а животы рыб полны пластика. Положено покупать больше барахла. Положено быть более рассудительными. Беттельгейм говорит: «С помощью своего социального, научного, технологического прогресса человек может освободиться от своих страхов и угроз своему существованию». Но когда нас поощряют быть рациональными, на самом деле нас частенько склоняют к большему индивидуализму. Нас поощряют видеть себя по отдельности, врозь, и соревноваться с остальными. А магия же, наоборот, учит нас связи, сотрудничеству; магия – процесс воссоединения вещей в целое. В конечном счете магия – это любовь.

Как и многие другие ведьмы, я была рождена восхищаться миром, наблюдая за лучистыми, взаимозависимыми духами камней, листьев, живых существ. Но, как и практически каждая ведьма, которую я знаю, в детстве я не столько изучала свое место в этой сети взаимосвязей, сколько была вынуждена признавать, что сила и свобода, которые в моем понимании были священными правами, данными при рождении, не признавались прочими представителями моего вида. Мне хотелось играть в волшебном саду Богини, восхищаться тому, как растут растения, встречать Ее созданий, танцевать в полях и петь у Ее алтарей. Но мир разочарований и его прихлебатели всегда вставали на моем пути.

Даже «Дисней», компания, которая вещает о своей приверженности к чародейству, рано научила меня разочарованиям этого мира. Я всегда начинала рыдать, когда мама Бэмби, объясняя малышу-олененку, почему им необходимо спрятаться, причитала: «Человек пришел в лес». Вскоре после этого маму Бэмби убивали, а лес пылал огнем. Оленятам рано приходилось познать, что «Человек» всегда вмешивается в существование лесных жителей в этом мире.

Мой первый опыт в начальной школе: «Человек» требовал, чтобы я принимала риталин[7]. «Человек» не хотел, чтобы я вызволила хомячка из его тюрьмы, он желал, чтобы я тихо сидела за партой под светом флуоресцентных ламп и смотрела учителю прямо в глаза. «Читайте вслух таблицу умножения, – приказывал «Человек», – повторяйте за мной: Джордж Вашингтон никогда не лгал… Теперь смотрите, как взрывается “Челленджер”[8]». С раннего возраста я видела, как счастлив был «Человек», командуя, отдавая распоряжения, критикуя, диктуя правила и запреты или что-то утаивая от тебя, но, если ты сопротивлялся, ты объявлялся грубияном, бунтарем, неблагодарным. «Человек» считает, что ты должен больше улыбаться. «Человек» поставил мне диагноз «дислексия» и отправил меня во всевозможные коррекционные группы, потому что он был озабочен, что я не буду соответствовать его требованиям к академическому совершенству. «Человека» не волновало, что у меня имелись дела поважнее.

«Человек» удостоверялся, что на школьной лужайке проводилось достаточно соревнований, но он не видел королевства божьих коровок, процветающего в поникшей траве по краям площадки. Желтых цветов с прозрачными зелеными стебельками, которые мои прекрасные подружки-ведьмы жевали, жмурясь от удовольствия. Детство со сверстниками приносило мне утешение в этом враждебном мире. Например, Ванесса, стройная смуглая австрийка со страстью к состояниям измененного сознания, научила меня принимать чересчур горячую ванну, а затем падать на пол ванной комнаты, прижимаясь щеками к благодатному холоду плитки. Или Лея, великодушная, с широкими русскими скулами, подарила мне талисман – кроличью лапку, когда я потеряла свой возле ручья. Мы с ней провели бесчисленные часы, скрываясь под сводами сосен и взывая к феям, с наперстками, полными чая, и кислыми яблочными конфетами. Мы выряжались в костюмы, заворачиваясь в плащи словно нордические вёльвы – странствующие скандинавские жрицы. Мы гонялись за небесными светилами сквозь леса и колотили посохами по гранитным валунам позади ее дома, вызывая дожди. Еще я любила Ханну, худенькую и бледную, со скрипучим голосом. Мы разделяли абсолютно анимистическое убеждение, что наши мягкие игрушки устраивают пикники, стоит нам выйти из комнаты, посиделки с воздушными шариками, ленточками, песнями и даже карнавалами. Ханна усадила все свои игрушки в круг рядом с собой, когда среди бела дня какой-то незнакомец ворвался к ним в дом и изнасиловал ее бабушку в соседней комнате. И я, и мои друзья жили в зачарованном мире, но хитрый и зловещий «Человек» всегда тайно следил за нами по ту сторону наших окон.

Первые четыре года моей жизни мы с мамой были одни. Мы жили с серым полосатым котом по имени Спенсер в небольшом белом домике с маленьким крылечком, увитом лозами, на Персиковой улице, в Сан-Луис-Обиспо. Мать-одиночка, моя мама тяжело работала, чтобы нас содержать. Когда она была не на службе, то читала мне «Мифы Древней Греции» Д’Олера. Книгу, которая научила меня: на протяжении тысячелетий боги патриархального мира стремились истребить своих детей. Тем не менее я любила эти истории и поддалась соблазну назвать свою рыбку в аквариуме именем бога. Зевс, гуппи с красным хвостом цвета грозовых облаков, оправдывал свое имя. Он съел бы всех мальков, если бы я не отсадила их в отдельную емкость. Ирис[9], моя радужная тетра, была названа в честь богини посланий; она плавала, мерцая, между водяными папоротниками и затонувшими листьями.

Ночами было иначе. Мне снились кошмары. Я была лунатиком. Моя мать находила меня на улице, блуждающую в одной только ночной рубашке. Мы живем на населенной призраками земле, в иллюзорном мире. Конкистадоры и колонизаторы проливали кровь коренных жителей, черные деяния преследуют многие американские семьи из поколения в поколение. Ребенком я была очень чувствительна к фантомам этой земли, призракам моих предков, тиранов и угнетенных.

В наиболее жуткие ночи я забиралась к маме в постель. Она пела мне колыбельные и рассказывала истории о волшебных мирах, о маленькой героине по имени Аманда, которая водила дружбу с драконами и могла съезжать с радуги вместе с Ирис, богиней посланий.

Как и было предсказано Беттельгеймом, когда я была в плену своего воображения, я чувствовала себя в безопасности. Опасность наступала, если я ощущала, что нахожусь в центре внимания сластолюбивого, бурлящего воображения нашей обыденной цивилизации. Человечество отвергло монстров, следящих за нами из-за каждого угла. Каждую ночь, перед тем как я ложилась спать, моя мать проводила ритуал изгнания в моей комнате, хлопая в ладоши, стуча по банкам и требуя, чтобы все злые духи, таившиеся там, немедленно нас покинули. «Силами Богини во мне, я приказываю всем испорченным духам покинуть это место!» Бах! Это было в те ночи, когда она не работала в «Олд-Порт Инн» официанткой.

Днем она работала в «Изи Эд», и иногда, когда ей предстояло совершать весь день телефонные звонки, продавая рекламные площади местным бизнесменам, она брала меня с собой. В качестве утонченного извинения за то, что у нее не было иного выхода, кроме как привести с собой ребенка, она выряжала меня маленьким пажом, разносящим дары в розовой картонной коробке: пирожки с кленовым сиропом и старомодный глянцевый шоколад с конфетти из радужной присыпки.

У тети Микки был домашний детский сад, и часто, если моя мать работала, меня отправляли туда, хотя я ненавидела это место. Там был ужасный мальчишка-подросток – не знаю, чей-то брат или просто еще один детсадовский ребенок, – но он всегда измывался над моей лучшей подругой, маленькой девочкой, которая едва умела ходить. Он забирал ее с собой в туалет, закрывался там и смеялся, когда я, рыдая, колотила в дверь.

Мама помнит мои вопли в телефонной трубке. Однажды, в возрасте около двух лет, я отправилась исследовать кухню тети Микки. Мне хотелось опробовать толстые черные шнуры, соскальзывающие вдоль кухонного стола, эти лозы, которые карабкались вверх. В 70-х годах некоторые кофейники встраивались прямо в стену. А я всегда была альпинисткой, исследовательницей всего на свете. Моя мать не помнит, кто из сотрудников привез ее в больницу. Помнит только мои крики, раздававшиеся в больничном холле, сотрясавшие стены комнаты, словно я была титаном, который пытался выбраться из крошечной стальной клетки. Кофе обжег восемьдесят процентов моего тела, так покрыв мою детскую кожу волдырями, что она лопалась и сочилась, словно поросячья шкурка.

Зов колдовства часто начинается с травмы или болезни. Чтобы ориентироваться в преисподней, нужно побывать там неоднократно. Тот, кто был в подземном мире, может сослужить службу тем, кто старается избежать его когтей. Многие месяцы я приходила в больницу каждый день счищать струпья, чтобы не осталось шрамов. Потребовались три медсестры, помимо моей мамы, чтобы удерживать меня на одном месте у доктора: я была слишком маленькой для анестезии. Мать считает, что этот мой опыт внушил мне подсознательное недоверие к ней. Она говорит, если придется вновь попасть в ту же ситуацию, она покинет палату, даже если держать меня будет пять медсестер. Годы спустя, когда я пошла в начальную школу, ей приходилось ездить разными окольными путями, чтобы избежать по дороге больницу. Если мне на глаза попадались эти бетонные стены, я орала и дергала ремень безопасности, пытаясь выпрыгнуть из машины прямо на ходу и удрать оттуда подальше.

Вскоре после ожога у меня началась астма. Мои легкие сжимались до тех пор, пока губы не начинали синеть, пока сердце не начинало молить о крови и кислороде всю комнату вокруг. Ребра стягивало стальным корсетом, я хрипела и хрипела, погружаясь в ритмичный транс чистейшей борьбы за выживание. Все вокруг исчезало, мир чернел и угасал, все, что оставалось, – шелковая нить моего дыхания, и я стойко держалась за нее, словно была астронавтом, которого затягивало в бездну.

Из этой бездны выполз мой первый фамильяр[10].

Когда моего отца призвали на службу в Национальной гвардии, порой он приезжал из Северной Калифорнии и оставался в бараках лагеря Сен-Луиса. Я помню упорядоченные ряды длинных деревянных строений, побеленных и с зеленой отделкой. Помню спартанскую обстановку комнат, в которых ничего не было, кроме металлических коек, туго заправленных шерстяными одеялами поверх накрахмаленных белых простыней, и тяжелых деревянных сундуков в изголовье каждой такой кровати. Там не оставалось места для чего-то личного, однообразие и непрерывность этого пространства пугали меня.

Мой отец ушел на встречу со своим командиром, покинув меня в темноте барака. Над головой трещали вентиляторы, бледное солнце сочилось сквозь металлические решетки. Ни одного живого солдата не было на базе, оставалась лишь я наедине с духами воинов. Остаточный гул марша и шагов – «да, сэр, нет, сэр». Размеренный ритм оружейной стрельбы.

Когда отец вернулся, он увидел, как я неподвижно сижу на кровати, скрестив ноги, и издаю низкий, утробный звук. «Для кого ты поешь?» – спросил он. Я ответила, что пою своему стражу, крокодилу Уизеру, который улыбается, сидя под кроватью, и готов со сверхъестественной скоростью выскочить оттуда, чтобы защищать меня.

Годами позже, когда я выросла и больше узнала о животных-фамильярах, меня поразило, что мой первый фамильяр взял себе имя моей самой болезненной пытки: Хрипун[11]. Астма так стискивала мои легкие, что каждый вздох, который я пыталась сделать во время приступа, вынуждал меня хрипеть. Астма мешала мне участвовать в жизни мира. Рождество, Диснейленд, вечеринки на дни рождения – любое событие, которое заставляло мое детское сердце биться быстрее, неизменно приводило к припадку, и я сидела дома или же вяло, с синюшными губами, наблюдала со стороны, как мои друзья строили песочные замки и резвились в океане.

То, что мой страж представился именем одной из моих травм, кое о чем говорит. Используя собственные раны, я могу обрести силу и мощь. Я способна прикоснуться к древним местам. Мои раны появляются не по моей воле, но они – словно дырки от пуль в стене оберегающей мой внутренний Эдемский сад. Я не могу быть признательной за эти раны, но я благодарна за то, что они позволяют мне черпать силу, которая просачивается в мой мир сквозь них.

Уизер – это свирепость. Я стою на нем как на доске для серфинга. Крокодилы соединяют нас с первобытным. Владеющие воспоминаниями, они – плавучие камни. Крокодил – олицетворение древней, взрывной силы, таящейся прямо под поверхностью сознания. В Древнем Египте Собек Яростный был одним из языческих богов и принимал облик крокодила; в соответствии с Книгой символов, он был персонификацией «способности фараона уничтожать врагов царства». Уизер тоже был яростью во плоти и явился ко мне, узнав, что мое царство действительно имело врагов. «Человек вошел в лес». Но всегда Уизер, мой страж, сидит у моих ног – апатичный ящер с взрывной мощью, свернувшейся кольцами у него внутри.

Твой жизненный опыт меняется, когда ты представляешь крокодила рядом с собой. Наполовину во сне, утомленный, голова лежит на твоих коленях, одна мощная лапа плотно обернута вокруг твоего бедра. Уизер пришел ко мне в первый раз в армейских бараках. Нашей любящей войну культуре нравится представлять, что армия – это по большей части приключения и взрывы, но в действительности основа ее – нудная бюрократическая работа: протоколы документов и их тройные копии, ожидание команды в шеренгах, чистка гальюнов. В этом наиболее разочаровывающем месте Уизер доставил мне орхидеи. Вздымаясь из болотной мглы, он принес мне комок испанского мха, крики испанцев, вопли пантер и хлюпанье черепах, пылающие шарики блуждающих огоньков.

Есть известный ученый муж, патриарх инцелов, который, насмехаясь, говорит, что ведьмы явились из болота – словно это может быть обидно. В какой-то мере он прав – ведьмовство действительно родилось на болотах. Мы, ведьмы, пришли из темных лагун, бурлящих и сернистых. Вывелись внизу из черных кожаных яиц. В основе этого болота лежит гниль истории, все изначальное, что когда-либо удалось познать. Наши знания содержатся не в компьютерных чипах, но в живом, мыслящем организме планеты, в телах растений и животных, камней, корней и дождя. Когда «Человек», колонизатор и житель замков, попадает на болота – он погибает. Но болото изобилует жизнью. Водный мир, проходимый только на лодке, болотные берега, непрерывно двигающиеся волнами с приливами и отливами. Наше болото представляет собой бессознательное, мозг ящерицы, корневую систему, которая бесконечно расширяется под поверхностью воды. Это место, откуда произошли все формы. Если у тебя есть крокодил, значит, ты уполномочена этим местом тайн, этой опасной территорией, глубинной землей и преисподней, дикой и необузданной, ты – одна из тварей земных, что живут здесь.

Почему зов колдовства требует путешествия в преисподнюю? Почему так часто это случается в связи с травмами, болезнями, раздором? Потому что, как и шаманы, ведьмы – лекари. Чтобы стать шаманом или ведьмой, необходимо посетить подземный мир. Ты должна быть повержена. Тебе придется познать пределы своих сил и столкнуться с негласным законом: есть силы, которые нельзя увидеть или понять, силы, у которых нет ни начала, ни конца. Ты возникла из этих сил, крокодил с берега реки, и в них ты вернешься, соскальзывая обратно в течение, темное и холодное, как открытый космос.

Сегодня я все так же призываю Уизера к себе, когда исполняю свои ритуалы. Я поднимаю левую руку и рисую путь, по которому он придет ко мне из первобытных земель. Я насвистываю его код, затем хлопаю по своему бедру до тех пор, пока он не придет ко мне и не свернется у моих ног, шипя на всех тех, кто ищет возможность причинить мне вред.

Для ведьм окна воображения не закрываются с процессом взросления. Духи животных и стражи, что приходили к нам в детстве, проходят с нами сквозь всю жизнь. Даже если мы забываем о них, они ждут нашего возвращения, и вода блестит на их спинах, словно сияющее одеяло.

Наша сила не происходит от отрицания врожденного духа мира природы или от того, что мы отворачиваемся от воображения. Истоки нашей силы как ведьм – умение сплетать воедино разум и магию. Мы можем работать в сотрудничестве с миром вокруг нас и с мирами извне. Наши хранители и фамильяры по-прежнему с нами, в ожидании нашего зова, и восстановить оживленный мир – это наше право по рождению.