Читать книгу Спасти Золотого Дракона. Классическое фэнтези о любви и приключениях - Анастасия Енодина - Страница 4

Да будет известно каждому, что существуют мириады миров и вселенных. К сожалению или к счастью, большинство из них не имеют друг к другу ни малейшего отношения, но порой встречаются и такие, которые враждуют друг с другом или же заключают временные перемирия. Такое случается нечасто и забывается через несколько тысяч лет, становясь легендой. А где легенда, там обязательно витает призрачный дух тайны. Призрачный и зачастую обманчивый, ведь чаще всего тайна – не более, чем забытая страница истории… впрочем, этот факт никогда не портит упоительного поиска истины.

***

Мужчина производил обманчивое впечатление старика. Волосы, аккуратные усы и борода его давно стали седыми, но он был полон жизненных и магических сил, и жизненный путь его обещал быть ещё долгим. Его звали Мэггон, и он являлся мудрым правителем одного из миров. Мир этот не был столь уж велик, можно даже сказать, что он был даже мал и негусто населён, так что и неудивительно, что слышали о нём далеко не многие. Носил этот малоизвестный мир название Валинкар и представлял собой огромный сияющий город с прилегающими к нему лесами и полями, расположенный на плоской, но необычайно красивой планете, покрытой густой растительностью, пышно цветущими садами, кристально чистыми озёрами и живописными горами, окаймляющими эту планету. Если быть точным, то Валинкар никогда не являлся творением исключительно природным: своей необычной формой планета была обязана искусственному происхождению, однако к истории, которая будет поведана, эти факты не имеют никакого отношения и потому ими можно пренебречь.

Зато другим фактом пренебрегать не стоит: жители Валинкара обладали такой продолжительностью жизни, что по человеческим меркам эта продолжительность была равна бессмертию. За это, а так же за некоторые магические способности и артефакты, в других мирах их зачастую называли богами, хотя ничего божественного в жителях этого мира не было: они никому не покровительствовали, не нуждались в поклонении, не повелевали никакими стихиями и вообще выходили за грани своего мира исключительно ради интереса. Да и магическими способностями они обладали весьма посредственными, за исключением Мэггона, который действительно мог многое, за что и был признан правителем много столетий назад. Магия же простых жителей в основном была направлена на упрощение собственного быта и на вылазки в другие миры и планеты, которым, впрочем, жители Валинкара являли себя достаточно редко. «Редко» по человеческим меркам, ведь стоит ориентироваться именно на мерки людей, поскольку если какие миры валинкарцы и посещали, то это были именно человеческие миры. Люди издревле интересовали их, поскольку очень уж были похожи на жителей Валинкара внешне, но жили какой-то другой жизнью, более короткой, более эмоциональной и более любопытной. Но все эти посещения иных миров валинкарцами были давно, и вообще вряд ли бы представляли интерес сейчас, но именно с одного из них и началась одна весьма любопытная история.

Итак, ещё несколько десятилетий назад валинкарцы частенько наведывались в человеческие миры, но позже случился один случай, после которого было принято решение о запрете на посещения иных цивилизаций. Этот случай и послужил началом многих неприятностей мирного Валинкара.

У всех есть тайны, разница лишь в их масштабе и последствиях. У Мэггона тоже была своя тайна, не такая уж и страшная, как ему когда-то казалось и не такая уж и значимая, как ему, опять же, когда-то казалось. Просто у него был сын в мире людей: довольно-таки нередкое явление по меркам жизни богов, но редкое по меркам недолгого человеческого века. И всё бы ничего, но родился этот полубог, если всё-таки считать валинкарцев богами, за два года до полного самоуничтожения своей родной планеты.

Жители Валинкара давно привыкли к тому, что такое иногда случается, и могли узнавать о подобных случаях заранее. Погибающие планеты внимательные валинкарцы могли разглядеть заранее, в то время, как населяющие их народы ещё не догадывались о предстоящей катастрофе. Да, те, кого люди порой принимали за богов, могли знать заранее, но не могли помочь. Вернее, мысли о помощи никогда и не приходили никому из них в голову, ведь всем известно, что иногда планеты гибнут, и незаконно рожденные полубоги вместе с ними. Так устроена Вселенная, и в этом не было ничего столь уж печального для валинкарцев, поскольку они зачастую и не знали о существовании своих детей в других мирах, и уж тем более не отслеживали их судьбы и никак не вмешивались в их жизни. Но всегда есть исключения. Этим исключением стал Лайгон, сын Мэггона. Но не стоит заблуждаться на счёт правителя Валинкара и думать, что он вообще вспомнил бы о сыне, если бы не стечение обстоятельств.

В этом ребёнке не было ничего столь уж особенного, и своим спасением с умирающей планеты он был обязан исключительно неожиданно нахлынувшей на Мэггона сентиментальности. Вечно спокойный, рассудительный, справедливый и чтящий традиции и законы своего народа владыка Валинкара в тот роковой… или судьбоносный момент был очень счастлив. И это счастье на время затмило его рассудительность и приверженность традициям. Причиной столь ярких эмоций, не свойственных его народу, стало то, что за несколько часов до уничтожения мира, в котором предстояло погибнуть Лайгону, в Валинкаре на свет появилась двойня: Лаивсена и Феронд, чистокровные валинкарцы, дети Мэггона. Это были его первенцы, если не считать того внебрачного сына из человеческого мира, которого но ни разу не видел. Но теперь он воочию видел малышей, и эти трогательные маленькие создания произвели на владыку такое сильное впечатление, что он тут же вспомнил о сыне, о существовании которого, как ни странно, знал, но прежде не придавал этому значения. Будучи могущественным магом, он прекрасно видел, что тот далёкий мир людей разрушается, и потому тотчас отправился туда, боясь опоздать.

Он оказался в до неузнаваемо изуродованном месте, которое некогда было цветущим садом и куда он изредка отправлялся на прогулки с целью отдохнуть от тягот правления своим миром. Сейчас было не до отдыха: по переломанным деревьям и выжженной траве он мчался к дому женщины, чьё имя уже не помнил и не чувствовал себя виноватым за это – она прекрасно знала кто он и что он навсегда исчезнет.

Мэггон нашёл её без труда, но не без помощи магии. Женщина сидела у детской кроватки и смотрела в разбитое окно, за которым царила суматоха и хаос. Она не испугалась, увидев гостя, и даже не удивилась, услышав его слова, сказанные без приветствий и прелюдий:

– Вы должны отправиться со мной в Валинкар. Этот мир уже не спасти, – сказал он, заворожено глядя на безмятежно спящего ребёнка и представляя, что его дети через пару лет станут такими же.

– Ты можешь забрать сына и уходить с ним, – без обиняков ответила женщина. – Мне нет места в твоём мире, и тебе это известно.

Да, это ему было прекрасно известно, но сейчас, под действиям сильных, доселе не испытываемых эмоций, он не хотел оставлять её в этом умирающем мире. Её, подарившую ему сына, пусть и полукровку.

– Послушай, – предпринял он ещё одну попытку, – у меня есть супруга, но ей прекрасно известно о существовании тебя в моём прошлом. Она не будет против, если вы с Лайгоном останетесь жить во дворце. Человеческая жизнь коротка, этот срок покажется жителям Валинкара мгновением…

– Мне нет места в твоём мире, – сухо повторила женщина, прямо посмотрел в глаза Мэггону. – Ты должен забрать сына, позаботиться о нём, рассказать ему обо мне и об этом погибшем мире. А теперь уходи, потому что тут становится трудно дышать, и это плохо для малыша.

Планета сотрясалась. Никто, кроме Мэггона не знал, что это происходит от того, что она сжимается. Люди слишком многое вытащили из-под земли на поверхность, и теперь кипящая магма грозила поглотить всё. Местами почва уже ввалилась, но до места, где сейчас стоял Мэггон и женщина, вручающая ему ребёнка, это ещё было очень далеко.

***

Прошло тридцать восемь лет.

Мэггон ничуть не изменился, совершенно не постарев. Даже сотни лет для таких, как он – пустяк, редко отмечающийся новыми морщинками, что уж говорить о жалких десятилетиях, которые на этой спокойной планете могли вообще не ознаменоваться никакими запоминающимися событиями. Владыка по-прежнему казался старым, но не более, чем в те давние дни, когда последний раз посетил мир людей и когда принял безапелляционное решение о прекращении странствий и любых посещений в другие миры. Он не хотел искушать других валинкарцев, которые могли, так же, как и он, однажды не устоять перед желанием спасти кого-то. Это грозило различного рода неприятностями, как казалось ему тогда, но впоследствии он понял, что даже примерно не представлял, сколько проблем ему принесёт один спасённый им получеловек.

Сейчас Мэггон, как и обычно, восседал на своём троне, обдумывая что-то своё. Не из тщеславия он любил сидеть именно тут, в тронном зале, а просто здесь, в этом просторном помещении, где легко дышалось и думалось, всегда было спокойно и тихо, а трон, созданный специально для своего хозяина в одном далёком мире искусным мастером, был выполнен из особых пород деревьев, чья энергетика наиболее подходила, по мнению этих мастеров, именно Мэггону, и потому не было во всём Валинкаре удобней места для раздумий, чем тронный зал. Вообще, до этого года трон на протяжении всей истории Валинкара был единственной вещью, принесённой с другого мира.

Этот день не сулил ничего плохого или опасного, хотя, даже если бы и сулил, Мэггон бы не смог понять или ощутить это: несмотря на магические способности, природного чутья и интуиции у него не было ни на грош. Он давно уже мог бы заметить назревающий конфликт, но не заметил, поскольку совершенно недооценивал масштабов проблемы и не искал её первопричин. Сейчас сидящий на троне седой мужчина мог показаться мудрым, и он действительно был таковым, однако мудрость его распространялась на правление своим народом и совершенно не касалась межличностных отношений.

Тяжёлые кованые двери в зал распахнулись, выводя владыку из задумчивости и заставляя взглянуть на вошедшего. Им был Лайгон, так ничего и не подозревавший о своём происхождении, окружённый заботой и любовью отца, брата, сестры и приёмной матери, которая не делала различий между ним и родными детьми. И всё-таки какое-то чутьё мешало этому стройному черноволосому мужчине, который выглядел гораздо моложе своих лет, как и полагается полубогу, замершему в своей молодости на долгие тысячелетия, наслаждаться жизнью. Словно чувствуя, что он не такой, как другие валинкарцы, он был одинок и замкнут, хоть его сестра и брат постоянно пытались расшевелить его и принять в компанию своих друзей. Но Лайгон был слишком вспыльчив, обидчив и болезненно воспринимал свои неудачи, которых было много, поскольку он всё же был слабее остальных. И если прежде он ещё как-то находил общий язык с окружающим миром, то в последнее время Валинкар осточертел ему, и этому изрядно поспособствовал Феронд – младший брат, ставший невыносимым. Лайгон и до этого не любил компании, а теперь и вовсе старался избегать общения с кем-либо. Было ли так всегда или стало совсем недавно, Мэггон не мог бы ответить. Он лишь заметил, что в последнее время всё дошло до того, что только Лаивсена могла добиться от Лайгона хоть какого-то содержательного разговора, не рискуя при этом быть задетой или высмеянной им. Мэггон стал замечать это совсем недавно и потому много думал об этом, но никак не мог понять, что мешает его старшему сыну прижиться в Валинкаре, где никто, кроме самого Мэггона и его супруги Элары не знал правды о нём. Элара списывала всё на менталитет людей, которых валинкарцам при всём желании никогда не понять и к которым в некоторой степени относился Лайгон. Владыке было прекрасно известно о склонности людей к депрессиям, злобе и ожесточённости, излишней эмоциональности и мнительности, но ему всегда казалось, что это всё результат каких-то событий их жизни, а не простая данность. У Лайгона этот набор неприятных качеств тоже не был простой данностью, но Мэггон и представить себе не мог, насколько простая и одновременно сложная причина у всего этого. Он очень плохо знал людей и слишком легкомысленно относился к тому, что его старший сын всегда отличался от других.

Мысли владыки часто выстраивались в замысловатые цепочки и уводили его далеко от реальности. Вот и сейчас, за то недолгое время, что потребовалось Лайгону на преодоление расстояния от дверей до трона, Мэггон успел подумать о многом. Он подождал, пока молодой человек приблизится. Все его движения и быстрые шаги говорили о том, что он снова чем-то не доволен. Мэггон замечал, что сыновья с недавнего времени постоянно соперничали, но Лаивсена, как любящая сестра, всегда находила дипломатический подход к решению проблем. Однако проблем от этого меньше не становилось, тем более, что Лайгон увлёкся магией.

Мэггон отлично знал, что полукровки – это всегда опасность. Смешение кровей даёт подчас самые неожиданные эффекты. Лайгон уступал в силе даже самому хилому валинкарцу, зато магией владел едва ли не лучше самых сильных магов. И это при том, что свою страсть к магии Лайгон старался скрывать, пытаясь заставить всех окружающих поверить в то, что он так же силён, как они. Совершенно естественно силён, безо всяких магических подпиток. Но Мэггон отлично всё видел, хоть и не придавал должного значения происходящему, занимаясь решением своих задач.

Лайгон остановился около трона и елейным голосом обратился к владыке:

– Объясни мне, отец, в чём причина того, что все вокруг считают, будто наследный принц – Феронд. Я, кажется, старше его на два года.

Владыка ответил далеко не сразу. В его памяти всплыли воспоминания, которые всегда всплывали, стоило Лайгону спросить о чём-то подобном. Нынче было не самое подходящее время для разговора по душам. Мэггон не ведал этого, но разговор отсрочить пытался. Феронд был образцовым валинкарцем, тем, какого можно было оставить во главе народа после себя и быть уверенным, что он всё сделает правильно, будет любим и почитаем своими сородичами, а впоследствии обзаведётся достойной семьёй и наследниками. Да, в младшем сыне Мэггон был уверен. Пожалуй, Феронду не хватало лишь магических сил, но владыка полагал, что это дело времени. Сам он не помнил себя в таком возрасте за столь долгую жизнь и предполагал, что в те давние дни и сам мало, что мог, в отличии от стоящего сейчас перед ним молодого мужчины, который прожив столь мало успел многому научиться. Что отвечать ему, Мэггон в любом случае не знал.

Кроме того, сам он вовсе не был бы против кандидатуры Лайгона, если б он хоть немного ладил с валинкарцами.

– Я ещё намереваюсь прожить не одну тысячу лет, – решил отсрочить внятный ответ Мэггон. – Правитель – я, и не стоит делить мой трон раньше времени. Так что, что бы ни говорило население Валинкара, сейчас это не имеет никакого значения.

– А для меня имеет! – повысил голос Лайгон.

Было трудно отрицать, что за последние месяцы он стал более агрессивен, хоть и старался скрыть это. Мэггон видел, как внутри этого полубога закипала ярость, как магическая энергия становилась практически осязаемой вокруг него в такие минуты. Это начинало всерьёз беспокоить владыку: ни у кого, кроме него самого, не было столь уж развитых магических способностей и что ожидать от полукровки, он не знал.

– Устрой турнир! – продолжал Лайгон. – Я читал, во многих мирах так поступают, чтобы разрешить спор о том, кто сильнее! Ведь дело в силе, не так ли?

– Ты слишком много времени проводишь в библиотеке, сын, – мягко улыбнулся Мэггон, снова решив не отвечать на вопрос. – Если ты прочитаешь все книги сейчас, чем станешь развлекаться последующие тысячелетия?

– Напишут новые, отец! – Лайгон не намеревался поддаваться на миролюбивый голос отца. – Не в нашем мире, так в других!

– Мы не посещаем чужие миры, – печально покачав головой, напомнил владыка.

– И очень зря! – заметил молодой человек. – Уверен, там много интересного, и у других рас можно многому научиться. Уверен, есть маги, превосходящие в силе любого из нас! Пусти меня к ним, и мне не будет равных!

Мэггон помрачнел. В эту самую минуту он впервые подумал, что с Лайгоном могут возникнуть проблемы, которые невозможно предугадать. Он ответил строго, решив своим тоном напомнить, кто здесь главный:

– Запрет на посещение других миров наложен тридцать восемь лет назад, и никто не нарушит его. Забудь об этом! Ясно? – его громкий низкий голос отражался от высоких стен и звучал поистине жутко.

Но казалось, молодой человек не услышал или не захотел услышать отца. Он оставался по-прежнему раздражённым, но услышанное ничуть не усугубило его плохого настроения, хоть и сказанные Мэггоном слова прозвучали сурово и заставили бы содрогнуться любого.

– Почему именно тридцать восемь лет назад? – спросил Лайгон, который всегда умел придираться к словам. – Что произошло в тот год, когда родились Лаивсена и Феронд?

Мэггон нахмурил свои седые густые брови: от столь прямых вопросов он уходил и прежде, но почему-то именно сейчас, глядя в полные негодования зелёные глаза своего сына, он понял, что вечно уходить от этого разговора он не сможет. Он решил, что пришло время раскрыть свои тайны, не подозревая, во что ему выльется это решение.

***

Последующие дни после этого разговора, в котором Мэггон решил рассказать и рассказал сыну всю правду, Лайгон не выходил из своей комнаты, которую защитил магией для того, чтобы не слышать, что говорили приходящие навестить его Лаивсена, Элара и даже Феронд. Впрочем, последний наверняка приходил не из хороших побуждений…

Мэггон, чуть больше остальных знающий людей, знал, что всё бесполезно, и Лайгон покажется лишь когда сам того захочет. В те дни старший сын владыки думал о многом. Теперь всё стало для него понятно: и физическое превосходство валинкарцев, и причины, по которым ему никогда не понять народ Валинкара, не заслужить его доверие и, соответственно, не занять трон своего отца. Этот трон прежде никогда и не был нужен юному магу, но изменившиеся отношения с братом заставляли его желать власти не ради её как таковой, а просто, чтобы она не досталась Феронду.

Злость на брата постепенно распространялась на всех валинкарцев, а теперь, стоило узнать тайну Мэггона, Лайгон вообще усомнился в том, что этот мир может быть ему домом или другом. Но пока пути из него Лайгон не знал.

Оставался только один выход.

За те дни затворничества, что он никого не подпускал к себе, Лайгон твёрдо решил изжить из себя всё человеческое и забыть о своём происхождении, чтобы чувствовать себя истинным валинкарцем, даже куда более сильным и могущественным, чем сами чистокровные жители Валинкара, а со временем вознести себя и над ними, став уникальным в своём роде магом. Он был уверен, что у него получится! Да, он полукровка, но это не его недостаток, а наоборот, это прекрасная возможность стать особенным, сильным, не похожим на остальных и не зависящим ни от кого. Это должно было легко получиться, ведь в магии он достиг уже весьма достойных результатов, хоть не прожил ещё и первой сотни лет. В конце концов, впереди было много времени для совершенствования своих способностей и становления величайшим из всех обитателей всех миров.

Когда он, спустя несколько дней пребывания в одиночестве, наконец вышел из комнаты, на лице его играла недобрая улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Его и без того ставшее в последнее время холодным и суровым лицо осунулось, но плечи Лайгона были широко и гордо расправлены, в глазах изумрудным огнём полыхала решимость и уверенность. Он был доволен тем, что, усмирив все свои смешанные чувства, сумел довольно ясно наметить себе план на будущее. Как известно, подобная ясность всегда благоприятно сказывается на моральном духе. И потому Лайгон не стал медлить.

Первым делом молодой человек отправился к Мэггону. Однако, ему не нравилось, как встречающиеся жители смотрели на него: Лайгону казалось, что они всё знают и, более того, знали с самого начала, в отличии от него самого. Он знал, что так лишь кажется, но всё равно это раздражало и грозило испортить его приподнятое настроение.

Валинкарцы же смотрели на него пристально лишь потому, что не узнавали его. Тот Лайгон, которого они привыкли видеть, совершенно не походил на этого мужчину: от него теперь веяло неясной опасностью, злобой и коварством, потому что играющая на его лице улыбка казалась зловещей. Но самым страшным был не сам вид этого валинкарца, а те изменения, что произошли с ним так стремительно, как могут происходить лишь с людьми, которым свойственно постоянно меняться, что-то искать, то впадать в уныние, то смело покорять новые горизонты. Но здесь это казалось диким и непривычным, и оттого пугало.

Лайгон в молчании прошествовал по коридору, спустился по широкой каменной лестнице на первый этаж, проследовал к запертым дверям тронного зала и лишь на миг остановился около них, после чего решительно распахнул руками тяжёлые створки.

Маг не стал утруждать себя приветствиями, заявившись к отцу, и, как обычно, перешёл сразу к делу:

– А жители Валинкара знают истинную причину, почему наследный принц – Феронд? – спросил он у отца.

– Никто не говорит, что трон перейдёт ему, – заметил Мэггон. – Вы оба ещё так юны, что рано думать об этом. Ты ещё можешь стать великим воином, а он – великим магом…

– Это вряд ли, – перебил его Лайгон. – А знают ли жители твоего мира, как я оказался в Валинкаре? – спросил он, подчёркивая, что мир этот ему чужд.

– Нет, об этом знают лишь трое: Элара и мы с тобой, – ответил владыка.

– Тогда как ты объяснил всё это своему народу? – с усмешкой спросил Лайгон, намекая на то, что отец наверняка солгал своим преданным валинкарцам. – Моё появление, запрет на посещение миров – это вещи, которые сложно объяснить.

Мэггон смерил сына строгим, но сочувствующим взглядом и ответил:

– Я мудро и справедливо правил здесь не одну тысячу лет, и мне нет необходимости объяснять моему народу свои прихоти. Им известно, что всё, что я делаю, в интересах Валинкара. И если раз за несколько тысяч лет я позволил себе поступить по велению сердца, уверен, они бы простили меня, если б узнали об этом. Ты же не станешь отрицать, что не такой, как они? Это чувствуется во всём, что ты делаешь. Это вовсе не плохо, но это так. Возможно, поэтому народ полагает, что на моё место придёт Феронд.

Маг немного помолчал, а затем поинтересовался:

– Если бы потребовалось решать немедля, ты бы выбрал его, верно?

Разговор Мэггону всё больше не нравился, но врать он не стал:

– На данном этапе – да, – ответил он твёрдо, так как ему казалось, что ранее он внятно объяснил свою позицию.

– То есть это твоё и только твоё решение? – уточнил Лайгон, знающий, что народ поддерживает решения Мэггона, а не он прислушивается к мнению валинкарцев. – Ты не хочешь видеть правителем меня, потому что во мне много человеческого?

– Ты не знаешь людей, Лайгон, – покачал головой владыка. – Это прекрасный народ, но совершенно другой. У них иные ценности, иные пороки, и тебе самому было бы тяжело управлять валинкарцами. Я наблюдаю за тобой всё время – ты так и не обрёл дом в этом мире… Признаться, какое-то время мне казалось, что это не так, что ты счастлив, хоть жизнь нашего народа и не интересна тебе… Но теперь мне кажется, что этот мир никогда не был тебе, как родной.

Это было абсолютно верно, и Лайгон не стал этого отрицать: этот мир никогда не был ему домом, а недавно открывшаяся правда лишь помогла во всём разобраться.

Ему нужно было выбраться отсюда! Покинуть этот дворец, эти земли и этот народ. Вырваться за пределы знакомой местности, броситься навстречу великим свершениям, знаниям и власти. Почему-то соперничество с ненавистным Ферондом привело к жажде именно власти, хотя Лайгон умом понимал, что на самом деле им движет желание растоптать брата, как тот не раз растаптывал его.

Отомстить. И не дать никаким его мечтам сбыться.

Лайгон не подозревал, что со временем эта и без того сильная ненависть переродится в нечто большее, нечто неуправляемое и мощное, с чем окажется не так просто совладать.

Он стоял и смотрел на отца, пытаясь придумать, в какое русло увести разговор. Речь зашла о людях, и на этом можно было хорошо сыграть! Лайгон, которого иные миры занимали давно, решил хоть как-то воспользоваться ситуацией и предложить что-нибудь полезное для себя, что-то, приближающее его к своим целям.

– Тут ты абсолютно прав: я не знаю людей… – начал он, и по его ставшему спокойным голосу и наигранной улыбке Мэггон понял, что последует наивная уловка. – Так отправь меня в человеческий мир, пусть и не в тот, в котором я был рождён, но всё же… Позволь узнать, что есть в людях такого, что ради одной из них ты готов был поступиться законами своего мира и попытаться спасти? Дай мне шанс понять себя и вернуться в Валинкар и не чувствовать себя полукровкой и лишним здесь! Помоги своему сыну ощутить себя полубогом, а не получеловеком!

Он смотрел умоляюще, прижав руки к груди и заглядывая в глаза отцу и был готов рассказать печальную историю своих душевных мук из-за того, что он не может узнать себя, пока не узнает людей, но…

– Мы не посещаем чужие миры, – снова напомнил Мэггон, и голос его прозвучал так, что сразу стало ясно: никакие доводы и уговоры не заставят его изменить решение.

Жалобное выражение лица мага сменилось жёстким, на скулах заиграли желваки, а зелёные глаза больше не пытались отразить мольбу.

Мэггон не купился. И не купится.

Владыка однажды уже нарушил свои правила ради сына, и больше не собирался этого делать. Вот только юного мага это не устраивало.

– Не посещаем, значит? – негромко прошипел он. – Что ж, это мы ещё посмотрим… – коварно улыбнулся Лайгон, после чего резко развернулся и пошел прочь.

Он всегда умел находить окольные пути к своим целям. Можно было бы развить свои магические силы настолько, чтобы самому покинуть этот мир и пробраться в другой, но на это требовалось много времени, а Лайгон не любил долго ждать, тем более сейчас, когда впереди было столько планов и единственным препятствием к их осуществлению было то, что он не мог развиваться, запертый в этом давно изученном, казалось бы, мире.

***

Маг действительно не стал ждать. Он нашёл простой и быстрый способ форсировать события, к тому же способ этот был весьма приятен, поскольку являлся осуществлением давно задуманной мести одному ненавистному валинкарцу, до которого у Лайгона всё никак не доходили руки.

Этого типа Лайгон, пожалуй, ненавидел всё же меньше, чем брата, и потому готов был пожертвовать им в угоду своему плану. Ферондом бы маг нипочём не стал рисковать – он был нужен, просто необходим, чтобы потом, в нужный момент, можно было насладиться своей победой и его поражением, уничтожить всё, что ему дорого… Как однажды уничтожил он…

Но пока было рано. Стоило решать первостепенно важные проблемы.

Прошло несколько дней, за время которых Лайгон тихо посиживал в своей комнате и тщательно продумывал каждый свой последующий шаг.

Ошибка могла стать роковой, и следовало просчитать всё до мелочей.

Спустя несколько дней Мэггону доложили о драке. Подобное было не редкостью в Валинкаре, где часто выясняли отношения с помощью силы, однако никогда прежде об этом не доносили Владыке. Но на этот раз случай был из ряда вон выходящий: в драке был убит один валинкарец, причём убит намеренно и никем иным, как сыном Мэггона, Лайгоном. Убийств не случалось в этом мире на памяти Владыки, хоть жил он и порядочно долгое время, и потому это происшествие вызвало мощный резонанс среди жителей Валинкара.

Мэггон велел привести убийцу к себе в тронный зал, желая поговорить с сыном с глазу на глаз, и через некоторое время закованный в цепи, но удивительно спокойный Лайгон предстал перед отцом.

Его боялись. Цепи – то, что могло сдержать сильного воина, но не мага. Глупые валинкарцы и не подозревали, насколько силён тот, кто всегда был слабее остальных. Но пока было не время показывать силу, и цепи оставались на руках мага, как символ, что его можно контролировать.

В действительности Лайгон не был спокоен – он пребывал в эйфории. Лёгкость, радость, восторг – вот что почувствовал молодой маг, впервые убив. Сколько десятков лет он терпел этого валинкарца, который теперь лежал с перерезанным горлом! Он сожалел лишь об одном – что не уничтожил его раньше.

А главное, он увидел и почувствовал страх. То, что прежде никто к нему не испытывал, а теперь переживал каждый, кто видел, насколько хладнокровно он расправился со своим собратом. Этот страх ошибочно показался магу благоговейным ужасом, и он поистине ощутил себя полубогом – тем, кто может вселять столь сильные чувства, кто может повелевать и вершить судьбы неугодных.

Это было упоительно прекрасно, и никакие мелочи вроде цепей не могли больше унизить Лайгона. Он знал, что он – победитель. Сильный, решительный и практически всемогущий.

Его волновало лишь одно: чтобы план сработал, и тогда можно осуществить все свои замыслы! Всё зависело от отца и от степени его гнева. Впрочем, кажется, он был разозлён не на шутку.

Несмотря на переполненность чувствами, всех их он умело скрыл, да так, что ни один мускул не дрогнул на его лице под яростным взором отца.

Мысли мага были вовсе не о том, о чём следовало бы. Эти тяжёлые, местами ржавые цепи весьма забавляли: пожалуй, в этот момент только сам маг знал, насколько он на самом деле ещё слаб и как не на многое хватает его пока ещё не развитых магических способностей. Такими цепями можно было сдержать поистине сильного воина, и для мага они не представляли проблемы, но… При том, что он легко бы справился с ними, не было никакой возможности покинуть этот мир без помощи Мэггона. Отец не был сильнее его, но определённо знал и смыслил в магии перемещений куда больше своего старшего сына.

Лайгона вообще весьма заинтересовали эти цепи: стало интересно, применялись ли они прежде для удержания врагов и были ли страницы истории этого мира, неизвестные ему. Наверняка в прошлом мирного Валинкара таилось немало тёмных историй. Только маг полагал, что если это и так, то ему нет до них дела отныне.

– Зачем ты это сделал?! – грозный рык разгневанного Мэггона прогремел на весь зал, отчего Лайгон притворно поморщился, показывая, что незачем так повышать голос.

Он едва не вздрогнул от этого, поскольку слишком задумался, и оттого досадливо дёрнул уголком губ: Мэггон мог решить, что его сын страшится предстоящего разговора.

– Я прочёл интересную книгу по истории Валинкара и, знаешь, нашёл там интересную информацию, – спокойно ответил молодой маг. – Оказывается, кровь валинкарцев считается священной и её не может проливать тот, кто тоже относится к этой расе…

– Но ты пролил, – голос владыки снова прогремел в пустынном зале, перебив плавную речь сына.

– Верно, – кивнул Лайгон, демонстрируя полное отсутствие раскаянья или сожаления. – Я ведь всего лишь полубог, как бы сказали люди. Полукровка, проще говоря. Мне можно.

Мэггон терпеть не мог, когда кто-то увиливал от ответов, хотя самому ему тоже часто приходилось так поступать. Но сейчас был беспрецедентный случай, и владыка желал получить ответ сейчас же:

– Я повторю вопрос: зачем ты это сделал?

Он действительно не понимал этого. Пожалуй, он бы даже больше понял, если б Лайгон сцепился со своим братом, а не с обычным валинкарцем, который никоим образом не мог мешать Лайгону.

Маг задумчиво посмотрел на свои запястья, обхваченные тяжёлыми цепями, вызвавшими столько вопросов в его голове, и, пожав плечами, безразлично ответил:

– Может, чтобы показать, что я ничуть не слабее всех остальных? – он словно рассуждал вслух, и казалось, что до вопроса отца сам он не искал причин своего поступка. – Этот валинкарец… как там его… а, уже не важно… Он сам виноват, – Лайгон смотрел в глаза Мэггона с неискренней наивностью и говорил всё это не оправдываясь, а жалуясь: – Он насмехался надо мной, и если раньше я бы не был так взбешён этим, то теперь, когда я знаю себя лучше, во мне взыграли оскорблённые человеческие чувства. Столь незнакомые мне… непонятные… сильные… Они оказались во много раз сильнее здравого смысла, и мне нестерпимо захотелось поставить этого наглеца на место. Я не виноват, что он оказался слабаком и погиб! Мне всегда казалось, что мои сородичи сильнее меня…

Молодой мужчина хотел было развести руками, показывая, насколько он невиновен в случившимся, но цепи не позволили этого сделать.

– Ты победил лишь благодаря магии! – упрекнул сына Мэггон. – Ты бы не выстоял без неё!

– Это неважно, – небрежно бросил маг. – Победителей не судят.

– И всё-таки совет старейшин будет судить тебя, Лайгон, – холодно ответил Владыка.

– Совет? – поднял бровь молодой маг. – К чему созывать их? Кровь мою пролить никто из вас не согласится, о казни через повешенье или что-то в этом духе Элара и Лаивсена слышать не захотят. Остаётся лишь один вариант: изгнание… в другой мир… – он очаровательно улыбнулся, и владыка поспешил хоть как-то стереть эту наглую улыбку с его лица:

– Ты хоть понимаешь, что такое изгнание? Что значит жить в чужом мире среди чужих существ, которым нет до тебя дела?

– Вот и узнаю… – продолжал улыбаться Лайгон, хотя про себя подумал, что, возможно, и без того знает, каково это, прожив в неродном ему мире всю сознательную жизнь. – Желательно отправить меня в мир людей: я хочу понять себя, отец… Правда, хочу. Что, если это повторится? Всплеск человеческих эмоций погубил сегодня нашего собрата, а не я. Если я не познаю природу этих чувств, то буду опасен для все вас? Только подумай, что может случиться! Гнев – не самое страшное из людских эмоций… Или самое? – он откровенно издевался. – Я так мало знаю о себе…

Мэггон уже и так всё понял, но на всякий случай переспросил, потому что не мог до конца поверить в жестокость собственного сына:

– И ради этого ты пошёл на убийство? Ради возможности пересечь границы нашего мира и оказаться в ином?

– Может и так… – снова пожал плечами Лайгон: ему было всё равно, догадался отец или нет. – Ты же не хотел подарить мне шанс познакомиться с человеческой расой по доброй воле, теперь этот шанс мне положен в наказание, разве нет? Или я плохо изучил историю Валинкара?

Маг и представить не мог, насколько в действительности мало он знал об этом мире и насколько мало знали о нём все его жители.

Сейчас Владыка был в ярости: Лайгон действительно не мог быть убит, и потому следовало придумать для него какое-то наказание, вот только опыта в решении подобных вопросов у него не имелось и оттого требовалось время на раздумья.

– Стража! – крикнул Мэггон так, что Лайгон поморщился, и стражники не заставили себя ждать. – Уведите его!

От варианта заточить юного мага в темницу пришлось довольно быстро отказаться: Мэггон не хотел, чтобы все видели, что Лайгон совершенно не сожалеет о своём поведении, а в том, что тот всем своим видом будет демонстрировать полнейшее отсутствия чувства вины, сомнений не было. Его сын не мог и не должен был продолжать позорить своего отца, перечёркивая своим поведением всё, чему его учили и какие качества пытались привить. Нет, этому валинкарцу нельзя было оставаться здесь! К тому же Лайгон явно рассчитывал на любовь сестры и матери, которые не позволили бы жестоко обращаться с ним.

Владыке не хотелось идти на поводу у преступника, но всё-таки он решил, что стоит дать ему шанс. Просто будет необходимо тщательно следить за Лайгоном, пока он будет в другом мире. Этот вариант нравился Владыке ещё и тем, что за время изгнания народ немного поутихнет и сможет принять исправившегося сородича обратно. Возможно, пообщавшись с людьми, его сын и правда перестанет переживать из-за своего отношения к этой расе, и сможет взглянуть на себя по-новому.

Мэггон всегда верил в лучшее, и на этот раз эта его привычка сыграла с ним злую шутку.

***

Лайгон сидел на балконе и ни о чём не думал. Его не запрятали в темницу, и это было уже хорошо. Он полагал, что до сих пор находится на относительной свободе, потому что судьба его ещё была под вопросом. Из своей комнаты ему запретили выходить, но он и не собирался покидать её. Однако, сам факт забавлял: запретить магу выходить из комнаты, заперев её на ключ снаружи. Нелепо, наивно и смешно! ещё и приставили к нему стражей, словно их жизни ничего не значат. Лайгон мог бы убить их, но это было ни к чему. Во всяком случае, пока.

Мэггон созвал Совет и в тронном зале решалась участь полубога, который в это время сидел и смотрел на просторы Валинкара из своего окна с самым блаженным выражением лица, словно ничто не тревожило его, и всё шло по намеченному плану. Стражники стояли чуть поодаль от него, угрюмые и молчаливые, шокированные убийством сородича наравне с остальными жителями Валинкара и немного опасающиеся молчаливого, но довольного мага. Лайгон услышал звук отпирающегося замка, затем открывающейся двери, а затем лёгкие шаги по каменному полу и шорох платья. Ему не потребовалось оглядываться, чтобы понять, что к нему пришла сестра. Она всегда приходила, если что-то было не так, ей всегда было до всего дело. Любопытство, нехарактерная черта валинкарцев, была свойственна ей, и Лайгон за эту её доброту всегда относился к ней с нежностью.

Пожалуй, это был единственный момент, когда сердце Лайгона дрогнуло: ему стало жаль Лаивсену, которая всегда дружила с ним и оставалась на его стороне в любых ситуациях. Теперь так не будет, и он знал это. Но боль от потери этих тёплых взаимоотношений оказалась ничтожно мала по сравнению с чувством собственного превосходства и предвкушением скорых побед.

В его планы входило растоптать Феронда, а этого сестра всё равно не простит. Так не всё ли равно, потерять её любовь сейчас или спустя несколько лет? Эта философская мысль вернула ему спокойствие и непоколебимость.

– Зачем ты убил его? – участливо спросила Лаивсена, подходя ближе, и Лайгон, посмотрев на неё, увидел, что она недавно плакала.

Ему уже начали надоедать подобные вопросы, которые норовил задать каждый встречный, и он с нетерпением ждал, когда уже Совет одобрит его изгнание, и он сможет покинуть Валинкар.

Он поспешно отвернулся к окну, чтобы не видеть глаз сестры. Нужно было доиграть до конца и не позволить глупому получеловеческому сердцу всё испортить.

– Чтобы другим не повадно было тягаться со мной, – ответил он сестре, которая с беспокойством смотрела на него. – Спроси у Феронда, как всё было, и потом ответь мне: не проще ли убить одного, чем ставить на место каждого, кто усомнится в моих способностях?

Девушка смотрела на брата с непониманием и грустью. Ей было неприятно видеть цепи на его руках, которые так никто и не снял. Кроме того, было непонятно, почему он вдруг сорвался и дошёл до того, что лишил жизни валинкарца. Да, проблемы были, и она знала о них не понаслышке, но никогда не могла и представить, что всё закончится столь плохо.

Она с минуту молчала, вспоминая всё, что могло хоть как-то подтолкнуть Лайгона к столь решительному шагу. Да, причины были, но…

– Неужели многих приходится ставить на место, Лайгон? Ты же сам запретил Феронду вступаться за тебя в стычках… – напомнила она ему.

– Да, запретил, – кивнул молодой маг, всё также глядя на просторы этого мира, а не собеседницу. – Потому что вполне могу разобраться со всеми сам.

Внезапно он перевёл взгляд на Лаивсену, и глаза его недобро сверкнули, словно он заподозрил сестру в неуверенности в его возможностях. Девушка печально покачала головой, присаживаясь на корточки рядом с Лайгоном:

– Ты очень вспыльчив и никогда не прощаешь обид. Если кто-то несправедливо задел тебя прежде, он остаётся врагом на всю жизнь…

– Неправда, – он улыбнулся ей уголками губ. – Просто те, кто несправедливо задевал меня прежде, не преминут задеть и сейчас. Таков наш народ. Я бы простил, если бы кому-то действительно хотелось получить моё прощение.

Девушка горько вздохнула и покачала головой.

– Гринор, может, и не желал твоего прощения, но это не повод убивать его…

– Значит, его имя Гринор? – притворно удивился Лайгон. – А я никак не мог вспомнить, когда разговаривал с отцом…

– Ты считаешь, что поступил правильно? – перебила его сестра.

– Да, – уверенно ответил он.

Лаивсена с тревогой смотрела на него. Она была единственной, кто знал о нём всё плохое, но продолжал любить и ценить. Он тоже хорошо относился к ней, и потому её печально-тревожный взгляд был просто невыносимым. Она спросила чуть дрогнувшим голосом:

– А если тебя… казнят за это?

– Не бойся, не казнят, – он почти ласково посмотрел на неё. – Изгонят или посадят в темницу, но точно не казнят… – он говорил об этом спокойно, будто это не касалось его напрямую, а потом усмехнулся: – Не смотри на меня так, словно видишь впервые. Я не такой любящий и справедливый брат, как Феронд.

– И всё-таки ты такой же мой брат, как и он… – тихо сказала девушка.

«Не такой же…» – подумалось Лайгону, но вслух он ничего не ответил, отвернувшись от Лаивсены, чтобы она не заметила, как глаза его загорелись ненавистью.

***

Лайгону повезло. Совет принял решение об изгнании, и Элара настояла на том, чтобы местом, где он должен будет жить, стал мир, населённый людьми. Она верила, что, пожив среди них, Лайгон сможет всё-таки принять себя таким, какой он есть, и не станет ненавидеть свою человеческую часть сущности. Она не могла поверить в то, что на самом деле Лайгон ненавидит валинкарцев, а точнее, своего брата, а до людей ему и дела нет. Они – лишь отличный повод покинуть Валинкар, только и всего.

Мэггон тоже не был против такого изгнания, втайне надеясь, что хоть там его сын обретёт дом и тогда сможет простить своему отцу то, что он привёл его в мир валинкарцев, который не смог полюбиться Лайгону. Также это было очень выгодно дипломатически: за пару десятилетий изгнания страсти могли поулечься и валинкарцы смогли бы снова принять своего оступившегося сородича.

Одно плохо – затея Лайгона удалась. Но дипломатия перевешивала, и Владыка сдался.

Принятое решение безотлагательно было притворено в жизнь. Без прощаний, напутствий и прочего пафоса маг был отправлен на выбранную Мэггоном планету, не очень далеко находившуюся от Валинкара, на которой Владыка прежде бывал и потому был уверен, что люди там есть, причём такие, которые смогут противостоять Лайгону в случае чего. Впрочем, в случае чего он и сам мог бы вмешаться, самолично нарушив свой запрет на посещения других миров. Но Мэггон надеялся, что до этого не дойдёт и ему придётся явиться к сыну только с одной целью – вернуть его домой. Это тоже было бы нарушением правил, но обоснованным и вынужденным, так что его бы поняли.

Далее в жизни мага начались десятилетия, о которых он прежде мог только мечтать. Это было не похоже на наказание, скорее, на подарок судьбы. Лайгон ни разу не пожалел о том, что ему пришлось убить ради этого – оно действительно стоило того!

Мир людей порадовал молодого мага отсутствием любых ограничений. Особенно магических. Эти ничего не смыслящие в магии существа никак не мешали ему, а мир их оказался весьма пригоден для сотворения заклинаний. Это было даже странно для Лайгона, ведь в человеческом мире пользоваться магией оказалось намного проще, чем в Валинкаре, да и восстанавливались силы в разы быстрее. Да, это было поразительно и невозможно, но в то время Лайгона не очень заботили причины столь странного парадокса. Здесь он мог многое, и это главное! Самодовольство и гордыня его возросли, и он не видел иных причин своих магических успехов, кроме одной: он талантливый маг.

А, будучи талантливым магом, Лайгон вскоре нашёл лазейки из этого мира в другие, более насыщенные магией и более опасные для него. В них так же было легко восстанавливать силы и пользоваться магией, но населявшие иные миры существа были уже не так просты, как люди. Потому временами приходилось возвращаться в тот, куда его изгнал Мэггон. К тому же Лайгон знал, что Владыка Валинкара периодически следит за ним. И всё-таки периодически молодой маг предпринимал вылазки в другие миры, чтобы научиться большему. Иногда он задумывался о том, почему из Валинкара у него не получалось найти выход в какой-либо другой мир и так легко получилось это из мира людей. Запрет Мэггона не мог бы остановить его, и он искал какие-нибудь пути из Валинкара, но их не было. Он читал когда-то, что Совет раньше был нужен также для того, чтобы совместными усилиями отправлять в путешествие в соседний мир того или иного валинкарца. Вспоминая об этом, Лайгон полагал, что просто все валинкарцы ничтожно мало владеют магией, и потому им нужно было действовать сообща, чтобы посетить другую планету.

Чувствовать себя худшим среди лучших, каким Лайгон привык ощущать себя в Валинкаре, было столь отвратительно его человеческой натуре, жаждущей осознания собственной значимости, сколь и валинкарской природе, жаждущей гармонии и ощущения себя частью своего мира. Здесь можно было всё это объединить, попытаться показать валинкарцам, какого правителя они потеряли в его лице, а так же обрести власть здесь, чтобы посоперничать с Мэггоном в его мире. Сам Мэггон интересовал его мало, но это здорово досадило бы Феронду, которого он так яро ненавидел последние годы и который некогда был ему дороже всех.

Идея подчинить себе несколько миров очень понравилась и быстро захватила Лайгона. Даже если с Валинкаром ничего и не выйдет, можно будет всё равно доказать брату, кто из них сильнее и могущественнее. Лайгону нравилась мысль, что даже если Феронду достанется Валинкар, у него к тому времени уже будет с десяток различных мирков, в которых, если постараться, можно будет считаться не просто правителем, а Богом. Лайгону казалось, что это должно будет произвести впечатление на весь валинкарский народ и на Феронда в частности, поскольку брат в списке ненавидимых Лайгоном существ был первым, и чувство это было обоснованным, заслуженным и привычным, таким, что не ослепляло, а лишь помогало достигать высот и планировать своё будущее.

Лайгон, посещая другие миры, убеждался в ничтожности человеческой расы, а так же в том, что Мэггон многое отнял у своего народа, запретив посещения чужих миров. И пусть некоторые из них были и вовсе не населены разумными формами жизни, зато в других встречались расы, весьма преуспевающие в магии, там было, чему научиться и было, чего остерегаться. Именно в такие миры полюбил проскальзывать валинкарец, едва удостоверившись, что способен не нарываться на неприятности и вести себя тихо. Он не гнушался подглядывать и подслушивать, добывая интересующую информацию, а так же мог применять развязывающую язык магию и физическую силу, если тот, от кого следовало получить знания, был слабее. Самым сложным было ускользать в эти миры так, чтобы периодически наблюдающий за ним Мэггон не заметил этого и ничего не заподозрил. Но отец всё реже тратил магию на то, чтобы увидеть сына, поскольку ничего примечательного он не находил в его поведении. А молодой маг обретал всё больше сил, и однажды даже сумел обманом выманить у старого колдуна, встреченного в каком-то захолустном мирке, его магический посох. Уж очень он понравился полубогу. Если бы обманом не получилось завладеть им, и пришлось бы убить колдуна – он убил бы, не раздумывая. Но не пришлось – посох был его без кровопролития и жертв. Эта вещица обладала своим энергетическим ресурсом и не раз выручала Лайгона в его странствиях. Посох так же доставлял ему эстетическое наслаждение: он был создан из полупрозрачного серого камня, на котором были вырезаны различные руны, а так же узорчатые орнаменты. Именно с помощью этой вещи он смог развеять все свои страхи – больше никто не мог противостоять ему… или он просто не встречался с тем, кто мог бы померяться с ним силами.

И вот, набравшись знаний, опыта и уверенности, а также за долгие десятилетия скитаний практически избавившись от человеческих чувств, маг решил приступить в плану по захвату власти над людьми, ведь именно их миры как нельзя лучше подходили для того, чтобы впечатлить Валинкар и к тому же завоевать их было не так и трудно: у людей, как правило, были лидеры и потому оставалось лишь свергнуть и занять их место. В Валинкаре тоже было так, но с Мэггоном могли возникнуть проблемы, так что куда проще было впечатлить количеством захваченных миров, чем пытаться захватить власть в своём.

Однако всё оказалось не так просто. Лайгон был готов к тому, что придётся демонстрировать свою силу и жестокость, но не был готов к тому, что стоит начать воплощение планов в жизнь, причём в мире, довольно отдалённом от того, куда его изгнали, стоит только убить первых несогласных, как по его душу заявится Мэггон, который не напоминал о себе почти пятьдесят лет и, как казалось Лайгону, решил оставить его в изгнании навсегда.

Но однажды он всё-таки заявился. Весьма некстати, надо заметить. Владыка Валинкара появился без предупреждения, бесцеремонно ворвавшись в жизнь Лайгона и испортив его первый, сырой, не очень продуманный, но всё-таки план по самопровозглашению себя правителем одного человеческого мирка. Лайгон даже не понял сперва, откуда взялся Мэггон, настолько тот появился неожиданно. Владыка подошёл к сыну быстрыми шагами, когда Лайгон стоял на крепостной стене одного города и наблюдал за дымом пожарищ. Мэггон схватил едва успевшего повернуться к нему мага за плечи, не сказав ни слова.

– Здравствуй, отец! – поздоровался Лайгон с усмешкой. – Ты, я полагаю, ко мне?

Владыка не ответил ему, лишь начал шептать какие-то заклинания. Лайгон ничего не успел понять, как всё вокруг закружилось серебристым вихрем, а от рук Мэггона пошёл то ли обжигающий холод, то ли не менее обжигающий жар. Маг попытался сбросить руки отца со своих плеч, чтобы прервать заклинание и заодно избавиться от неприятного ощущения, но было уже поздно. Сил бы хватило, но слишком поздно… Окружающая обстановка изменилась, озарившись яркой ослепляющей вспышкой, усмирившей серебристый вихрь, но долго не позволявшей нормально видеть. Когда глаза смогли хоть что-то различить, Лайгон понял, что находится в тронном зале Мэггона. Владыка выхватил из рук сына столь значимый и столь могущественный посох и отшвырнул в сторону, отчего тот ударился о стену с глухим обиженным звоном: так небрежно с этой вещицей никто никогда не обращался.

– Ты творишь одну глупость за другой! – рявкнул Владыка, быстрыми шагами подходя к трону и усаживаясь на него, при этом нервно поправляя подол мантии.

– Почему же глупость? – переспросил Лайгон, тоже подходя ближе к трону и разводя руками в непонимании. – Глупость совершил ты, не позаботившись об ограничении моих магических сил, разве нет?

– Так знай же, что отныне ты будешь лишён их вовсе! – встав с трона, грозно прогремел Мэггон, который полностью признавал, что очень ошибся, недоследив за тем, как растёт могущество этого полукровки.

Лайгон впервые стушевался.

Он нервно сглотнул, глядя на возвышавшегося Мэггона, который, казалось, стал раз в пять выше ростом, чем был. Отец больше не казался ему посредственным магом, напротив, Лайгон вдруг осознал, что вступил в противостояние с тем, кто силён и сила его опасна прежде всего тем, что неизвестна до конца. На что он способен? Что, если он настолько могущественен, что путешествовал по мирам самостоятельно? Сам покидал Валинкар, который никого отныне не желал выпускать, и никакие магические силы не помогали Лайгону найти лазейку отсюда?

Лайгон потерял дар речи и даже прекратил улыбаться.

Ему стало страшно.

Отец грозил отобрать у него самое дорогое. То, без чего он не мыслил себя, без чего был беззащитен и походил на тех жалких людей, чья кровь по жестокому умыслу судьбы текла и в его венах.

– Не надо, – тихо попросил он, видя, что Мэггон начинает творить заклинание, но Владыка не обратил внимания на непокорного сына, и тогда тот сказал громче: – Не надо, отец!

Тот вновь не послушал его и никак не отреагировал на просьбу.

– Пожалуйста, не делай этого! – взмолился Лайгон, который просто не мог сейчас потерять всё, что так долго и так старательно копил.

Магия стала смыслом его жизни, частью его сущности… единственной опорой в жизни…

– Не надо!!! – прокричал он так, что эхо, разлетевшееся по тронному залу едва не оглушило его самого. – Лучше убей меня, но не отбирай… – он не успел договорить, да и не было в этом никакого смысла: Мэггон не поменял бы своего решения ни за что.

Владыка уже собрал всю свою магическую энергию воедино и, протянув руку к Лайгону, швырнул в него этим мощным потоком.

Молодой маг отлетел назад, упав на спину и ударившись о каменный пол. Никогда прежде столь незначительное падение не доставляло ему столько боли: магия больше не подпитывала его тело, которое теперь было почти таким же слабым, как человеческое. Мэггон продолжал направлять энергетический поток на сына, вокруг которого постепенно образовывалось зеленоватое свечение. Магические силы, которыми был полон Лайгон, покидали его всё быстрее. Он чувствовал это, а так же слабость и безнадёжность, но глаза его полыхали гневом.

Он достаточно унизился и теперь ощущал ещё большее презрение к этому миру, в котором он так мало мог. Силы покидали его, и он закричал от переполнявших его чувств и боли.

Этот крик прокатился эхом по всему помещению, но показался самому Лайгону тихим и невнятным. Он корчился на полу, не в силах противостоять отцу и мысленно проклинал и его, и Феронда, которого считал повинным во всех своих бедах.

Всё кончено.

Он больше не мог колдовать. Не мог защищаться. Не мог убежать отсюда. А, главное, не мог воплотить свои мечты в жизнь.

Да ещё и пришло горькое осознание, что отец его достаточно сильный маг. По крайней мере, отобрать силы – это не то, что под силу любому.

Мэггон безвольно опустил руку, когда его сын стал окончательно лишён магии, устало сел и откинулся на спинку трона, прикрывая глаза. Лайгон некоторое время лежал, не шевелясь. Боль отступила сразу же, как прекратилось воздействие, но липкое отчаянье начинало заполнять его душу. Мэггон отнял у него самое дорогое, самое необходимое. Так быстро и так просто. Лучше бы он отнял жизнь. Полубог прикрыл глаза, в которых стало неприятно предательски пощипывать. Но тут же он запретил себе унывать и раскисать. Нельзя давать отцу повод думать, что ему удалось задеть его за живое, ударить в самое больное и практически втоптать в землю, ведь без магии он был больше похож на получеловека, чем на полубога. Прогнав все ненужные мысли, и с трудом натянув на лицо лукавую улыбку, Лайгон приподнялся на локтях и постарался сесть. Получилось с трудом, и потому он не стал предпринимать попытки подняться на ноги и продолжил сидеть, пытаясь пальцами уцепиться за холодный шершавый пол.

– За что, отец? – наигранно-обиженным голосом спросил он, сидя на полу.

– Скольких ты успел убить, пока я не вмешался? – устало спросил Мэггон. – Сколько жизней оборвалось из-за твоей прихоти?

– Это жизнь… Так случается, что людские жизни заканчиваются резко… Вспомни, сколько их оборвалось тогда, когда ты притащил меня в Валинкар? – не остался в долгу молодой маг.

– На одну меньше, чем должно было, – сухо ответил владыка.

– Признал свою ошибку? – удивлённо спросил Лайгон, которого слова отца ничуть не задели. – Признал, что не стоило вмешиваться тогда?

– Нет, – отрезал Мэггон. – Я не жалею, что вмешался. Жалею, что не рассказал тебе правду, пока ты был ребёнком, пока ты был дружен с братом. Я помню те времена. Надо было тебе всё узнать тогда. Возможно, тогда бы в твоей душе не накопилось столько ненависти, – он устало вздохнул. – Тогда ты был сильнее духом и не стал бы ожесточаться.

Маг вспомнил светлые деньки своего детства, далёкого и какого-то словно чужого, когда всё было хорошо и у него не было врагов или же он просто не замечал тогда этого.

Детства ли? Сколько ему было, когда всё ещё было прекрасно?

В тридцать восемь он ненавидел всех, но в тридцать и даже в тридцать шесть он был иным. Это не детство. Это была пора его юности, которая закончилась с тех пор, как душа его почернела от ненависти. Когда это случилось? Как? Почему?

Ответы на этот вопрос терзали вовсе не Лайгона. Магу было плевать на причины.

Он вспоминал прошлое, и ресницы его подрагивали, а глаза вновь становились чуть влажными. Ему не было жаль себя тогдашнего, но ощущение, что он потерял себя вновь, опустошало.

– Я не был сильнее тогда, – прикинув, ответил Лайгон. – Я был наивнее и глупее, – он слегка поморщился, так как тот добродушный валинкарец, коим он некогда был, уже давно не нравился ему.

Лайгон явно хотел ещё что-то добавить относительно того времени, но Мэггон вернулся к разговору о людях:

– Человеческие миры должны быть тебе хоть немного дороги, я полагал…

– Ты ошибался, – пожал плечами маг.

Люди совершенно не вызывали никакого положительного отклика в его душе, лишь напоминали, что он мог бы быть столь же жалок, как они, если бы не начал развивать в себе магию. Он презирал в себе человеческую часть и свято верил, что ему удалось изжить в себе её.

– Объясни мне, почему ты так поступил? – требовательно сказал Владыка Валинкара: он был не только зол, но и разочарован.

Его голос прозвучал глухо и твёрдо, но Лайгон сумел почувствовать всю горечь, с которой был задан этот вопрос. Опустошённый, дезориентированный маг не смог долго сдерживаться, и решил ответить честно и попытаться найти понимание. Вряд ли бы это заставило отца вернуть силы, но… На какой-то краткий миг ему остро захотелось быть услышанным и понятым.

– Я оказался в мире людей, – начал своё повествование Лайгон. – Быть может, они не такие, как те, что жили в моём уничтоженном мире… Но они жалки и слабы. я не представлял, что это настолько… отвратительно… И ты был прав, мы для них – Боги. Мы для них, как… как для нас никого нет, понимаешь? Для нас нет никого, кто был бы сильнее, могущественнее, развитее нас. А для них – есть. Для нас нет никого, кто обладал бы недосягаемыми знаниями… Да, есть те, кто умнее и опытнее, но это наживное… А люди… Им попросту недоступно то, что доступно нам… – он вздохнул и на миг прикрыл глаза, чтобы справиться с эмоциями и напомнить себе, что он – не человек. – Это довольно уныло… Они беспомощны, но самонадеянны, и от этого так хотелось показать им, насколько они заблуждаются! Я со своей магией… – он запнулся, вспомнив, что отныне этой самой магии у него нет, и ненависть с новой силой вспыхнула в его глазах. – Я мог быть там повелителем, как ты в Валинкаре. А почему нет? Здесь я, возможно, слабее остальных, но зато там… Пусть я полубог, но и получеловек… Если мне нет места на троне Валинкара, отчего бы и не попытать счастья на троне в мире людей?

Он высказался и теперь смотрел на отца, ожидая ответа.

Мэггон покачал головой, недовольный словами своего сына:

– Трон нужно заслужить, а не захватить силой. Только тогда можно справедливо править народом, ибо только тогда народ любит и уважает своего правителя…

– Феронд заслужил трон? – прямо спросил Лайгон, которого раздражал тот факт, что его брату власть достанется совершенно без каких-либо усилий в то время, как теперь, без магии, ему придётся потрудится, чтобы хоть чего-то достичь.

– Он заслужит его, – уверенно заявил Мэггон. – Пока не представилось случая, но он готов на всё ради своего народа, это чувствуется уже сейчас. Я уверен в нём…

– А что со мной? – сразу перевёл тему Лайгон. – Когда ты вернёшь мне магическую силу? – он не мог не спросить, поскольку этот вопрос волновал его сейчас куда больше, чем трон Валинкара.

– Никогда. – Ответил Владыка, и маг вздрогнул всем телом от столь жестокого приговора. – Ты предал оба свои народа: и человеческий, и валинкарский, пролив их кровь, не имея на то никаких весомых оснований.

Маг с усилием взял себя в руки. Нельзя показать, насколько он сейчас беспомощен! Нельзя, чтобы Мэггон понял, что у его сына не осталось ни одного козыря в рукаве. Нельзя, чтобы кто-то понял, что он проиграл…

– Отстроишь для меня темницу и заточишь в ней на века? – полюбопытствовал о своём будущем Лайгон.

– Совет рассматривал такой вариант, пока я был в мире людей, разыскивая тебя, – признался Владыка. – Но есть те, кто любит тебя таким, какой ты есть. Даже предателем и убийцей: твой брат, сестра и мать… – при упоминании Феронда, маг едва заметно скривился. – Они не видели всего того, что ты учинил. Я решил, что так будет лучше. И они просили принять милостивое решение относительно тебя.

– Мне не нужна ни твоя, ни их милость! – огрызнулся Лайгон, теряя спокойствие. – Они думают, что я плохой? Им доставляет удовольствие осознавать, какие они благородные, что могут сочувствовать даже мне? Легко быть хорошим, когда вокруг всё словно создано для тебя, верно?

– Я не намерен обсуждать с тобой то, чего ты не понимаешь, – отрезал Мэггон. – Сейчас я позову стражников, и ты отправишься в свою комнату. Когда Совет примет решение, что с тобой делать, я непременно поставлю тебя в известность. И ещё: я не хочу, чтобы ты встречался или разговаривал с Эларой и Лаивсеной.

– Отчего же? – осведомился молодой маг, хотя прекрасно понимал, что, если бы даже сестра или мать захотели повидать его, он бы всячески старался избежать этого. Он знал, что им будет неприятно узнавать его в этом уставшем и открыто презирающем всё вокруг валинкарце. Да и сам он не хотел позволять им видеть себя ожесточённым, ненавидящим и проигравшим. Его лицо было небритым, а волосы отросшими. И хоть мужчина всё равно выглядел опрятным и ухоженным, но всё это изрядно старило его, словно он прожил уже не одну тысячу лет, и за это время жизнь нещадно потрепала его. А на самом деле виной всему был не вовремя вмешавшийся Мэггон, отобравший у него единственное, в чём он превосходил большинство валинкарцев – магические силы. Нет, Лайгон не хотел показываться таким Лаивсене и Эларе, но нельзя было допустить, чтобы Мэггон понял это. Почему-то молодому магу казалось, что стоит отцу догадаться, что он не хочет видеть их, как он непременно переменит своё решение.

– Им будет больно принять приговор, и я не хочу усугублять ситуацию, – пояснил Владыка своё решение и крикнул: – Стража!

***

На следующий день сопровождаемый стражниками Лайгон подошёл к тронному залу, где его ждали Феронд и Мэггон. Брата видеть не хотелось совершенно. Крупный, широкоплечий, в красивой парадной одежде он вызывал желание расправиться с ним собственноручно и незамедлительно. Прежде его смерть не принесла бы магу радости, поскольку у него были другие планы, но сейчас, когда месть стала почти невозможной, Лайгон отчаянно желал уничтожить брата.

Но не мог.

Это злило, но приходилось стискивать зубы и смотреть прямо перед собой, чтобы не сорваться.

Он слаб.

Он не сможет причинить никому физический урон. Значит, остаётся лишь издеваться над своими родными, чтобы они знали: он – не сломлен!

Стражники не стали входить в зал, и, пропустив Лайгона в полутёмное просторное помещение, закрыли за собой двери. Не в первый раз он входил сюда под конвоем, однако в предыдущий его явно остерегались куда больше, чем сейчас. Это немного раздражало. Приветственно улыбнувшись Мэггону и Феронду, Лайгон с неискренним удивлением глянул на свои запястья:

– Надо же, решили обойтись без цепей? Думаете, что меня, лишённого магических сил, можно не опасаться?

– Не думаем, – ответил Феронд, – Знаем точно, что нельзя. – Слова гулко звучали, отражаясь от высокого потолка и резных широких колонн.

Он говорил уверенно, но от Лайгона не скрылась дрожь в его голосе. Едва заметная и такая невыразимо приятная: брат нервничает. Волнуется, переживает… Отчего? Впрочем, неважно. Главное – ему не по себе.

Лайгон пристально посмотрел на Феронда. Карие глаза смотрели с болью, и маг никак не мог понять причин этой боли, но наслаждался ею.

Он улыбнулся брату, показывая, что у него всё хорошо, но тот отвёл взгляд, поглядев на отца.

– У тебя был шанс исправиться, и сегодня мы даём тебе последний… – сообщил Мэггон.

– А я думал, прошлый был последним, – ехидно заметил Лайгон, поджав губы. – Первым и последним, это было бы мудро для такого расчётливого правителя.

Мэггон не намеревался отвечать, и за него это сделал Феронд, как-то странно посмотревший на брата: так, словно все совершённые Лайгоном ошибки были на его совести. Маг вообще замечал нечто подобное во взгляде этого валинкарца довольно давно, но не придавал значения. Чем было хуже Феронду, тем лучше, и искать причины было излишним. Его брат вёл себя с ним отвратительно, и теперь мог сколько угодно раскаиваться, магу не было до него дела.

– Этот шанс будет последним, потому что мы больше не увидимся, – мрачно пояснил Феронд, в его голосе слышалась грусть и такая запредельная тоска, что маг невольно передёрнул плечами, поёжившись. – Надеюсь, ты воспользуешься им разумней, чем предыдущим… Хотя мы этого не узнаем.

Маг судорожно сглотнул.

Что-то происходило.

Здесь. Сейчас. Стоящий напротив него Феронд знал что-то, чего не знал маг, и это раздражало, обескураживало и заставляло ненавидеть его всё сильней.

Какую игру он ведёт? Как этот валинкарец может знать больше? Что это за знание? Неужели наказание будет столь суровым, что брату стало жаль его? С чего бы?

Маг взял себя в руки.

Он больше не унизится перед отцом. Он примет его решение достойно, каким бы оно ни было.

– Заинтригован, – признался Лайгон. – Что же вы для меня придумали?

Он внимательно выслушал приговор, оказавшийся весьма странным, но не очень-то и пугающим. С чего тогда столь странная реакция Феронда?

Маг удивлённо поднял брови:

– Погоди-ка, разреши уточнить: вы собираетесь выбросить…

– Изгнать, – поправил Феронд.

Лайгон кивнул:

– Ну хорошо, «изгнать»… меня в какой-то далёкий случайный мир, где и жизни-то может не быть!

– Там будет жизнь, – сухо пообещал Мэггон.

– У-уу, – протянул Лайгон. – Да я смотрю, не такой уж и случайный этот мир…

Становилось всё интересней, но опасности пока маг не чуял. Худшее, как ему казалось, с ним уже случилось – он остался без магии. Остальное можно было пережить!

– Это неважно. – отрезал правитель Валинкара. – Тебя никто не сможет вытащить оттуда, даже мы… даже если захотим… Этот мир невообразимо далёк, и чтобы отправить тебя туда, мы с Ферондом потратим столько сил, что неделю будем их восстанавливать!

Лайгон насмешливо улыбнулся:

– Может проще сразу убить меня? Расскажи всем о том, кто я, отец! Возможно, тогда Совет позволит убить меня, сочтя, что ни прольют кровь получеловека.

Лайгон глянул на брата и убедился в том, что тот не знает правды. Это радовало.

– Ты будешь изгнан, – сухо повторил Мэггон, игнорируя вопросительный взгляд Феронда, который не очень понял слова брата.

– Да ну, вам ведь придётся потратить много энергии… – продолжал Лайгон с прежней насмешливой интонацией. – К чему столько стараний, если мне там не выжить? Без магических сил, без оружия и знаний… Дайте хоть мой магический посох, что ли… – он не знал толком, зачем эта вещь ему, но расставаться с ней навсегда было нельзя, и он чисто интуитивно чувствовал это.

Феронд и Мэггон с сомнением переглянулись, и Владыка ответил:

– Он не более, чем безделушка, весь магический ресурс, что был в нём, мы перенаправили на мирные цели, и теперь это простой посох, который не прибавит тебе сил.

– Но он будет напоминать мне о вас, – нежно промурлыкал Лайгон. – Зачем он вам? Вдруг попадёт в плохие, но умелые руки, и вернёт силу. Не лучше ли избавиться, раз случай подвернулся? А я смогу отбиться им от нежданных врагов. Ведь кто знает, что за существа встретятся мне в том мире…

Повисла тишина, и маг не смел нарушить её. Мысленно он умолял отца вернуть ему посох, но не произнёс больше ни слова и смотрел лукавым взглядом, за которым невозможно было прочитать истинные чувства.

– Не знаю, на что ты рассчитываешь, но, будь по-твоему, посох заберёшь с собой, – решил Мэггон.

Лайгон картинно прижал правую ладонь к груди и немного поклонился, при этом испытывая искреннюю радость:

– Благодарю. А немного магических сил мне не оставишь? – это было самонадеянно, но попытаться стоило. Причём попытаться именно в таком тоне: пусть знают, что он легко относится к своей потере.

– Не торгуйся! – отрезал Мэггон. – Мы и так сохранили тебе жизнь! Ты знаешь, благодаря кому мы приняли такое решение.

Лайгон знал. Если бы не вера в него его приёмной матери и сестры, на этот раз его бы точно казнили и об изгнании даже не задумались. Хотя… Какое дело валинкарцам до жителей иного мира, в который им путь заказан? Нет, не казнили бы. Раз не лишили жизни за Гринора, то и сейчас бы смилостивились.

Владыка продолжал:

– По той же причине мы дадим тебе преимущество: ты сможешь понять речь любого высшего существа, что встретится тебе, и оно сможет понять твой язык.

– Прекрасно, – улыбнулся Лайгон. – Я могу рассчитывать скоротать жизнь за душевными разговорами. Кстати, люди относятся к высшим существам?

– Да, – холодно сказал Мэггон. – Хоть ты и думаешь иначе.

Лайгон фыркнул и перевёл взгляд на Феронда. Тот всё также с глубоким сожалением и нескрываемой болью смотрел на брата, понимая, что видит его в последний раз.

– Всё никак не привыкнешь прощаться со мной? – усмехнулся Лайгон. – Вроде бы только мы вновь обрели друг друга, семья воссоединилась, а я отправляюсь в следующее изгнание невесть насколько.

– Навсегда, Лайгон! Ты понимаешь это хоть сейчас? – Феронд повысил голос, пытаясь достучаться до брата, но это как обычно не дало результатов: Лайгон старался не вникать в то, что говорили ему таким тоном, словно он чего-то не понимает. Он понимал больше других, по крайней мере, был в этом уверен.

– Если это всё, то можем начинать, – поторопил Лайгон, переводя взгляд на отца.

– Дать тебе время проститься… с нашим миром? – не унимался Феронд, которого это изгнание, казалось, огорчало больше, чем самого изгнанника.

– С вашим миром?… – наигранно удивлённо переспросил маг. – Пожалуй, да… – он согласно кивнул и, широко улыбнувшись, громко крикнул: – До встречи, Валинкар! – и, насладившись долгим перекатистым эхом, добавил: – Теперь точно можно начинать!

Больше они не сказали друг другу ни слова. Мэггон тяжело вздохнул, и все трое отправились в оружейную, где стражи, косо поглядывая на Лайгона, выдали Феронду посох, покоящийся до этого на бархатистой ткани в прозрачном коробе. Вещь эта действительно не имела никакой силы, но передавать её в руки брата Феронд не спешил.

Лайгона весть об изгнании не удивила, и даже не очень бы и расстроила, но вкупе с лишением сил давала серьёзный повод для беспокойства. Но мужчина ничем не выдал своего состояния, оставаясь насмешливым и непринуждённым. Никто не должен был заметить, каким беззащитным и опустошённым он ощущал себя без магии.

Усмехнувшись, он позволил брату завязать себе глаза чёрной повязкой и услышал позади себя невнятное бормотание. Это ему польстило: даже сейчас они опасались его, не желая, чтобы он увидел и услышал что-то лишнее. Феронд и Мэггон замолкли, Лайгон почувствовал, как ему в руку вложили посох и грубо толкнули в спину навстречу неизвестности.