Читать книгу Мидиан. Книга шестая - Анастасия Маслова - Страница 5

Кристиан набирал красновато-ржавой земли в ведро, находясь у своего убежища. Остриё лопаты с лёгкостью вонзалось в пропитанную влагой почву. Дождевые тучи и сегодня застилали небосвод. Пепельное утро. Даже новая зелень выглядела тусклой, а воздух, тёплый по-весеннему, был скован ленной духотой. Изредка накрапывал дождь. Где-то за тучами царствовало позабытое солнце.

– Вы кого-то хогоните? – услышал Кристиан мальчишеский свежий и сильно картавящий голос. И на Вигго Гри, что сейчас расположился неподалеку вместе со своим старым велосипедом, нацелились две зловещие луны из зелёного льда. И Вигго стало от этого жутко.

– Я хор-р-роню себя, – бросил ему де Снор.

Вигго покивал своей рыжей головой, словно прекрасно его понял, и поспешил уехать дальше по каменистой дороге. За спиной его осталась башня призрака в траурном фраке. Вряд ли Гри хотел бы узнать, что творится в её сумрачных и таинственных пределах. И ещё больше навлекал страх хозяин этого жилища.

…Оконные створки в бывшем кабинете Артура с грохотом открывались. Даниэль отчаянно боролся с запахом, от которого многие отшатнутся. Это запах смерти. Он сочетал в себе смрад и мятную гнилостную сладость. Он с трудом выветривался и сочился дальше по мансардному этажу.

Вчера Даниэль уснул, как и обычно, с трудом, но теперь уже – с окрыляющим пониманием того, что хочет быть с Евой, что обрёл в ней желанное. И от этой мысли он ощущал необычайную наполненность. Словно перед ним открылся мир теплоты и света, где он может любить и позволить себе быть любимым, ударится в милые хлопоты с детьми, быть причастным к домашнему, тихому счастью.

Но в грёзы к нему ворвался Седвиг. Он сидел в кресле Артура в полутьме, точно он находился на троне. На белой шее его полярным отсветом играла подвеска из перевёрнутого треугольника и полумесяца. Даниэль стоял напротив. От Седвига шёл мерзкий и грязный дух. Словно что-то усиленно и обильно разлагалось. Весь его образ и выражение лица – гноящееся зловоние и падаль. Тонкие жестокие губы его изрыгали: «Даже если город перестанет существовать, то я буду в твоём наследии. Все твои потомки вернутся в Мидиан и будут стенать и страдать. Так, по зову Мидиана оказались когда-то здесь и ты, и Кристиан… Мидиан не отпустит никого, не снимет цепей, пока есть Королева. Велиары – чёрные рабы своей крови. И ты бессилен! Так дай же мне новых невинных! Так дай же на костры Мидиана новых заключённых!» Даниэль накинулся на него в отчаянии, больше не желая слушать горькую правду. Через камзол Сервига сыпались черви в тлеющем месиве…

И после Даниэль проснулся на сгружённых простынях. В напряжённой руке его была сорванная подвеска Седвига, что через мгновение распалась в пыль. С улицы доносился звук дождя, парающего с пепельного утреннего неба. И повсеместно – запах смерти.

А вместе с этим с новой силой взбунтовалось в Даниэле ненадолго отхлынувшее предчувствие его собственной гибели. Над ним вновь простёрлись кожистые крылья бледного ангела.

После полудня начался такой жестокий ветер, что кроны старых деревьев клонились, как полевые колосья. Буря косила бедный, несозревший до срока урожай.

Возле Евы сидел Скольд и набирал из ампулы в шприц. Она бесцельно и вяло смотрела за каждым его движением. У неё был сильный жар. И Дикс её радовал своей непринуждённостью. Скольд задорно произнёс:

– Ну, давай одно полужопие. Не обессудь. Я врач. И часто вижу жопы. И многое другое.

Ева, уткнувшись носом в подушку, слышала его слова:

– У меня есть клиника своя. Причём она красиво так граничит с кладбищем, ха-ха-ха! Какая ирония! Всё необходимое тебе купит твой мужчина. Списочек я ему дал. Надеюсь, он разберётся в моём фирменном почерке. Как у тебя здесь дела? Всё хорошо?

– Ай!.. Да, всё отлично…

Скольд перед своим уходом заглянул в гостиную, где находились Даниэль и Авилон. Они о чём-то бурно и наперебой говорили. Дикс всучил безостановочно курящему уже битый час Дани довольно большую бархатную коробку со словами :

– Эй, холоп! Тебе очередной подарок.

И стал отмахиваться от едкого насыщенного дыма. Даниэль быстро спросил у Дикса, откладывая коробку в сторону:

– Спасибо, конечно… Ты не останешься?

Тот впопыхах ответил, поглядывая на часы:

– Если бы я мог сегодня! Убегаю. Рейн! Горю желанием увидеть заголовки: «Авилон разоблачил загадку века!» Ну, ты понял.

И он исчез мгновенно.

Авилон излагал Даниэлю далее ту историю, которую пришлось прервать:

– И тогда… Я готов был войти в башню. Но возникло ощущение полной растерянности, как будто это были не мои мысли, не мои ноги. И я уехал. И только через час понял, что со мной произошло что-то отнюдь не типичное. Тем же вечером я собирался повторить запланированное дело. Но встал у порога своей квартиры, как вкопанный. И тут же я выбросил эту гребаную бело-красную карточку. То же самое было у тебя, и у Евы… Я займусь этой иглой, о которую она укололась.

У Даниэля до сих пор стоял тот отвратительный загробный запах. Он бесцветно произнёс:

– Она больше не поранится. Все мы помним, что случилось с Адели из-за связи со мной. Я бы очень хотел, тепло и родительски, оградить Еву от всего плохого. Но думается мне, что я и провоцирую то скверное, что с ней стряслось. Нам нельзя быть вместе. Я дам ей всё возможное, огражу её по мере своих сил, позабочусь о её будущем. Но её будущее не будет связано со мной.

– В чём причина таких мыслей? – нахмурил брови Рейн.

Дани произнёс спокойно и ровно, отчуждённо отведя глаза:

– Это семейное, дружок. И Ева не будет частью моей семьи, потому что несколько веков мои великие родственнички убивали, продавали души, практиковали колдовство, а головы их врагов были в морозилке, а органы засолены на зиму. И я это всё знаю и иногда вижу перед собой, как такую же реальность. Я не хочу снова идти к психотерапевтам, горстями есть таблетки. Я не хочу, чтоб кто-то пытался узнать причину моих «галлюцинаций», чтобы винить во всем стресс, детские комплексы, борьбу с моей теневой стороной. Я знаю больше.

– Давай напьёмся, – после паузы предложил Рейн.

– Я устал ужираться и устал уставать от этого подсознательного саморазрушения. Но если бы алкоголь мог заместить во мне кровь! Сейчас я хочу, чтоб по жилам и венам моим сочилась дождевая вода. Вон та, что хлынула из туч. И тогда бы я вышел под ливень и исчез. Но как-то так сложилось, что в венах у меня ничто иное, а эта проклятая кровь. Древняя проклятая кровь. И во мне она завершится. Во мне обрекутся Велиары.

…Закат через пелену облаков проливался карим заревом. Смутно Ева слышала голос Даниэля и видела склонённую над собой его фигуру. Он осенял её, как взмывший зимний призрак. Он тихо говорил с ней:

– Сегодня хотели приехать Берг и Люм. Они не стали тебя тревожить из-за твоего состояния.

Она произнесла горячими и сухими губами:

– Почему я так отчетливо ощущаю, что именно ты сейчас болен? И тебе гораздо хуже, чем мне.

Через несколько дней Ева поправилась. Болезнь её растаяла. А недуг Даниэля только каменел и упрочнялся. Исхудалое лицо её стало, казалось, ещё более юным и невинным. На ресницах её нежно спала печаль. Её комната была словно уединённая келья, словно ладанное облако посреди пустоты. За это время у Дани возникло ощущение, что всякий раз, когда он заходил к ней, он становился путником, ступившим за предел спокойной и мирный страны. И всякий раз он уходил, когда незримая рука натягивала цепь. Он возвращался обратно в ветра и тяжёлые серые раздумья. И Ева чувствовала, что-то оттаскивает его от неё. Часы их долгих разговоров на заднем дворе, на лоне юного благоухающего мая, между строк оттенялись недосказанностью. У каждого из них была тайна, но имя её одно – желание отдаться влюблённости. Два сердца мучительно бились от невозможности этого.

Каждую ночь во время непродолжительной дрёмы он видел чудовищные сны, где был истязающий его Седвиг. Каждую ночь он ощущал черную тень у своего изголовья, которая нашептывала о скорой и внезапной смерти, готовая схватить его и увести в ночь. То же самое ему виделось перед тем, как он попал в аварию на своём мотоцикле, чудом отделавшись только сломанной рукой и сотрясением. С тех пор он не горел желанием быть байкером. Но виражи самой жизни никуда не исчезли, оставив гложуще-тревожное интуитивное предчувствие грядущих поворотов…

И вот в день, когда Ева чувствовала себя отлично, в особняк приехал Фелли Берг. Люм тоже хотел повидаться с Евой, но у него не получилось выбраться в Мидиан. Ева была счастлива появлению Берга по-дружески. Но Даниэль быстро различил в нём очарование этой девушкой, как бы он не пытался скрыть его проявлений. В его взгляде, в его лице и жестах проскальзывало и любование ей, и неловкость, и огромная нежность. И глядя на них, юных и радостных, он с тоской и подавляемой ревностью подумал о том, что именно с Бергом Еве будет лучше.

Малиновые реки, которыми исходило катящееся за горизонт солнце, сладким нектаром заливали мир. В бархатных сумерках природа оделась в тёмно-зелёное, маня в глубокие тени, где дышали цветы, где щебетали птицы. Сиреневой нимфой восходила луна, повествуя ласковой тверди о грядущей ночи. В такой заре только целовать, отдаваться ласке. Такая заря горела не для Даниэля, не для Евы и не для Берга.

Когда ночь спустилась на беззвучных тёмно-синих крыльях, Фелли перед отъездом решил с Даниэлем кое-что обсудить. Они находились в беседке. Вокруг серебрилась вода. Берг говорил:

– Я не психолог, но ты ведёшь себя противоречиво. Ты оставляешь Еву со мной, придумывая себе неотложные дела. Точно ты желаешь затушеваться на отдалённом плане и не мешать. И всё это себе же наперекор. Возможно, она не замечает. Но я замечаю прекрасно.

Даниэль спросил у него, уже зная ответ наверняка:

– Ева же тебе далеко не безразлична, так ведь?

– Да, – Берг не желал лгать или извиваться, уходя от ответа. Даниэль пытался говорить бодро и легко, но внутри его коробило:

– Отлично! Значит, у вас всё получится. Всё складывается лучше, чем можно мечтать. Чуть что – и ты унаследуешь особняк. И я за неё в этом случае спокоен.

– Это всё неправильно. Это всё как-то… я даже не знаю, как сказать, – будучи в замешательстве, проговорил Берг.

Крыша беседки скрывала от их обзора окно комнаты Евы, которое в ту минут бесшумно открылось. Вместе с чарующими ароматами ночи донеслись и их голоса. Ева не хотела бы подслушивать их личные разговоры, но вышло так, что она стала их безмолвной свидетельницей. Сначала прозвучала реплика Берга, смущённая и изумлённая:

– Ты хочешь отдать Еву мне?

И после Даниэль произнёс довольно сухо и блёкло:

– Приезжай сюда чаще. Проводи с ней больше времени. Я отступлю. Мне в тягость, конечно. Надоело.

И она закрыла оконные створки, чтоб больше ни одна фраза их не ранила её. Дани после паузы выдавил с тоской:

– …Надоело это отсутствие устроенности и такого банального одиночества. Я очень скверно поступаю, что за спиной её решаю что-то. Но надо, чтоб всё было плавно. Словно это само собой разумеющееся. Не следует осаждать её жестокими раздумьями.

Но в жестоком раздумье был Берг. С одной стороны, он невероятно хотел быть с Евой. А с другой… Фелли рассуждал разгорячённо:

– И что же ты делаешь? Ты не пророк, не оракул… Ты не можешь ведать наверняка, как всё сложится, как всё повернётся. Жизнь – это нечто необъятное, и не вздумай её сковать холодным расчетом! Будущее только грядёт. Прошлое – за спиной, его уже нет. А в настоящем у тебя есть эта девочка, которой ты нужен. Отбрось свои страхи и предостережения. Не слушай их!

– Ты не знаешь… – хотел было пояснить Даниэль, но Берг не дал ему прервать свою речь:

– Не слушай их! Разве ты забыл, как прекрасно лёгок ты был? Какая в тебе жила неуёмность и безмерность! И как же ты мог забыть, сколько в тебе было вдоха, неукротимости, свободы? Ты поделился ими со мной! Не позволяй этому свинцовому миру отнять у тебя смелось! Иначе, зачем ты? Зачем всё это? А тебе есть, для чего, для кого бороться! Вот и борись – с собой.

И он замолчал. И выслушав его, Даниэль понял, что всё проще, гораздо проще, чем ему предполагалось. И он огляделся. Ночь. Царственная майская ночь, где всё – невероятно. И стоит ли отрекаться от весны? И стоит ли сужать жизнь неестественными берегами и иссушать её русло? Будь что будет.

А под этим звёздным небом ему лишь хотелось, лёжа на спине, на дне лодки, и глядя в завораживающую высь, подчиниться течению своей судьбы.

…Кристиан не замечал мая, как и сменяющих друг друга сезонов, как и заходящих или восходящих светил. Для него не существовало времени. Он держал курс в Вечность, одиноко стоя у штурвала и внимая бездне. Та, что заменяла ему луну и солнце, лежала в хрустальном гробу. Прозрачное ложе сейчас казалось высеченным из голубого льда. И вся она – фарфор, звёздные огни и северное сияние. Верный её красоте, он смотрел на её профиль. Он думал об одном: скоро он не сможет прийти к ней, чтоб лишь увидеть. Скоро его не станет, и он покинет её усыпальницу навсегда. Невозможность её наблюдать мучала его. И это единственное, что его терзало. Но, всматриваясь в её лицо, он понял, что она, её существо, не здесь, не в этих реалиях. И он со страстью и болезненностью, уловил невесомый дух надежды, что они ещё встретятся.

Они ещё встретятся.