Читать книгу Тайные свидетели Азизы. Книга 1 - Амир Гаджи - Страница 6

1920-й – год Белой Металлической Обезьяны. Вторник, 27 апреля. Десятый лунный день, растущая Луна в знаке Льва. День очень хорош и удачен для начала любого дела. Россия. Семиречье. Город Джаркент.

Библиотекарь джаркентской уездной библиотеки Касымхан Чанышев спал на низком топчане, изготовленном с уважением специально для него местным умельцем. Топчан был сделан из толстых, хорошо просушенных и полированных, как крышка рояля, дубовых досок, соединённых между собой старинным методом «ласточкин хвост» и проклеенных особым столярным клеем без запаха. Он был подбит простым суконным одеялом и не имел матраца, поскольку хозяин любил спать на твёрдой поверхности и обязательно голым. Чанышев – рослый, атлетического телосложения красавец брюнет (по-настоящему красивым мужчиной может быть только брюнет) с кожей цвета чая со сливками и умным лицом, украшенным заслуженной бородкой, идеально подстриженной волосок к волоску. От него исходил естественный тонкий запах бергамота – особый дар природы. Сам Чанышев предпочитал запах степной полыни, поэтому у него в доме всегда имелось несколько веточек, разложенных в разных местах. Его большие глаза, похожие на изумруды, невероятным образом светились изнутри. Все окружающие считали Чанышева ещё молодым человеком, однако седеющие виски и бородка цвета, как сказали бы французы, соли с перцем намекали на его реальный возраст. Отличительным достоинством Чанышева был его голос – волшебный баритон с диапазоном от ноты соль до ноты си первой октавы. И если это мужское совершенство одарит женщину своим магическим взглядом и вдобавок, не дай бог, что-нибудь скажет, она непременно влюбится в этого человека, забыв обо всём на свете.

Чанышев был идеально ухожен, а женщинам нравятся ухоженные мужчины. Чаще всего именно женщина делает мужчину таковым. Она мастерит его для того, чтобы любоваться самой и, конечно, чтобы похвастать перед другими женщинами. Одинокий мужчина будет ухаживать за собой лишь в том случае, если у него есть объект, которому он хотел бы себя предъявить. Кстати, самой женщине достаточным стимулом прихорашиваться является собственное отражение в зеркале.

Чанышев прекрасно понимал, что его внешность – не заслуга, а лишь случайный выбор Природы. Более всего его занимал собственный духовный рост. Правда, в его жизни была одна женщина, которую он по-настоящему любил и боготворил, – это Азиза, его друг и учитель. Именно она приняла решение направить Чанышева в Семиречье в качестве Свидетеля. Перед ним, как и перед другими Свидетелями, стояла задача наблюдать и фиксировать все значительные события общественной жизни в подконтрольном ему регионе. Он не имел права быть вовлечённым или корректировать естественный ход таких событий. Чанышев обладал талантом и навыками заглядывать в прошлое или будущее. Кроме того, у него был надлежащий инструментарий, чтобы делать это столь далеко, сколь необходимо для объективной оценки происходящих в настоящее время процессов.

Чанышев, не открывая глаз, взял с прикроватной тумбочки заранее приготовленные листки бумаги, карандаш и что-то записал. Он полежал ещё несколько минут, потом открыл глаза и взглянул на часы – они показывали четыре часа утра. «Час Тигра. Это лучшее время для разговора с Богом», – подумал он. Встал, подошёл к письменному столу, зажёг свечу, прочёл только что сделанные записи. Азиза научила его не только расшифровывать то, что люди называют сновидением, но и серьёзно относиться к этому феномену.

Символы и образы, приходящие во сне к каждому человеку, как правило, в течение нескольких минут или даже секунд предрассветного времени от 4 до 5 часов утра, несут информацию о его прошлой жизни или недавно произошедших событиях, но показанных в истинном свете, как бы со стороны. Иногда это могут быть образы предстоящих событий. Всё зависит от того, что вы «заказали» накануне, перед тем как заснуть. Кроме того, через его сон Азиза передаёт Чанышеву необходимую информацию. Словно по телеграфу, он получает от Азизы лаконичные приказы. Образы, которые приходят ему во сне персонально для него, несут определённый смысл. Такая форма общения с Азизой была для него привычной.

Чанышев выдвинул верхний ящик стола и достал из потайной ниши задней стенки блокнот в кожаном переплёте с серебряной застёжкой. На переплёте был вытиснен таинственный знак: круг, разделённый цветом на две части, внутри круга – две буквы «А» в зеркальном отображении, соединённые между собой линиями, образующими магический кристалл.

Чанышев ещё раз перечитал только что сделанные заметки, затем, глядя в стоящее перед ним на столе зеркало и повторяя приём, использованный в своё время великим Леонардо да Винчи, что-то записал в блокнот. Теперь эту запись можно прочесть, лишь глядя на неё через зеркало. Закончив письмо, он спрятал блокнот в потайную нишу и задвинул ящик стола. Исписанные накануне листки бумаги сжёг, а пепел высыпал в печь.

Светало. Он погасил свечу взмахом руки, а не задул, как это делают несведущие люди. Чанышев знал, что человек, задувая свечу, тем самым отдаёт свою энергию впустую, а он умел не только накапливать её из Пространства, но и рационально использовать. Потом сел на топчан лицом на север, в удобную для него позу лотоса, и начал медитировать. Его утренняя медитация, так же как и вечерняя, длилась недолго, примерно двадцать минут. Потом он голым вышел в сад и вылил на себя два ведра ледяной воды. То же самое он проделает и перед сном. Так, по крайней мере, было последние 29 лет.

Новость, которую он узнал накануне, не была для него новостью, потому что для умного и наблюдательного человека – а он и был таким – очевидно: события последних недель и даже месяцев подводили к тому, что уже состоится завтра, 28 апреля 1920 года. На этот день у перевала Сельке российско-китайской границы казачьим атаманом Борисом Владимировичем Банненковым назначен переход его восемнадцатитысячной армии в китайский Инин.

Чанышев приехал в Джаркент четыре года назад в связи с назначением библиотекарем местной библиотеки. Это был уютный сорокалетний городок, основанный по предложению губернатора Семиреченской области Алексея Яковлевича Фриде, по берегам горной реки Усек, стекающей с ледников Джунгарского Алатау, на месте небольшого таранчинского поселения. По замыслу отцов – основателей города, среди которых был капитан Куропаткин, будущий главнокомандующий сухопутных сил России в Русско-японской войне, Джаркент был разделён искусственными канавами, которые здесь называют арыками, на большие правильные квадраты со стороной в четверть версты каждая, превращённые впоследствии в кварталы.

Арыки – чисто азиатское изобретение, неотъемлемая деталь большинства городов Семиречья. По арыкам Джаркента, облицованным гранитными блоками, пустили воду. Вдоль арыков, как и вдоль реки, в два ряда была посажена рассада, привезённая за 326 вёрст (не ближний свет!) из Верного – столицы Семиречья. Это были акация, белая и красная шелковицы, клён, джигида и гладкоствольные тополя, которые за сорок лет выросли в двадцатиметровых красавцев. Возле каждого дома вдоль улицы, отступая на сажень, в два ряда были посажены деревья. Внутри дворов росли плодоносные деревья разных сортов: яблони и груши, абрикосы, вишни, сливы, персики, в том числе очень редкие инжирные, ягодные кустарники. Каждый свободный участок земли был высажен дёрном и цветами. Горожане стремились превратить Джаркент в город-сад, и это им удалось.

Вокруг Джаркента в рощах и горных долинах появились привезённые из Верного дубы, липы, берёзы и сосны. Всё это было дополнением к дикорастущим деревьям и кустарникам, образующим изумительный ландшафт земного рая. Здесь бытовала шутка, что если в лёссовую почву Семиречья воткнуть полированную трость и полить водой, то на следующий день она покроется листвой. Кроме того, сведущие люди считают, что Семиречье – одно из немногих мест на планете, где могут храниться рафинированные семена человечества, так называемая «точка сборки», и через Семиречье проходит связь прародителей человечества с Вселенной, подобно тому, как внутриутробный плод через пуповину и плаценту связан с матерью. Именно этим объясняется большое количество эндемиков фауны и флоры, живущих и произрастающих в этих местах и не претерпевших эволюционных изменений за миллионы лет. Самым известным из них является реликтовый тритон (лягушкозуб), которого казахи из страха называют чёрт-рыбой. Только здесь и больше нигде на свете он сохраняет свой первоначальный вид на протяжении многих миллионов лет.

Над Семиречьем уже много веков стоит колоссальных размеров живой энергетический столб, который, словно магический круговорот, расширяясь, притягивает к себе биоэнергию всё большего числа людей, направляемых сюда Промыслом из отдалённых мест. Этот энергетический столб, синтезируя силу и интеллект миллионов, постепенно превращается в монолитную и могущественную космическую рать, способную исполнить веление Вселенной. Настанет время, и именно через Семиречье пройдёт посев грядущей популяции человечества нашей планеты в почву, удобренную пепелищем предстоящей глобальной планетарной катастрофы.

Близость Джаркента к китайской границе определила многонациональный состав населения. Здесь действительно дружно жили татары, таранчи (уйгуры), дунгане, ханьцы (китайцы), русские из числа сибирских казаков, казахи (найманы и кипчаки), калмыки, сарты, кашгарлыки (выходцы из Кашгарии) и несколько семей евреев. Они были христиане, мусульмане, буддисты, конфуцианцы, тенгрианцы, иудеи и даже неагрессивные атеисты. Здесь, как в дьявольском котле, варились языки, обычаи и традиции людей разных культур и конфессий, создавая совершенно новый продукт. Здесь все понимали любой язык, принимали и почитали все обычаи, одинаково радовались празднику каждой религии, делая свою жизнь сплошным праздником. Дети вообще говорили между собой на особом и только им понятном языке, состоящем из слов всех национальностей, проживающих в городе.

Джаркент был тихим, уютным и бесконфликтным, каким, собственно, и должен быть сытый провинциальный городок.

За последние недели в городе всё переменилось. Население увеличилось в несколько раз. Приезжие, своим многоголосным гвалтом и бестолковой суетой разрушая провинциальный уют, создавали в Джаркенте атмосферу вавилонского столпотворения. В город прибывали всё новые и новые люди: иначе одетые, иначе говорящие, с иными взглядами, иными привычками, иными ценностями. Появились пьяные компании, горланящие песни по ночам. Участились пьяные драки, в том числе среди местных жителей, чего до сих пор не бывало. Были отмечены кражи личного имущества и домашнего скота, и даже был случай грабежа. В повседневном лексиконе жителей появились слова, не употребляемые до настоящего времени: чурки, чучмеки, калбиты, татарва, косоглазый китаёза, – и даже целые выражения: «купила у кыргызов», «бешбармак задрыпанный», «мяса на базаре нет, а только баранина».

Для большинства местных жителей эти новые слова и выражения не имели какого-то определённого смысла, но настораживали и обижали пренебрежение и даже ненависть к тем нерусским, к которым эти слова были обращены. Представители национальных меньшинств впервые почувствовали себя неравными с титульной нацией России.

Но самым необычным для сытого Джаркента было то, что в городе появились взрослые попрошайки и беспризорные дети. Местные не знали, что со всем этим добром делать, но надеялись, что скоро пришлые люди уйдут в Китай и жизнь города вернётся в прежнее русло.

А пока по улицам, сталкиваясь друг с другом, сновали люди с барахлом в руках, озабоченные предстоящим отъездом. В надежде лёгкого заработка, ловя момент, шумно предлагали свои услуги таранчи-извозчики на арбах с высокими колёсами. Вся свободная территория города была занята отъезжающими. На пустыре скотного рынка разместились фельдшерский пункт армии и казённые повозки с провиантом и воинским инвентарём. Свои личные телеги казаки распрягали вдоль арыков городских дорог. В чистой арычной воде они умывались сами, здесь же купали своих детей, готовили еду и испражнялись, превращая воздух цветущего весеннего Джаркента в дым и смрад. В телегах уже третью ночь спали пришлые мужчины и женщины, старики и дети, военные и штатские – все те, кто уже завтра утром, увлекаемые стадным инстинктом, двинутся в чужой, неизвестный, но всё же небольшевистский Инин.