Читать книгу Горький шоколад - Анастасия Евгеньевна Чернова, Анастасия Чернова - Страница 17

Двор этот напоминал колодец: стены с четырех сторон, все окна темные и нежилые. Должно быть, и правда: скоро, каким-нибудь морозным зимним утром, приедут сюда строительные машины и тяжелой гирей снесут ненужные ветхие строения. Разломится под мерными ударами столетний кирпич, деревянное крыльцо обратится в щепки. Кто вспомнит, что когда-то за этими стенами спал в кроватке, за шторкой, ребенок, и голуби, слетевшись, глухо ворковали на чердаке.

Кто вспомнит, что в начале двадцать первого века в холодных сумерках осени, когда единственный фонарь на углу дома еще не загорелся, и небо бледнело цветом сухого листа, на крыльце, в шерстяном пальто и в серых сапогах на невысоком каблуке, прислонившись к дверному косяку, стояла девушка. Она смотрела перед собой на соседнее здание музыкального магазина, и тени деревьев казались огромными; качаясь от ветра, струились длинные ветви.

– Маша, – послышалось, – здравствуй!

Можно не оглядываться, разве не чувствовала она сейчас что-то удивительное в своем сердце, в полноте, что назревала, теплой волной передалась до кончиков пальцев. Весь мир сошелся в единственной точке. На темном крыльце заброшенного двора.

– Денис…

Он стоял под окнами, за палисадником, не улыбаясь, внимательно смотрел, и пальто его было расстегнуто, а руки в карманах.

– Привет!

Не сговариваясь, они пошли куда-то вглубь, за дома, так близко друг к другу, что чуть не наступали на ноги. Летели, плавно кружась, последние крупные листья.

– Что такая грустная? – спросил Денис.

– Я? Да нет… а ты сейчас… как, откуда?

– По делам, нужно было, просто шел, тут здание, не это – другое. Вернее, это самое, но мимо…

– Что? – не поняла Маша.

– Вот так, – вздохнул Денис, – мимо.

– Ну, ясно…

У Маши спала температура еще день назад, но в институт еще не ходила; понравилось проводить все время дома, и сегодня первый вечер, как она решила заглянуть в музей; недавно вернулась заведующая, и привезла из поездки несколько карандашей, по некоторым сведениям подобным стержнем мог пользоваться Волгин, хотя точно этого никто не знал.

– И при чем здесь карандаши… – закончила Маша, – обычные, цветные. Китайские.

Хотя они шли очень медленно, тихие дворы неумолимо кончались, за черной вязью деревьев уже просвечивали желтые окна девятиэтажного дома, и доносился приглушенный шорох машин. Вечный гул, неотделимый от города.

Денис свернул к детской площадке. «Садись», – сказал он Маше, усаживаясь на скамейку. Маша устроилась рядом. Они молчали.

Вдалеке, над сеткой забора, горели красным круглые светильники, и никого вокруг не было; только черное небо и яркие огни, и влажная скамейка, и песок под ногами.

Ей казалось, за эти несколько дней Денис как-то похудел, черты его лица обострились, румянец побледнел, а глаза, напротив, стали еще темней, сильная усталость отражалась в них. Взгляд его при этом оставался живым, и впервые Маша подумала, что в человеке мы замечаем, прежде всего, внутренне настроение, ту, почти неуловимую, подобную дыханию интонацию, и лишь затем – все остальное. Сколько существует правильных симметричных лиц, тронутых холодом небытия. Красивые и пустые улыбки, напоминающие оскал.

Как же ей хотелось, чтобы вечер не кончался, длился вечно, когда-то ведь было такое уже, нет разве? И тут она вспомнила, настолько четко и пронзительно, что слезы подступили к глазам, будто от световой яркой вспышки. Леша. Конечно. Запах его сигарет, ямочки на щеках. Его по-детски мягкая и тонкая ладонь. Денис совершенно другой, но взгляд, когда он, задумавшись, смотрит неподвижно вдаль, а потом вдруг опустит ресницы – тот же.

– Денис, – спросила Маша, – тебя не было в институте, что-то случилось?

– Да нет, ничего, просто дела, разные дела, я же работаю, – и тут он встал.

Фары машин скользили прочь, пронзая темноту. Мгновенными точками появлялись со стороны забора и так же быстро исчезали, будто растворялись в ночном туманном воздухе.

– Ты куда?

– Пора мне, на работу. Пойдешь до метро?

– Ну давай…

Маша подтянула ремешок на сапоге. Теперь они шли быстро, Денис, сдвинув рукав, глянул на часы:

– Время-то!

– На работу в театр?

– Скорей надо. Будет плохо.

– Денис, – Маша еле успевала, она бежала мелкими шажками, заглядывая сбоку, – кого ты там играешь?

– Кого? Да, знаешь, по-разному. Спектакли – уклон в сатиру. Я же пою. Сначала учился в консерватории, но потом ушел. Играю женщин, пожилых. Ну, вернее Бабу Ягу. А в другом спектакле играю любовницу короля.

– Что-что?

– Это так забавно. Тебе бы понравилось.

– Женские роли?..

– А ты думала что – Гамлета? – он рассмеялся, – ну вот.

Они входили в метро. Толпа тут же подхватила, удушливо сжимая, и понесла в общем, едином направлении; с эскалатора пахнуло жаром и поплыли сверкающие белые светильники, похожие на соляные столбы. В переходе, глубоко внизу, играли на скрипке, звуки высоко взлетали, зависая на мгновение, прокалывали собой пространство, и тут же мучительно долго тлели, вибрируя в общем шуме. Это была не игра, а какое-то издевательство. Непрекращающийся кровавый крик.

– Скрипка расстроенная, – сказал Денис.

Вырвавшись из толпы, они спускались по левой стороне эскалатора.

– Позвольте пройти, – то и дело просил Денис; как уж они торопились, бежали, схватившись за ленту перил, липкую от чужих пальцев.

Маше нужно было переходить на другую станцию, и они попрощались у лестницы, под декоративным лепным балконом. Люди на барельефе, статные, в военных шинелях целились из пушки в невидимых врагов. «Ура, революция» – гранитная подпись внизу.

– Мне бы хотелось… Можно посмотреть твой спектакль? – спросила Маша. – Как-нибудь…

– Не стоит, – резко ответил Денис, – до встречи, я же опаздываю.

На середине лестницы, приостановившись, Маша не выдержала и оглянулась.

Он стоял все на том же месте и смотрел в ее сторону, провожал взглядом. Стройный, светловолосый, он словно источал сияние среди сутолоки, грохота поездов, среди грязи, мрачных скульптур с автоматами наперевес; а скрипка пронзительно, в бешеном темпе, продолжала играть, и звуки, захлебываясь, походили на визг.