Читать книгу Дом для меня 2 - Амита Скай - Страница 4

Когда Лер вкалывал на стройке и мечтал о том, что когда-нибудь у него будет дом и он посвятит себя музыке, то на самом деле не думал, что эта его мечта может осуществиться. Он просто мечтал и грезил, проживая скучную, но привычную, безопасную жизнь, где все было знакомо и понятно. В итоге, когда мечта оказалась на пороге, Лер закрыл перед ней двери, потому что, чтобы впустить ее, от Лера потребовались откровенность и мужество, которое почему-то Лера покинуло.

Все это время Лер играл в чужом спектакле с прописанными, одобренным ролями. Он был хорошим внуком, неплохим другом, надежным работником, отличным электриком, чтобы соответствовать стандартам этих ролей, не нужно было чем-либо рисковать, не нужно было прокладывать дорогу в неизвестность и следовать за интуицией, надо просто делать, как делали до него другие, и тогда гарантирован спокойный минимум без потрясений. Это одобренные социальные роли с проверенными маршрутами, где вряд ли столкнешься с чужим разочарованием, ты даже со своим собственным вряд ли столкнешься, потому что, отыграв чужую роль, ты так и не встретишься с пугающей неизвестностью своей роли, не споешь собственную песню, не проложишь собственную дорогу.

Все это только на словах звучало красиво, а в реальности нужно было не бояться распахнуть душу, не бояться принимать решения, на которые не было проверенной инструкции, нужно было действовать интуитивно, доверять себе и не стесняться. Лер не боялся ввязаться в драку, не боялся грязной, тяжелой работы, а вот довериться своим собственным способностям боялся, боялся не вписаться в окружение, боялся не справиться с тем, что его не поймут, боялся, что он попробует и у него не получится. Леру проще было в тени, там, где ничто не нарушает его хрупкий баланс. Там, где затихшую боль не будоражат извне, а беспокойство и неуверенность не поднимают из подсознания страхи, упреки, насмешки и непринятие. Лера любили другим… за другое… Что бы сейчас сказал дед?

При воспоминании о бабушке Лер улыбался, бабушка бы обрадовалась, но она такая же «чудная», как и Лер, и Лер научился у бабушки, как надо подстраиваться под других и душить собственную песню в угоду окружающим, да и у бабушки возможности не было, ну и смелости тоже, хотя бабуля так же, как и Лер, имела красивый голос. Дед ее на деревенских сходках и встретил. Почему-то в их деревне раньше пели, собирались раз в неделю вечером и пели, дед в их колхоз тогда только приехал по распределению и на этой сходке увидел бабушку. Она любила это вспоминать, но после свадьбы про музыкальные вечера пришлось забыть, она не говорила почему, но очевидно из-за деда, тот ее до самой смерти стерег, все боялся, что ее, старуху, уведут. Для него она в любом возрасте была слишком красивой и он сторожил жену, свой страх потери реализуя через собственный деспотизм. Бабушка пела Леру перед сном, а еще пела на Новый год, но никогда не пела при чужих или гостях, которые, как назло, любили вспоминать времена ее юности, дед в такие моменты бесился, и после того как гости уходили, начинался скандал.

Лер не мог понять, почему дед ругается, из-за чего заводится, он спрашивал потом, когда все затихало, у бабушки в чем дело, она обычно молчала, но когда Лер подрос и снова спросил, ответила: «Страшно ему и стыдно, вот и злится». Бабушка была мудрая и спокойная, Лер хотел быть таким же. Все волны агрессии и внешних волнений разбивались о бабушкино спокойствие, но только теперь Лер стал понимать, какую цену за это платила бабушка, но перед ней и выбора-то особого не стояло, а перед Лером встал не просто выбор в какой-нибудь эфемерной перспективе, у Лера возможности колотили в двери, а Лер делал вид, что не слышит, и этот стук выливался в нарастающую тревожность.

Раньше у Лера не имелось всех этих перспектив, и он был просто оплотом спокойствия, а теперь Самсон подозрительно начинал коситься, замечая странности в поведении Лера. В этот котел стресса подливала масла в огонь маячившая перспектива конфликта с Васильцевым. Лер обещал, что не будет с Самсоном, в итоге обещание не сдержал, и что ему за это будет, предположить не мог. Более того, Васильцев не пропал окончательно из его жизни, иногда на почту приходили письма, в которых Дима в свойственной ему сухой, лаконичной манере интересовался здоровьем Лера.

Была всего лишь парочка таких писем, но Лера просто в дрожь бросало при их появлении, а в последнем Васильцев интересовался, как его занятия музыкой, есть ли какие-то перспективы, может быть, стоит помочь? От этого вопроса Лер просто похолодел и снова обкусал губы до крови. Почти сорок минут Лер метался по комнате, думая, что ответить, не хватало еще, чтобы Васильцев заинтересовался этой темой и подключился ему помогать.

О, это стало бы просто катастрофой! Лер не знал, в курсе ли Васильцев того, что он фактически живет с Самсоном, наивно надеясь, что не знает, но боялся представить, что будет, если узнает. Все это вкупе кидало Лера в состояние паники, и, презирая сам себя, он трусливо радовался, что, когда пришло последнее письмо Васильцева, они как раз поругались, и Самсон не стал свидетелем этой нездоровой паники, когда у Лера все из рук валилось и он себе места в собственном доме найти не мог.

Ответ Лер формулировал почти два дня, пока не пришло еще одно сообщение, по сути сводившееся к вопросу все ли с Лером хорошо и почему он не отвечает. В итоге Лер, сломавший голову над дилеммой, что говорить, не придумал ничего лучше, как сказать правду, к тому же врать он не любил.

Лер рассказал о том, что все еще осваивает программы для записи и аранжировки, изучает платформы, но несколько треков ему удалось записать и опубликовать на известных музыкальных платформах, и они неожиданно стали пользоваться спросом, на один из треков нашелся заказчик, предложил купить частичную лицензию, чтобы использовать музыку Лера для своей песни, но если Лер согласится, то придется ехать в студию и записывать трек с профессионалами.

Лер сам не знал, зачем поделился этой информацией, ругая себя за болтливость, но ему совсем не с кем было обсудить эту сферу своей жизни. Самсон его музыкой и музыкальными делами не интересовался, а Лер не хотел навязываться, да и осознавал, что Самсон не поймет, он на это, к сожалению, просто неспособен, хотя у Самсона имелось много положительных качеств, Лер правда отыскал еще не все, но они наверняка были, не могла же быть любовь настолько слепа и жестока.

Лер и сам не успел у себя отследить совершенно детское желание поделиться с кем-то, кому это интересно, своей радостью, в итоге сказал больше, чем было разумно, ненамеренно открывая двери для чуть более близкого общения чем следовало.

Лер потом весь извелся, сам себя ругая за то, что рассказал, потому что на это поступившее предложение от заказчиков Лер ответил двухнедельным молчанием… Теперь Васильцев может спросить про результаты, а Леру и ответить-то нечего, потому что он сам не до конца осознавал, почему ничего так и не ответил, но позже порадовался, что все же написал об этом Васильцеву, потому что по следующему сообщению от Димы, пришедшему через пару дней, Лер понял, что Васильцев знает больше, чем Лер мог предполагать, и больше, чем, по идее, должен был.

Лер на самом деле ему не обо всем рассказал, было еще одно предложение, на которое он ответил отказом, напечатав целый абзац вежливых извинений с невнятной причиной отказа, которую и сам понять не мог, отчего стыдился еще больше. Ему написали из одного музыкального дома, где часто проводились музыкальные вечера, посвященные разным событиям, или небольшие спектакли, даже презентации книг с зачитыванием и обсуждением отрывков. В общем, это было особое место, о котором Леру рассказала Жанна, когда случайно узнала о том, что Лер играет. Лер даже сходил туда на несколько мероприятий. Народу там набиралось немного, наверное, около двухсот человек, в зависимости от заинтересованности выступающим, бывало так, что публики было человек пятьдесят, но Леру очень понравилась атмосфера.

Само здание чем-то напоминало католическую церковь и там был орган, а еще потрясающий рояль и невероятные скрипки. Отделанные теплым деревом стены и приглушенные огни. Люди приходили туда прикоснуться к музыкальному таинству. Для того чтобы поймать то самое тонкое пространство, в которое можно попасть только через музыку, но стандарты к билетеру и пассажирам предъявлялись самые высокие, только соответствуя им, можно было попасть на тот самый уникальный экспресс, который переместит всех в бескрайнее пространство, где есть один универсальный язык, понять который может только чуткий слух и живое сердце.

Но Лер отказал. Сам себе объяснив это кучей нелепых причин: он не хотел ехать в Москву, он боялся, что не сможет дать тот уровень, ради которого имело смысл тратить время тех кто придет, а еще была маленькая причина, о которой Лер запрещал себе думать, постоянно ловя свои мысли за хвост, стоило им приблизиться к этой самой своей мысли и спрятавшейся за ней немой, но упрямой надежде.

Лер боялся, что стоит ему оказаться в городе дорог, как обязательно почему-то так произойдет, что он встретится с Димой и… Самое ужасное в этом был не страх этой встречи и её последствий, а то, что задушенным, немым краешком своего сознания Лер этого хотел. Вопреки всякому здравому смыслу он этого хотел и поэтому лишь сильнее чувствовал свою вину и скованность.

У них с Самсоном совсем ничего не было общего, двое абсолютно разных людей. Самсон показывал Леру смешные видео, а Леру было несмешно, а то, что показывал Лер, не было смешно Самсону. Между ними неизбежным и необратимым становилось фатальное понимание того, что они абсолютно чужие друг другу люди и их не связывает ничего, кроме влечения и больных, сумасшедших чувств.

Они любили разные фильмы, разную еду, разные книги, хотя не то чтобы разные… просто Самсон читал либо бизнес-литературу, либо какие-то бизнес-биографии, где учили преуспевать тех, кто живет по законам джунглей, нашептывая людоедские лайфхаки, как кем-нибудь манипулировать и сделать так, чтобы другие сделали то, что тебе нужно. Лер этого не понимал, а Самсон не понимал, как можно по-другому – если не ты, так тебя? У них были абсолютно разные принципы и взгляды на жизнь, Лер как одержимый искал эти точки соприкосновения, но находил их лишь в постели и в своих иррациональных чувствах.

Рядом с Самсоном Лер даже расслабиться толком не мог, не мог позвать друзей, потому что Самсон был другим, его циничные шутки вряд ли поймут друзья, да и среди местных друзей никто не знал об ориентации Лера, и ему совершенно не хотелось узнавать их отношение на этот счет, не потому что комплексовал, а потому что не хотел обременять друзей выбором – общаться с ним или нет, и вообще, не хотел себе этим голову забивать, тараканов у Лера и без саморефлексии насчет его универсальной ориентации хватало. Пожалуй, такое отношение Лера к своей ориентации было единственным плюсом в той куче минусов, об которую Лер ежедневно спотыкался в реальной жизни.

Леру не хватало Димы, но он запрещал себе в этом признаваться, поэтому просто тосковал и тревожился, в душе адским пламенем горела агония, где разум и чувства не прекращали свою войну. Лер любил Самсона, любил его смех, дурацкие шутки, смешную вспыльчивость, любил их болезненное слияние в постели, но хладнокровный разум, сдаваясь под властью сердца, все же не желал прятать свои аргументы в карманах, из раза в раз вытаскивая козыри немого разочарования Лера в Самсоне.

Самсон не мог понять Лера, они словно смотрели на мир через разные линзы. Мир Самсона был безжалостен, в нем велась жестокая борьба и враги чудились в каждом, а друзья были не друзья, а такие же ненасытные волки, которые еще не вцепились друг другу в глотки лишь потому, что равны, но что восхищало Лера в подобном союзе, так это то, что они не обидятся друг на друга, если один сожрет другого, ведь в их мире действует один закон, закон джунглей: сожри другого, пока он не сожрал тебя. И разве ж можно тут обижаться на собрата, если он всего лишь живет инстинктами?

Лер подозревал, что жестокое сердце Самсона потому и выбрало его, что, как выразился один из дружков Самсона, Лер был «малахольный», а потому условно безопасный, что с него взять, если Лер не думал, как бы сделать так, чтобы платить меньше, а получать больше? Лер не просил у Самсона денег, чем сначала радовал Самсона, а потом начал злить. Самсон пытался дарить какие-то шикарные подарки, а действительно желаемую реакцию получал разве что на вкусняшки, за все остальное Лер вежливо благодарил, пару раз попросил больше так не тратиться, чем, сам не понимая почему, вызверил Самсона и тот почти час орал, что он неблагодарная тварь, пока Лер не принялся собирать шмотки Самсона в его сумку, которой приложил по голове, как только псих опомнился и полез с обнимашками мириться.

Лер беспомощно бился в тех объятиях, с горечью понимая, что эти извинения не исцелят боли причиненной обиды, но Лер простит. Простит потому, что он не мог иначе, потому что сердце в такие моменты просто в клочья рвалось от желания закрыть глаза разуму. Лер замер в тех извинительных объятиях и просто старался не думать. Не думать о том, что эта боль и разочарование когда-нибудь выпьют его до конца, и от того Лера, которым он был, останется безвольный фантом.

Лер любил не слепой любовью, слепая любовь милостива к своим жертвам. Лер любил самой жестокой любовью, когда ты видишь все недостатки, понимаешь все причины и мотивы, но все равно любишь. Лер понял, что Самсон взбесился из-за той реплики, потому что вместо множества крючков, включая материальную зависимость, в его руках был лишь один, который держал Лера рядом с ним, это была их любовь, которой так гордился Самсон. Любовь, неумолимо превращавшая его в ослепленное страхом чудовище, начинавшее постепенно сходить с ума от ревности.

Видимо, на подсознательном уровне Самсон понимал, что Лер тяготится этой любовью, и боялся, что настанет день, когда ее цепи ослабнут и Лер исчезнет из его жизни. Этот страх заставлял прежде уверенного, даже самодовольного Самсона проверять, любит ли его еще Лер, завуалированно требовать подтверждения этому. Но что бы Лер ни делал, каким бы отзывчивым и покладистым ни был в постели, этого все равно было недостаточно, Самсон словно ненасытное чудовище требовал все больше жертв и уступок, пытаясь захватить пространство Лера.

В первый совместный летний месяц этого не было, но к концу июля Самсон стал требовать отчета, где Лер был, пока он отсутствовал, и что делал. Будто бы равнодушно интересовался, о чем Лер общался с друзьями, с которыми виделся, и чем более счастливым был Лер от общения с другими людьми, тем сильнее это уязвляло Самсона.

– Конечно, о чем еще говорить двум наивным идиотам из музыкалки? – как-то бросил Самсон после того, как Лер допустил последнюю такого рода ошибку и радостно рассказал, как на встречу выпускников приехал его старый друг, с которым Лер вместе ходил в музыкалку.

Лера понесло и на волне хорошего настроения он рассказал о том, как уломал Ромку ходить вместе с ним на гитару, Лер тогда уже несколько лет как учился в музыкальной школе и сразил одноклассниц своей песней под гитару на новогоднем огоньке. Ромка, вечный дамский угодник, воспылал желанием обучиться навыкам охмурения девчонок через гитарные баллады и наконец согласился таскаться после учебы пару раз в неделю на гитару, а потом неожиданно для себя втянулся и стал таким же пропащим по музыке, как Лер. Если бы Ромкины родители за год до выпуска неожиданно не собрались и не уехали в Самару, то, возможно, Лер бы поступил в музыкальную академию, потому что Ромка стыдил Лера за то, что тот шел на поводу у деда, и возможно, он бы Лера дожал поступать в академию (сам он не собирался, потому что, помимо музыки, очень хорошо шарил в математике и хотел поступить на инженера), поскольку был одним из тех людей, которые считали, что Лер без музыки погибнет и музыка без него, видимо, тоже.

После той встречи, где Лер успокоил друга только тем, что сейчас наверстывает упущенное, он так хотел позвать Ромку к себе и тот словно ждал приглашения, но дома был Самсон, а при Самсоне Лер бы не смог расслабиться, а так хотелось показать свою музыкальную студию и может быть что-то сыграть вместе, обсудить. Поговорить хоть с кем-то на одном языке… Но дома был Самсон и с выросших во время встречи крыльев за спиной стремительно облетали перья, а по возвращении домой и при столкновении с недовольным лицом Самсона крылья исчезли окончательно, а вместо них на шее удушающе затянулся ошейник.

По-хорошему, после таких слов стоило устроить разбор полетов или хотя бы послать Самсона, но Лер, за один только вечер успев побывать где-то в небесах, свалился снова куда-то в бездну, и это слишком резкое приземление с придавившим плечи разочарованием опустошали душу, изгоняя из нее все, включая желание борьбы. Лер даже не обижался на Самсона, хотя лучше бы обижался, потому что разочарование в любимом хуже обиды. Лер просто ушел тогда в свою музыкальную комнату, а ночью в постели, когда Самсон полез к нему, Лер отказал и адская бездна разверзлась еще на несколько уровней вниз.

– Неужто этот ублюдок твоя первая любовь? Повидался с ним и меня уже не хочешь? – взбесился Самсон, столкнувшись с равнодушием Лера.

Леру словно кипяток в лицо плеснули, но на эту грязь он не мог ответить, потому что от ярости и беспомощности что-либо объяснить этому человеку Лер немел.

– Господи, какой же ты… – Лер не хотел мараться об эту словесную грязь, потому что на одну гадость Лера Самсон выдаст ему с десяток и не особо напряжется. Этих пуль у Самсона было несравнимо больше, чем у Лера.

Лер попытался встать с кровати, чтобы уйти, но взвинченный Самсон толкнул его обратно и замер, словно борясь с самим собой. Лер видел эту борьбу с яростью, видел желание Самсона ударить, принудить к сексу, но в итоге тот вскочил с кровати и уехал куда-то на машине, вернувшись под утро и продолжив спектакль после затянувшегося антракта.

– Дай мне свой телефон.

– Что? – не понял Лер, оторвавшись от экрана.

На часах было шесть утра и через два часа Леру нужно быть на работе.

– Дай мне свой телефон.

– Зачем?

– Надо.

– Ты сначала скажи зачем, – упирался Лер.

– А че, тебе так сложно телефон дать? Прячешь что-то от меня? – прорычал Самсон и попытался выхватить телефон, но Лер убрал руку.

– Ты совсем уже поехал?! С какой радости я тебе должен телефон на проверку давать?

– А почему бы и нет? Че глаза забегали? Прячешь там что-то?

Леру казалось, что этот бред происходит не с ним, потому что это было слишком тупо и примитивно, и в то же время обидно. Обидно за подозрения, которые постепенно стали обвинениями. У Лера никого, конечно, не было, но в телефоне как минимум осталась переписка с Димой, которую он не удалял, просто забыв об этом, а Самсон по-любому ее найдет и начнутся еще какие-нибудь уродские, но эффективные нападки. И в целом Лер не собирался потакать замашкам Самсона. Лер отбился первый раз, потребовав с Самсона прямо сейчас его телефон. Бедолага немного растерялся, попытался отбиться аргументом: «А че ты тему переводишь?», но тот не прокатил, и Самсон сдался, но, как оказалось, ненадолго. На следующих день, очевидно подтерев свой гаджет там где надо, принес телефон.

– Я похож на кретина? – уточнил Лер и, потратив вечер на еще одни разборки, так и не отдал телефон. Хотя лучше бы все-таки дал ему проклятый гаджет, так может быть и не появилась бы у Самсона идея фикс.

Лер плавился в этом адском пекле, то взлетая в небо, то разбиваясь о землю, и тихие вечера в кабинете у Димы становились болезненными маячками, напоминавшими, что вообще-то можно и по-другому. Можно, но Лер был в клетке у сердца и ничего с этим поделать не мог, продолжая обламывать собственные крылья о ее острые прутья.

Лер все больше погружался в какое-то обреченное и подавленное состояние, остроту которому добавляла изматывающая специя «тревога», и тут пришло письмо от Димы, где он спросил, почему Лер ничего не упомянул о приглашении выступить в том самом музыкальном дворце. Лер похолодел. Откуда Дима узнал про это приглашение? Может быть, это он подсуетился, чтобы Лера туда пригласили? Позже, правда, позвонила Жанна и, каясь, призналась, что Васильцев повадился пользоваться ее услугами, очевидно для того, чтобы аккуратно и не очень выуживать из нее информацию о Лере.

– Ну не могла ж я ему про Самсона сказать, но и молчать я тоже не могу! Чем-то надо ж с ним поделиться, блин?! Ну я и ляпнула про то, что тебя пригласили, – Жанна раздосадовано выдохнула. – Ох, Лерчик, ты уж прости, но по-другому нельзя. Он человек серьезный, мне его за нос водить тоже не с руки, каплю в море я могу дать, да и к тому же… – Жанна запнулась и замолчала.

– Что? – похолодел Лер, по телу побежал нервный озноб.

– Ох, не знаю, Лер… не знаю… может, накручиваю себя. Вдруг он просто скучает? – Жанна явно хотела сказать что-то другое, но промолчала, не желая расстраивать и мучить Лера своими предположениями. – Ладно, некогда мне тут болтать! Звонят по второй линии. Пока, мой котик, не забывай мамочку и, вообще, вылезай из своего теремка и приезжай ко мне, хватит в своей глуши сидеть, я тебя тут пофоткаю, хоть деньжат заработаешь.

Лер чуть не ляпнул, что устроился на работу и с деньгами проблем нет, к тому же еще не растрачено накопленное, но вовремя прикусил язык, потому что слово «стройка», после того как Жанна потратила столько сил, чтобы выходить Лера после больницы, ввергало подругу в крайнюю степень бешенства, и эта информация могла закончиться самыми непредсказуемыми последствиями, благо Лер успел вовремя прикусить язык.

Лер долго сидел перед открытой почтой с вопросом Димы, пока не устал и не написал просто: «Не знаю». Отправил, закрыл вкладки, выключил комп и застыл, провалившись вглубь самого себя и смотря остекленевшими глазами в стену перед собой. Сил на выдумки и поиск безопасных формулировок не было. Лер уже дотлевал.