Читать книгу Королевский понт - Анастасия Баталова - Страница 5

После сражения у Маймарова холма, в котором погибло живой силы больше, чем во всей остальной хармандонской войне с самого её начала, было объявлено перемирие; все понимали, что это – жалкая временная мера, которая лишь позволит немного отдохнуть противоборствующим сторонам, поднакопить сил для новой схватки, вероятно, ещё более кровавой. Временное правительство предприняло попытку наладить конструктивный диалог с представителями различных политических сил сложившегося общества – устроило открытую Встречу делегатов в столице королевства – Хорманшере. По центральному телевидению было объявлено, что в день проведения Встречи властями не будет осуществляться преследование лиц, считающихся преступниками; приглашенные делегаты могут чувствовать себя в полной безопасности – ведь цель встречи – стабилизация обстановки в стране и совместный поиск компромиссных решений.

После окончания официальной части мероприятия на средства Международного Миротворческого Фонда в Большом Дворце Съездов для делегатов планировалось устроить благотворительный бал. Этот бал должен был собрать как всех самых знатных и влиятельных людей королевства, так и представителей других стран, имеющих какое-либо отношение к военному конфликту; были приглашены хармандонские аристократки, претендующие на власть, послы, эксперты по международным делам, правозащитники, миротворцы и журналисты; предполагалось проведение для гостей викторин, квестов, сбор пожертвований на восстановление пострадавших после войны городов и, конечно же, танцы…

Главный зал Большого Дворца Съездов площадью в 1500 квадратных метров специально к этому мероприятию украсили цветами, бумажными фонариками и гирляндами воздушных шаров… Всюду висели плакаты, баннеры с лозунгами, призывающими закончить изнурительную и бессмысленную войну, сложить оружие, объявить все существующие вооруженные группировки вне закона, изменить тип государственного устройства Хармандона, выделить политические партии и методом всенародного голосования избрать Президента – лидера свободной демократической республики… На мониторах, расставленных по всему Дворцу Съездов, мелькали кадры из документальных фильмов, посвященных наиболее кровопролитным военным конфликтам в истории. Между фотографиями разрушенных домов, фонтанов земли, вырывающихся из воронок, разодранных бомбами на куски людей, горящей техники и падающих самолетов показывали великолепные горы, тихие долины, пёстрые от цветущих тюльпанов, полноводные реки, спокойно несущие свои воды. Бегущая строка призывала всех, кому не лень было её читать, к миру и согласию.

Хорманшер раскинулся в просторной океанской бухте, пересеченной несколькими песчаными косами. Косы были застроены отелями, прямо со ступеней которых можно было нырять в прозрачную светло-голубую воду, небоскребами деловых центров и многоярусными парками развлечений. Косы соединялись друг с другом живописными мостами для поездов метро и для автомобилей – Хорманшер считался одной из самых красивых и дорогих столиц нового мира, в то время как уже в нескольких километрах от центра города начинались районы бедноты – глиняные и соломенные лачуги жались друг к другу тесно, как ягоды облепихи, по витым тропинками почерневшая на солнце местная голь ездила на велосипедах и мулах. Остальные крупные поселения в королевстве Хармандон тоже не блистали бесчисленными бриллиантами облицованных стеклом небоскребов – в Хорманшере жила знать, элита, владеющая остатками всей земной нефти, и потому этот город ослеплял роскошью, изрядную лепту в его богатство вносил и туризм – сюда приезжали просто поглазеть.

Такой изысканной архитектуры, как в Хорманшере, не было больше нигде. Семейства харамандонских аристократов соревновались между собой, спонсируя строительство самых невероятных небоскребов, какие только можно выдумать. Здесь можно было увидеть небоскреб в виде двойной спирали, похожий на гигантскую молекулу ДНК, наклонный небоскреб, небоскреб-пирамиду, комплекс небоскребов «костер»: каждое из этих сооружений напоминало язык пламени, изогнутый и заостренный сверху; небоскреб «радугу» с двумя фундаментами, нависающий над более низкими зданиями дугой, торговый комплекс «орхидея», отделанный перламутровым стеклом и с высоты напоминающий исполинский хищный цветок…

Тати Казаровой посчастливилось полюбоваться городом с вертолета. Она прибыла в Хорманшер в составе миротворческой делегации от республики Новая Атлантида. Любуясь в иллюминатор нефтяной столицей мира, Тати мысленно сравнивала её с родным Атлантсбургом, растущим в ширину, а не ввысь, пленяющим не дерзким кичем новизны, а тонким нежным духом старины, мраморными колоннадами, тенистыми парками, мощеными пешеходными улочками… Как же долго она живет вдали от дома!

Вертолетная площадка располагалась на крыше здания, и Тати, прибывшей задолго до начала мероприятия, посоветовали полюбоваться коралловыми рифами, посетив подводную галерею Дворца, что находилась в цокольном этаже; здесь, прильнув к сверхпрочному стеклу, можно было наблюдать таинственную жизнь океана…

Перед глазами Тати неторопливо проплывали медузы, похожие на дам в старинных подвенечных нарядах; косяки малюсеньких рыбок, остреньких, как стрелки, блестящих, как обрезки фольги, застывали около стекла, но стоило Тати пошевелиться – они тут же стремительно уносились вдаль – как не бывало. На дне залива повсюду стояли дорогостоящие очистные сооружения, чтобы флора и фауна тропических морей чувствовала себя комфортно – хорманшерцы очень гордились своим лагунами, кристально прозрачными, полными прихотливых крабов, величественных осьминогов и диковинных рыб.

Прогулявшись по стеклянной галерее, со всех сторон окруженной водой, и вдоволь наглядевшись на чудеса, Тати поднялась наверх.

Парадная лестница Большого Дворца Съездов спускалась прямо в залив, ступени в прозрачной бирюзовой воде были видны все до единой, стайки мелких сверкающих рыбешек сновали в глубине; гордо возвышались в самом низу лестницы шикарные кораллы, как дворцы подводных царей – властители земные и морские соседствовали в этом уголке мира. Крупные медлительные крабы ползали по затопленным ступеням.

Изящные туфельки на невысоких тонких каблучках звонко постукивали по мрамору, пока Тати спускалась к воде. Впервые за очень долгое время она облачилась в платье, длинное, чёрное, с глубоким вырезом на спине – на фоне строгого сдержанного сияния ткани, светлая матовая кожа и медовые струйки волос, сбегающие по плечам, казались ослепительно яркими. То был подлинный расцвет её красоты – уже не юной, озарённой пламенем чувственного опыта, зрелой женской красоты – и Тати понимала это о себе, как понимала и ценность своих достижений на службе, и с наслаждением она прозревала в эту благодатную пору своей жизни ширь будущих возможностей, как молодая богиня, ещё не всесильная, но набирающая могущество, она не шла, она несла себя, и вызывала невольное восхищение своей уверенной устремлённостью ввысь…

В королевстве Хармандон начиналась осень, вечер обещал быть ясным, горячим, сухим, но не душным, открытые плечи Тати без всякого на то позволения гладил невесомыми ладонями бриз.

Приглашенные прибывали на легких катерах, на яхтах или на лодках, небольшая плавучая пристань мягко покачивалась на волнах, когда гостьи, подавая руки юношам, попадали с кораблей на бал…

Тати вместе с другими делегатами прилетела во Дворец Съездов из шикарного отеля, название которого, труднопроизносимое и не слишком благозвучное для непривычного человека, переводилось с хармандонского на атлантийский как «хрустальная роза». С первого дня пребывания делегации в королевстве Хармандон к ней была прикреплена сотрудница министерства иностранных дел, в обязанности которой входило переводить все деловые беседы делегатов, проводить для них познавательные экскурсии, а также консультировать их по общим вопросам касательно норм поведения в хармандонском обществе, традиций и обычаев.

Тати в первый же вечер предприняла попытку поближе сойтись с этой женщиной, предположив, что подобное знакомство может оказаться полезным. Она осаждала Дарину шай Мармаг, так представилась хармандонка, вопросами про многомужество, про естественное рождение детей и про юношей с покрытым лицом – Дарина с великодушным терпением и учтивой улыбкой выслушала эти типичные для туристов вопросы, ответы на которые у неё, вынужденной регулярно общаться с иностранцами, уже успели навязнуть в зубах. Она сносно говорила по-атлантийски, правда, с крепким акцентом и путалась нередко в падежах и лицах, но поражала уровнем общей эрудиции и осведомленностью в области традиций и обычаев, принятых на родине прибывших гостей. Дарина демонстрировала фактические познания в истории Новой Атлантиды даже, пожалуй, большие, чем сама Тати, и это не могло не вызывать уважения. Подробно рассказывать о себе переводчица не стала, упомянула только, что она является представительницей древнего дворянского рода, и Тати было очень неловко говорить Дарине «ты», как этого требовали обычаи королевства Хармадон; обращение на «вы» здесь было принято только по отношению к мужчинам, состоящим в браке… И все поголовно, даже члены королевской семьи, партнеры по бизнесу и высшие государственные чины говорили друг другу только «ты»…

– Как же вы показываете уважение друг к другу? Мы говорим «вы», чтобы подчеркнуть почтение к человеку.

– У нас каждый знайт свой место. Мужчинам говорить «вы» потому что они прекрасны и источник вдохновений. А женщинам говорить по их ранг. У нас классовый общество. У всех аристократов к фамилии надо прибавлять «шай», «шай» значить «небесная», забудешь прибавить – обида делать! Большое обида. Оскро-бление!

Тати спустилась пониже, чтобы лучше видеть выходящих из катеров – лёгкое волнение не отбило у неё любопытства к прибывающей публике, Дарина просила ни с кем не контактировать в её отсутствие, и Тати даже радовало, что пока не требовалось никому кивать и улыбаться, а можно было просто стоять, приняв гордый и независимый вид, положив локти на широкие каменные перила лестницы; притворяться, что смотришь вдаль, и между тем воровато, краешком глаза рассматривать гостей.

…Вдруг молодая женщина заметила нечто, поразившее её сразу, завладевшее, как порыв ветра – полотнищем юбки или распущенными волосами, сразу всеми её чувствами, обострившимися в один момент до предела. Ей даже показалось, будто бы сочнее, громче сделались вокруг неё все цвета и звуки – так бывает на начальной стадии алкогольного опьянения – мир словно усиливает контрастность, резкость, приобретает дополнительные измерения.

Из каюты роскошного катера-лимузина вышла сначала девушка-лакей, очень стройная, подтянутая, в алой ливрее с золотым галуном и в белых шелковых перчатках. Она придержала дверцу, и из мягкой темноты уютных недр каюты появилась сперва молодая брюнетка, очень яркая, точно густой тушью нарисованная на тусклых обоях реальности, черноглазая, с беспощадно красными губами, а затем – юноша, по-детски ещё хрупкий, едва вошедший в возраст, в традиционной свободной цветастой рубахе и шароварах, подпоясанных широким поясом. На голове у него была накидка из какой-то диковинной ткани, лёгкой и совсем немного прозрачной, позволяющей увидеть сквозь неё лишь смутные очертания и слабое свечение цвета кожи –  ложась мягкими кремовыми складками, ткань скрывала всё лицо юноши, оставляя доступными жадным взорам одни только глаза – но и этого оказалось вполне достаточно, чтобы пленить Тати мгновенно и навсегда – они цвели на лице словно две чёрные хризантемы, эти загадочные мужские глаза, они поражали своим неистовым буйным цветением, в котором как бы содержалось пленительное обещание, что всё остальное, пока скрытое, окажется таким же прекрасным…

Яркая брюнетка, перепрыгнув с борта катера на пристань, подала юноше руку – он послушно прыгнул вслед за нею, и они начали подъем по лестнице. Брюнетка вела его, привычно, и, как показалось Тати, демонстративно властно, будто окончательно утверждая этим своё неоспоримое право обладания. Поднимаясь, они подошли уже довольно близко; Тати, хотя и понимала, что начинает выходить за грани приличий, продолжала смотреть на них, а юноша, кажется, это заметил. Проходя мимо, он слегка повернул свою ловко замотанную дивной тканью головку – какое изящное движение, о, Всеблагая! – и два прелестных чёрных цветка – Тати почувствовала – распустились в тот миг именно для неё. Он тут же отвернулся, правда, и закивал чему-то, что говорила ему по-хармандонски с выражением резкой серьёзности на лице брюнетка, но Тати радостно встрепенулась, ободренная этим взглядом, как голодная птица единственной крошкой. Он посмотрел на меня, посмотрел! – пело в ней, и выждав паузу, она бодро побежала следом вверх по лестнице.

– Ты куда идёт, госпожа Тати, без мена? – остановила её возле входа во Дворец Дарина шай Мармаг. – Я просит тебе ждать, сложно говорить, чтоб не обидеть наши люди. Надо знать, как правильно.

Рядом с Дариной стояли, застенчиво спрятав руки за спины, другие атлантийки из миротворческой делегации.

Тати замялась, она ощутила себя застигнутой врасплох, её теперешний восторг казался ей переживанием необычайно интимным, словно даже прикосновение чужой мысли к этому восторгу могло его как-то обесценить или осквернить. И она усилием воли притушила в себе его сияние.

– Прости, госпожа шай Мармаг, я смотрела на рыб и кораллы, здесь очень красиво, – сказала Тати, обреченно скривив светскую улыбку.

– Да, конечно, я рада, что ты любит наше море, – переводчица расцвела от похвалы, адресованной её городу, её стране, и потому в определенном смысле и ей самой; Тати уже не первый раз замечала, что хармандонцам свойственна болезненная гордость за родину.

Дружеским ласковым жестом ухватив её под локоть, Дарина уже уверенно вела Тати по направлению к высоким дверям Дворца – многие иностранцы находят поразительным сочетание в хармандонцах их фанатичного целомудрия и некоторой бесцеремонности в отношении прикосновений: хармандонцу, например, ничего не стоит заключить в объятия практически незнакомого человека, и в то же время ни одна хармандонская женщина, и, тем более ни один хармандонский мужчина, не станет обсуждать свою личную жизнь даже с близкими друзьями.

Тати, всё ещё озаренная торжественной благодатью её впечатления, чувствовала себя смутно и зыбко, точно во сне. Перед её глазами мелькали дисплеи, баннеры, разноцветные шары и нарядные люди – но даже в этой громокипящей толпе, тем более в ней, Тати продолжала ощущать своё уединение внутри себя, и с наслаждением перебирать простывающие уже угольки пережитого восторга. Она послушно кивала и улыбалась тем, на кого осторожно указывала ей Дарина, и оттого, что она была совершенно отстранена и не пыталась понравиться, Тати нравилась всем этим людям. Они находили её рассеянно оброненные остроты очаровательными, а медлительную блуждающую улыбку размышления приписывали тонкому мастерству держать себя в свете. Она же просто искала глазами того юношу, что так поразил её, и старалась сделать лёгкую тревожность поиска не слишком заметной для окружающих.

Атлантийская делегация во главе с Дариной, неспешно дрейфовала, точно катер с выключенным мотором, от одной группы гостей мероприятия к другой; произнося, как ей полагалось, ничего не значащие фразы о важности мира во всем мире, Тати бросала лёгкие, будто бы праздные взгляды по сторонам, пока, наконец, удача не улыбнулась ей.

…Он стоял в обществе теперь уже двух пронзительно ярких брюнеток и осторожно держал за хрупкую прохладную ножку бокал с минеральной водой, иногда поднося его к губам, не столько, вероятно, для утоления жажды, сколько ради самого движения, изумительно грациозного – в одной руке у него был бокал, а другой он бережно придерживал лёгкую ткань, откинутую с лица. Брюнетки пили шампанское.

– А это кто? – спросила Тати у Дарины, умело замаскировав свой интерес за легковесностью тона.

– Знатные госпожи. Они состоят в совиет директоров «ОйлРемайнс», самый болшой на сегодняшний день нефть добывающий компания мира, – почтительным шепотом сообщила переводчица, – они словно небожители здесь, ни у кого больше нет такой капитал, это особый каста, нельзя даже приветствовать они, если не располагаешь два-три свободный миллион золотых тиар…

Тати не слишком поняла последнюю фразу Дарины, но решила не заострять внимание.

– И мальчик?

– Кузьма шай Асурджанбэй, в народе его называть «нефтяной принц», он сын для госпожа Зарина, она стоять сюда ближе, и жених для госпожа Селия, она стоять с ним рядом, – Дарина покосилась на Тати почти испуганно. – Нет, ты не гляди так сильно в та сторона! Они может заметить.

– Разве ты не представишь им нашу делегацию? – Тати откровенно недоумевала.

По лицу Дарины проскользнуло сильное изумление, словно ей предложили взлететь, махая руками; справившись с собой, она внимательно посмотрела на Тати и извиняющимся тоном произнесла:

– Это нет. Совсем невозможно! Их общество не все могут претендовать, мы здесь все понимать, наш менталитет, нам кажется такой простой вещь, госпожа Тати, но я не знаю, как объяснить человекам из ваша страна, это примерно как они боги, а мы смертные, понимаешь?..

Майора Казарову не слишком устроило объяснение Дарины, хотя, разумеется, она знала, что в высшем обществе действительно существуют различные ступени, и подняться можно только до некоторого предела, строго определённого родовитостью и достатком, но впервые она столкнулась с этим так резко и обидно – осознание того, что прекрасный юноша в кремовой накидке обречён навсегда остаться для неё лишь неосязаемой грёзой, акварельно расплывчатой в неверном зеркале памяти, оказалось горше неожиданной пощёчины. Тати не могла вынести тяжести этого незаслуженного, непонятно по какому праву вынесенного приговора.

Внутри у неё что-то дрогнуло в этот момент, и если прежде решающее значение для неё имело мнение людей, от которых может зависеть её будущность, то теперь этот отлаженный механизм мелкого тщеславия cломался, внезапно выпустив на волю истинную гордость личности, сознающей свою самостоятельную ценность, изначальную, отдельную от всего привнесённого обществом, и вместе с тем сознающей ценность других, каждого в отдельности, и потому сознающей равенство себя с ними. Но сейчас это мудрое, в общем-то, измышление о ценности личности как таковой сыграло с Тати злую шутку, ибо оказалось неуместным среди закостенелых ценностей света, давно отвыкшего мыслить категориями гуманизма, и взвешивающего всё на универсальных весах благосостояния.

Дарина тем временем ненавязчиво увлекала делегацию в другую часть залы, и Тати, покоряясь воле обстоятельств, внешне оставалась совершенно спокойной, она продолжала шутить и смеяться, но внутри у неё неудержимо разгорался самый настоящий пожар, его можно было бы притушить, наверное, если бы Дарина своим преувеличенным почтением так резко не провела границу между ними и Кузьмой шай Асурджанбэй, но это случилось, и давнее подспудное желание Тати царить или хотя бы дотянуться до чего-то, достойного царей, воплотилось вдруг в новой страсти. «Я докажу всем, что никакие они не боги; а если даже и боги, то что мешает мне занять своё законное место среди них?»

Дарина с гордостью представляла майора Казарову своим светским знакомым, а те, напоказ или подлинно польщённые, в свою очередь предлагали ей тонкие запястья своих застенчивых высокородных сыновей с замотанными лицами для томных струящихся танцев. Тати же с неугасающей внимательной улыбкой расточала этим юношам афористичные комплименты, вела их танцевать, услужливо приносила им минеральную воду, шампанское, фрукты, и, умело пользуясь своими перемещениями по бальной зале, искала глазами и иногда находила Кузьму шай Асурджанбэй, который стоял, как и прежде, в обществе двух своих грозных брюнеток, словно под стражей, стоял, неизменно красиво держа осанку и сверкающий бокал в нежной руке, высунувшейся робко, как пленительно-зрелый плод из густой листвы из широкого цветастого рукава рубахи.

Тати Казарова заметила, что Кузьма в продолжение вечера несколько раз на неё взглянул, ощутив, видимо, её интерес, но взглянул как-то нерешительно, боязливо, совершенно несоответственно своему высокому положению – эти быстрые и осторожные приливы внимания юноши, готовые в любой момент отхлынуть, прикоснулись к ней, словно тёплая морская вода к прибрежному камню – она как будто почувствовала одобрение своим притязаниям во встречных взглядах Кузьмы и ещё больше осмелела. Но выработанное с детства светское чутьё подсказывало ей, что какие-либо решительные действия сейчас неприемлемы – пригласить юного шай Асурджанбэй танцевать – это скандал, он не поведёт ни к чему, кроме презрительных смешков в спину и бесповоротного падения в глазах публики – один раз подпрыгнуть, дёрнуть бога за бороду и убежать – совсем не то, что подняться на недостижимую высоту и встать рядом с ним. Нужно затаиться, терпеливо ждать, пока интерес Кузьмы не перерастёт из простого любопытства в нечто большее – и тогда уже он сам сбросит ей со своей неприступной башни тоненькую лесенку – пришлёт записку, сладко пахнущую эфирным маслом, кокетливо засмеётся через плечо проходя мимо, как бы давая знать, что дальнейшие ухаживания приветствуются…

Тати также заметила, что ни разу за вечер Кузьма не танцевал ни с одной девушкой, это было странно, ведь всех остальных молодых людей, даже совсем невзрачных, приглашали наперебой – отчего же его, такого звездоокого, обошли этим принятым в свете жестом галантного восхищения?

Улучив момент, Тати спросила об этом Дарину. Та взглянула на неё с преувеличенным снисхождением, как на ребенка, который спрашивает, почему нельзя трогать огонь.

– Он здесь со своя госпожа Селия, она владеть этот мужчина и вольна не позволить никакой женщина даже разговор с ним. Другой дело, она может быть современный и демократичный и разрешать. Но это её воля. Понимаешь? Селия шай Сулугур – его будущая супруга, такое положение для юноши называют у нас «хишай-амос», если переводить дословно на ваш язык – «обещанный поцелуй», Кузьма – обещанный жених; согласно обычай нашего народа, к который относятся с большой почтение, спутницу жизни для свой сын выбирает мать. Мать считается владеть мальчик, и отдает кому сама решит отдать…

– А если он не хочет? – удивилась Тати.

Дарина хмыкнула.

– Ты судишь с позиции своя культура. У нас всё совершенно по-другому, мы ставить долг выше желания. Кроме того, в жизни юноши, даже из состоятельной семьи, обычно так мало соблазн, что ему не приходит в голову ослушаться мать…

Тати Казарова в армии слышала от кого-то сбивчивые истории о брачных обычаях королевства Хармандон. Традиционно считается, что только матери дано право распоряжаться рукой сына, ибо она рождала свое дитя в муках, и потому кто, как не она, способна выбрать для него достойнейшую судьбу. Верующие хармандонцы крайне негативно относится к использованию репродуктивных технологий, с религиозной точки зрения – это большой грех в первую очередь потому, что теряет смысл священный образ, которому принято поклоняться – древнейший образ Матери, проносящей новую Жизнь через смерть и омывающей её своей кровью. По обычаю мальчика действительно по договорённости с его матерью отдают в дом невесты ещё ребёнком, он там живёт, трудится, молится, а потом, когда вырастает, начинает выполнять и другие обязанности мужа… В первую брачную ночь молодой мужчина перестает быть собственностью матери и окончательно становится собственностью жены. Теперь он должен чтить её как мать-«ошо», мать младшую, ибо она обладает властью давать жизнь его детям. Жена обязана содержать мужа, защищать его, заботиться о нём, что бы ни случилось, она имеет право наказывать его и разумно руководить его поступками.  Однако, никто ни к чему молодого мужа не принуждает, и это блюдется очень строго, потенциальная супруга годами завоёвывает доверие и дружбу вверенного ей матерью мальчика, она проводит с ним много времени, общаясь на разные темы, вывозя его на балы, в театры, на концерты; она терпеливо ждёт, пока он сам не даст ей знак, что готов к более близким отношениям; в случае согласия перейти последний рубеж любви молодой муж с вечера привязывает к ручке двери своей спальни – «скай-ши» – шёлковый платок, таким изящным способом сообщая супруге, что ночью она может к нему зайти…

Тати Казарова ощутила неприятное напряжение в позвоночнике, и хотя ей удалось тотчас отогнать сумрачный образ, она досадовала на себя – ещё никогда страсть не развивалась в ней так стремительно, это пришло словно наваждение, едва увидев Кузьму, да и то не целиком, под покрывалом, Тати уже была готова ради него на всё, и – да! – она ревновала, именно ревность заставила её сейчас помрачнеть, мысль о шёлковом платке, который Кузьма привяжет или, может быть, уже не раз привязывал к дверной ручке.

«Знатные госпожи», как окрестила их Дарина, уехали с бала рано и, естественно, увезли свою прелестную жемчужину в раковине. Тати успела лишь проводить Кузьму до выхода из залы пронзительным и уже ничего не страшащимся взглядом – ей показалось, что он чуть приостановился, ощутив этот взгляд спиной, точно прикосновение невидимого щупальца, а потом засеменил следом за Селией быстрее, как будто смутившись. И после того как они ушли, окружающая пышность для Тати словно поблекла – так в фильмах иногда режиссёр для придания дополнительной остроты некоторым моментам меняет цветную плёнку на чёрно-белую. Тати танцевала ещё с какими-то юношами, томными и, кажется, симпатичными; некоторым из них она даже нравилась, судя по их кокетливым ужимкам и щекам, разгоравшимся подобно пламени в горне под воздушными лоскутками накидок… Тати блистала. Но ей до этого не было никакого дела.