Читать книгу Музей развитОго социализма - Амаяк Павлович Тер-Абрамянц-Корниенко - Страница 3

– Сюда! – позвал рыжий Паша и прошел в дверь первым.

Валентин шагнул вслед за ним и, очутившись в полутемной комнате, невольно остановился, выжидая, пока привыкнут к темноте глаза. Окна были наглухо закрыты черными шторами, и свет проникал из приоткрытой противоположной двери и еще от какой-то скрытой лампы. Почти весь центр комнаты занимало кубическое сооружение со светящейся красной лампочкой – святая святых института – электронный микроскоп! Сверхсовременный телескоп где-нибудь на склоне Арагаца или в Аризоне мог проникнуть в несоизмеримо гигантские по сравнению с человеком глубины галактики, а этот невероятный глаз позволял увидеть несоизмеримо малый с человеком микромир, вплоть до полимерной молекулы!

У электронного микроскопа Паша первый приник к окуляру и что-то долго высматривал. Микроскоп тихо и сосредоточенно гудел. Решалось!… Не напрасны ли были три месяца их работы, три месяца возни с центрифугами, пробирками, морозильными камерами с жидким азотом, поисков в библиотеке и анализа англоязычной периодики, три месяца споров, дискуссий, ошибок и остроумных находок, маленьких открытий и затаенных надежд!

– Ну?… – нетерпеливо спросил Валентин.

– Они самые – лариаты! – выдохнул Паша восхищено, и слово «лариаты» прозвучало как магическое заклинание – для Паши это была уже готовая кандидатская! – и теперь уже Валентин приник к окуляру, напрягая зрение.

На светло-серой поверхности тут и там обрывки беспорядочно извитых темных нитей. Да, это и были они самые, нити таинственной загадочной ДНК! Основы жизни всего сущего от вируса до человека! И хотя электронный микроскоп давал изображение не самих молекул, а их теней, тем не менее, эти нити были их точным отображением! Вот она тайна жизни, которую предстояло понять: неужто в этих невидимых простому глазу ниточках и собрано все, что тебя определяет: внешние черты, способ мышления, характер, а может, и судьбу?…

Но где же заветные лариаты, где те колечки, которые они пытались эти месяцы получить, расчленяя ДНК?..

– Да вот, посмотри, в самом центре – видишь? – подсказал Паша.

В самом деле, ближе к центру находилось нечто напоминающее небрежно брошенное ковбойское лассо, но больше петель в хаосе нитей Валентин разглядеть не успел.

– Ну как, ребята? – послышался рядом голос шефа.

– Кажется, есть! – сказал Паша.

Валентин промычал что-то неопределенное.

Львино курчавая голова шефа приникла к окуляру. Толстый нос и необыкновенно длинные мясистые мочки ушей напоминали Валентину фотографии каменных длинноухих колоссов с острова Пасхи, фотографии которых были в его книге Тура Хейердала «Путешествие на Кон-Тики», за что он и прозвал про себя шефа именем древнего бога островитян Аку-Аку.

Шеф смотрел довольно долго, ничего не говоря, потом оторвался от окуляра, удовлетворенно вздохнув.. – Так… Паша, побольше снимков нащелкай, пленки не жалей. К завтрашнему дню успеешь проявить?

– Постараемся, Алексей Павлович, сунусь к нам в лабораторию…

– Давай, давай!.. А ты, Валя, слетай в библиотеку, работу этого империалиста Томаса найди о кольцевидных структурах.

– Будет сделано, Алексей Павлович! – обрадовался Валентин: и ему нашлось дело!

– Ну, так завтра в десять общий сбор, пока! А мне на ученый совет, опять надо! – шеф пожал им руки, и ладонь его была горячая и мягкая.

Отсняв полную кассету, младшие научные сотрудники зашли в кабинет шефа попить чаю и перекусить бутербродами.

На самом деле кабинет Аку-Аку представлял собой лишь секцию лаборатории, отделенной от нее высокой книжной полкой, забитой старыми и новыми книгами и журналами. С самого первого дня их знакомства Валентина удивила необыкновенная легкость, которую он испытывал, общаясь с профессором Могилевским. Алексей Павлович сосем не походил на тех чванливых, амбициозных «светил», которых так много в медицинской науке, уже при жизни похожих на памятники самим себе, ни капли царского – с ним хотелось делиться мыслями, спорить, шутить и даже слегка дерзить. Да и для самого шефа не было никаких авторитетов, кроме авторитета факта и эксперимента, не было выше умения, чем умение мыслить независимо.

И обстановка кабинета, которой обычно другие светила придавали столько значения, превращая ее в своеобразный храм самому себе, в выставку собственных достижений, была более чем скромной, если не сказать аскетической: стол, стул, книжные полки, протертый старый кожаный диван да фотография лысеватого, седого человека, чем-то похожего на Никиту Хрущева, только вычищенного от малейшей свинячести, какого-то одухотворенно перерожденного.

– Кто это? – спросил Пашу Валентин, когда очутился в кабинете впервые.

– Академик Сахаров.

– А он не боится? – спросил пораженно Валентин (Сахарова клеймили и проклинали в газетах и по радио, как предателя, врага советской власти). Паша только пожал плечами, будто показывая, что он вне любой политики.

– Под шефа копают… – доставая из портфеля бутерброд с докторской колбасой, сообщил Паша. Он работал с шефом уже целый год, а Валентин чудом оказался здесь всего три месяца назад.

– Зачем? – удивился Валентин.

– Мы не совсем в плане института… Вот его за это на ученом совете и долбят… За то, что слишком много своих идей…

– Но разве плохая идея выделить ген? Даже на Западе еще до его метода не додумались!

– Вот-вот додумаются и опубликуют раньше нас, надо спешить. Ребята! – позвал Паша лаборантов, – чаю попьем?

Петя и Дина, как обычно, находились в лаборатории за книжными полками среди пробирок, термостатов, центрифуг. Там же и плитка, на которой в огромной термостойкой колбе скоро закипел чай. Петя носил один и тот же старый свитер с оленями, хорошо пел на гитаре, летом лазил в горы, талантливо заваривал чай и обожал электронно-вычислительные машины. Однако вся практическая отчетная работа, машинопись и великолепно разрисованные графики, в общем, все то, что казалось нашим витающим в научных галлюцинациях гениям скушной рутиной, лежала на Дине, серьезной брюнетке в очках с черной оправой, придающих ей еще больше строгости. Дина ходила всегда в белом отутюженном, без единой складочки халате и обладала удивительно красивыми ногами, чудовищно не подходящими к этой черной старомодной оправе.

– Ну что ж, сегодня Пашу можно поздравить! – объявил Валентин не без легкой зависти. Паша Кучеров считался основным. Еще бы – выпускник специального биофизического факультета МИФИ! Валентин чувствовал, что тот багаж, который дал ему его мединститут, явно недотягивает до того, которым обладал Паша. Надо было нагонять: читать и читать переводную литературу, американскую периодику, залезть в физику, может быть, коснуться теории относительности, ибо предчувствовал, что только на стыке искусственно разделенных когда-то предметов и может получиться что-то принципиально новое, стоящее. Но главное было даже не столько нагнать, что казалось менее возможным, сколько получить некое иное качество, которого у Паши нет, открыть новый подход…

– Всех нас можно поздравить, – поправил дипломатично Валентина Паша.

– Неужто лариаты узрели? – поинтересовался Петя.

– Они самые…

Дина молча разливала из колбы всем чай, и Валентин то и дело косился на ее красивые ноги.

– К этому поводу портвешок бы подошел! – задумался Петя.

– В другой раз! Вот это проявим, – пошлепал по старенькой фэдовской фотокамере Паша, – сейчас рвану проявлять…

– А нам еще титровать основания! – строго напомнила Дина, и Петя слегка погрустнел и, потянувшись, зевнул.

– Надеюсь, шеф всех нас возьмет в Стокгольм, когда ему Нобеля присудят.

– Шажок к великой цели!

– А какая у шефа главная цель? – поинтересовался Валентин.

– Пусть об этом молчит советская пресса, но всем известно, – сделал серьезное лицо Петя.

– Уж, никак, рак излечить?..

– На меньшее шеф не согласится! – рассмеялся Петя.

Днем в московском метро народу было немного, однако Валентин не стал садиться, а смотрел в окно, за которым сквозь аквариумное отражение обстановки вагона струилась серая фактура подземелья, кометами пролетали огоньки. Он даже не стал доставать из сумки макулатурный зарубежный детектив. В сущности, научная работа и есть самый настоящий и самый увлекательный детектив, но понятный лишь немногим посвященным – раскрытие тайны здесь требует специальных знаний, недоступных общей массе. Другое дело – преступление, кража, лучше убийство! Вот тут толпа замирает, разинув рты, не ведая, что вместо тайны жизни ей подсунули псевдотайну, воровскую загадку, подобно тому, как истинную задачу заменяют кроссвордом, истинное волшебство – фокусом, чтобы заполнить томящееся собственной пустотой сознание. Нет, детектив науки куда чище, благородней: не грязненький секретик на дне темной душонки (в каком месте закопали труп?), а очередное звено Великой Тайны Бытия! И делают науку особые люди, обязательно чуть-чуть фанатики. Правильно говорил шеф, есть две породы людей; работники и разведчики: работники, день за днем, всю жизнь, выполняют одну и ту же работу, а разведчики не выносят однообразия – раньше это были мореплаватели, колумбы, землепроходцы, теперь, когда все земли нанесены на карты, – это ученые!

Мысль о принадлежности к этой касте избранных толкнула его радостью: все-таки насколько счастливее он этих окружающих его обывателей! Он слышал там, в вышине, скрип мачт и шум парусов каррак Колумба. Оглянулся. Люди в вагоне были молчаливы, лица угрюмые, друг друга не видящие: женщина лет шестидесяти, с огромной авоськой, заполненной пачками вермишели, мужчина, уткнувшийся в какую-то книгу, однако продолжающий цепко удерживать свободной рукой полиэтиленовый пакет с торчащим из него батоном белого хлеба, высохший старичок, уже отдавший лучшие силы тем, кто вел народ к приманке коммунизма, устало положивший покрытую редким белым пухом голову на узловатые, несоразмерно огромные рабочие сухие и жилистые руки, обнимающие изогнутую рукоять палочки, на которой была подвешена пустая кошелка – не то думающий о чем-то, не то спящий, дальняя кукольная девушка, неподвижно любующаяся собственным отражением…

Один лишь взгляд был устремлен прямо в него: нестарый еще мужик (пожалуй, единственное несумчатое в вагоне), судя по всему, работяга, мясорукий, с головой без шеи, прямо переходящей в тулово, сидел напротив и бессмысленно, дико-радостно глядел на Валентина своими широко открытыми алкогольно светлыми глазами, будто приятеля узнавая, готовый вот-вот что-то сказать или выкрикнуть. – Пьяный! Валентин поспешно отвернулся. Вагон затормозил, мужик встал и, широко шагая, кинулся к раскрытой двери, неловко ударился о ее край, попутно матюкнувшись, и тут Валентин отчетливо разглядел, что клетчатая рубашка на пьяном точь в точь такая же, как на нем – белая с розовыми кирпичиками (неделю назад был очередной массовый завоз таких рубашек из Чехословакии в магазины).

– Пока, начальник! – вдруг, обернувшись к нему и махнув лапой, крикнул мужик с платформы перед тем, как дверь с шипеньем закрылась.