Читать книгу Королевский понт - Анастасия Баталова - Страница 2

Рита Шустова почти привыкла смотреть на мир одним глазом – второй пока закрывала плотная повязка, и он мог видеть лишь мягкий кремовый свет жизни, с трудом пробивающийся сквозь толщу хирургических бинтов. Сегодня лечащий врач планировал снять повязку окончательно; дожидаясь его в кабинете, Рита старалась скрыть от самой себя охватившее её волнение – она бессистемно блуждала взглядом по стенам, изучала висевшие там памятки, календари прошлых лет, фотографии, дипломы, наградные грамоты.

– Вы готовы? – спросил врач на всякий случай. – Результат, я предупреждаю, может вас не обрадовать…

– Как суждено, так и будет, чего тянуть? Снимайте. Я вполне готова, доктор.

Рита почувствовала, как легкие небольшие руки, пахнущие чем-то приятным, уютным, окутали её голову облаком быстрых аккуратных движений – сматывая бинты, молодой хирург старался доставить ей по возможности меньше неприятных ощущений. Белая змейка на полу всё удлинялась, извиваясь, ложилась петлями; свет, попадающий в глаз, становился всё ярче – оборот за оборотом слой бинта истончался, пока, наконец, не была убрана последняя тонкая сеточка – Рита впервые за долгое время увидела окружающие предметы: стол, стул, небо в окне – сразу двумя глазами. Секунду-другую в поле зрения колыхалась лёгкая рябь, как на поверхности воды при небольшом ветре – всё казалось ярче и объемнее, чем обычно, Рите захотелось зажмуриться – будучи забинтованным, правый глаз немного отвык смотреть.

– Ну как? – доктор выглядел озабоченным.

Рита улыбнулась и слегка кивнула в знак того, что пока всё хорошо – переживания не грозят ей ни обмороком, ни шоком.

– Сейчас я дам вам зеркало.

Рита пыталась угадать результат по выражению лица врача, но оно было бесстрастным, правда, она заметила, что до снятия повязки он был спокоен, улыбался, а теперь в каждом его движении угадывалось тщательно скрываемое внутреннее напряжение.

– В конце концов, это всего лишь внешность, – сказала она со вздохом, принимая от него сверкающий круг в пластиковой оправе. Зажмурилась напоследок, и потом, быстро открыв глаза, она увидела себя.

– Не смертельно, – выпалила тут же, словно хотела подбодрить этим врача, не слишком довольного своей работой, ей вдруг стало жалко его, от неё не укрылось, как он весь вдруг побледнел – мальчик совсем, хрупкий, тонкорукий.

– Это всё, что можно было сделать, – пояснил он тихо, будто бы оправдываясь, – Искусственные мимические мышцы ещё окончательно не прижились, на это обычно требуется несколько лет, они могут не всегда слушаться…

Рита неотрывно смотрела в зеркало.

…Кожа на всей правой половине лица оставалась пока отёчной, красноватой, бугристой; в местах сращения пересаженных фрагментов сохранялись чуть выпуклые, белёсые шрамы. Можно было, конечно, продолжать надеяться, что всё это когда-нибудь заживёт, разгладится, засияет нежным румянцем, контур щеки вернёт себе прежнее изящество… Но Рита всю жизнь старалась избегать иллюзий. Чем дальше, тем горше в итоге разочарование реальностью. Врач теперь смотрел на неё с тихой грустью; вся поза его, от легкого наклона головы до скрещенных на животе рук, выражала смирение перед законами природы, которым он всё же, как ни старался, не смог оказать должного сопротивления. И Рите опять жалела его сильнее, чем саму себя.

– Я буду носить маску, – неожиданно сказала она, и улыбка неровно исказила её покалеченную щеку, – Серебряную, изготовленную по индивидуальному заказу. Поверьте, иногда это даже лучше, чем лицо, – Рита развернулась на стуле, взяла одну из рук хирурга, осторожно поднесла к губам и поцеловала, – Благодарю вас за ваши усилия. Я верю, что вы искренне пытались мне помочь.

– Ну что вы… что вы… – смутился парень.

Оставшись одна, она стала думать о маске – идея, пришедшая в голову совершенно случайно, показалась Рите весьма удачной и заслуживающей реализации. Она представила себе, как пойдёт в этой маске по улице – все будут смотреть на неё (она размышляла об этом с некоторой долей самолюбования) и гадать, отчего же такая молодая и красивая женщина предпочла спрятать своё лицо? Лучше, если маска будет закрывать его не полностью, а только ту половину, что пострадала от ожогов – в таком случае окружающие будут иметь общее представление о её лице, но загадка тем не менее останется… Рита взяла зеркальце и стала более подробно изучать шрамы, теперь уже без эмоций, а исключительно затем, чтобы понять, какой конфигурации нужно будет заказать маску – ей хотелось оставить наибольшую часть здоровой кожи открытой. Она нарисовала эскиз на бумаге. В некоторых местах можно даже сделать узор на металле ажурным, и пусть обязательно будет инкрустация. Искусственные бриллианты, желательно голубые или синие – любимые цвета Риты – вот здесь, здесь и там – с воодушевлённой поспешностью она поставила на бумаге несколько точек.

Принесли госпитальный обед – тарелку безвкусной похлёбки, несколько ломтей хлеба и картофельную запеканку. Всё это стояло, дымясь, на небольшом столе на колёсиках. Пока ела, Рита в шутку постаралась представить, как отреагировал бы Алан, вздумай она явиться к нему в маске. Вспомнилась их последняя встреча, примерно за год до сражения у Маймарова холма… Тогда обе половины Ритиного лица были ещё одинаково прекрасны; она, только-только получив повышение, с наивной восторженной гордостью носила на груди свою наградную ленту и щеголяла новенькой офицерской фуражкой… Конечно же, ей, молодой, полной жизнесозидающих сил природы, хотелось – да, да, тех самых, пресловутых, заслуженных героическими подвигами – нежных объятий… Почему именно Алан? Она сама не понимала, зачем тогда поехала, ведь между ними всё уже казалось ясным – его лицо, испуганное, виноватое, когда он принимал у неё из рук своего ребенка, было красноречивее любых оправданий – но Рита тем не менее поехала, её тянуло к этому мужчине, влекло несмотря ни на что.

Девочке было уже года четыре, она больше походила на отца, чем на мать, чернявая, живая, с большими блестящими глазами – дочь Алана первая выбежала навстречу с крылечка. Вслед за нею он вышел сам – в кухонном переднике, с руками белыми от муки, остановился в дверях, облокотившись на косяк плечом, оглядел двор – куда это так рванула девочка? – узнав Риту, застыдился, спрятал за спину руки, опустил глаза… И она отметила, что он по-прежнему удивительно хорош, только, пожалуй, даже ещё лучше, в таинственном ореоле принадлежности другой женщине, недоступный, а оттого ещё сильнее желанный.

Они поговорили на веранде. Хозяин дома, старик, какое-то время сидел с ними, доброжелательно щурился на Риту, играл с девочкой фигурками, вырезанными из фанеры. Потом он ушёл и будто бы ненамеренно увлек за собой ребёнка.

– Поедешь со мной? Так, как будто ничего не было? У меня сейчас есть деньги, чтобы купить дом. Будем жить потихоньку, растить дочь.

Алан склонил голову так, словно покорялся неведомой, но грозной судьбе, и тихо ответил:

– Не могу.

– Но почему? Всё забывается, время способно перемолоть и не такие воспоминания, как наши. Я готова простить тебя.

– Дело не в этом.

Алан поднял на Риту свои большие глаза – сочные глянцевые виноградины, озарённые черным сиянием ресниц.

– Я никогда не смогу быть совсем твоим теперь, я знаю, я чувствую, – он взволнованно перебирал завязки передника, который так и не снял, – нас будет всегда трое, – произнося это, Алан трогательно отвел взгляд, – я буду сравнивать тебя с нею, пусть несознательно, но этого не избежать; кто-то может так жить, любить снова, увлекая за собою в новые отношения толпы призраков бывших возлюбленных. Я не могу.

– Алан… – в вырвавшемся у неё вздохе было и восхищение его верностью, целомудрием, и сожаление о несбывшемся счастье. Этот юноша показался ей вдруг идеалом добродетели, настоящим сокровищем, какое не сыскать, даже обойдя земной шар вокруг несколько раз, едва ли не воплощением Пречистого. "Нимба у него над головой только не хватает," – подумала она в приступе этого кощунственного преувеличения. К Алану как раз прибежала дочь и начала неловко вскарабкиваться на его колени.

– А она приезжает? – спросила Рита, намеренно не называя имени своей соперницы. Она с самого начала понимала, что Тати никогда не имела на Алана серьезных видов и просто играла с ним. Одно время эта мысль сводила Риту с ума, но постепенно она успокоилась, решив для себя, что любимый мужчина останется любимым даже взятый из чужой постели. Не всякая способна побороть гордыню, заглушить в своей душе лукавые её шепотки: «зачем тебе надкушенная слива, найдешь новую, свежее и сочнее», «тебе ли, с твоими геройскими звездами, подбирать объедки». Рите удалось убедить себя, что она, проявив благородство, простив Алана и приняв его, поруганного, снова, совершит подвиг духовный, более высокий, ценный и трудный, чем проведение рискованного боевого маневра или обнаружение секретной базы противника – подвиг более гуманный и созидательный, чем все те, что ей уже приходилось совершать…

– Нет… Она не приезжает. Исправно присылает, правда, всякую чепуху для девочки – платьица, заколки, тапочки, да всё по большей части не по размеру, она же не видела Энрику с рождения… Наш названный отец говорит, что она поступила со мной непорядочно, он не любит Тати и уверен, что она мною попользовалась и бросила, – Алан опустил взор, но лицо его при этом радостно просияло, окончательно убедив Риту в том, что шансов у неё никаких, – но я чувствую, что однажды она появится, хотя бы для того, чтобы взглянуть на дочь.

– Ей дали майора, – сообщила Рита, грустно покосившись на свой лейтенантский погон. Она была уверена, что выглядит глупо и жалко, но сил переживать по этому поводу не осталось, – я восхищаюсь ею как командиром.

Откуда ни возьмись, появилась дочка Алана – в продолжение разговора она то убегала куда-то, то возвращалась – девочка крепко обхватила ручонками Ритину ногу и, задрав голову, прошепелявила:

– Пап, сто, мама наканес присла?

Рита с жадной и какой-то горькой нежностью вгляделась в круглое запрокинутое личико. Чёрные кудряшки как пружинки глядели во все стороны, мелкие молочные зубки в приоткрытом ротике влажно блестели, большие тёмные глаза – глаза Алана – смотрели пытливо и радостно. Малышка безо всяких условий и колебаний уже готова была увидеть в пришедшей красивой высокой женщине свою мать и любить её.

Сейчас в больничной палате Рита предавалась воспоминаниям с грустным томлением в сердце; она рисовала в воображении свою будущую серебряную маску, невольно присваивая этой маске способность убеждать окружающий мир в том, что она, Рита Шустова, особенная, единственная в своём роде, достойная любви и восхищения… С тех самых пор, как она вручила Алану младенца, при ней покинувшего чрево Тати, ей стало казаться, что сколько бы человек ни совершал подвигов, какие бы огромные и важные дела он ни взваливал себе на плечи, всего этого может в конечном счёте оказаться недостаточно для того, чтобы заслужить счастье.