Читать книгу Моя шизофрения - Анастасия Попова - Страница 3

Работать было страшно. За неделю до моего прихода приемную редакцию сожгли. Я много лет очень боялась судов, ведь независимая редакция их постоянно проигрывала. Сначала мне платили копейки, позже тысяч десять, еще позже стали платить 20 000.

– Если проиграешь суд, носи это как медаль на груди, – как-то сказала мне редактор Ирина Георгиевна.

Я аж содрогнулась. Я не могла проиграть суд, потому что мама купила мне квартиру, и это было самым дорогим и по цене, и для меня. Потому что куда я без квартиры, потому что я не могла подвести маму, потому что квартира стоила 1 250 000, я бы, естественно, никогда бы не смогла ее себе позволить, потому что моя квартира была моим вторым самым большим счастьем в жизни, после поступления в университет.

Ей легко было говорить – она все свое имущество переписала на детей, кроме убыточной редакции у нее взять было нечего.

Но как я писала… Мне как-то сказали, что я пишу каждую статью так, как будто она моя последняя статья. Из-за таблеток у меня не осталось памяти. Я даже не могу вспомнить, о чем были мои статьи. О людях, конечно же. Об их проблемах. О их борьбе с коррупцией. О беспределе власти. Случалось, что после моих публикаций даже очень больших преступников сажали.

А основном… Мы боролись, ломали перья. А все уходило в ноль. Преступность она такая. Преступник всегда в сотни раз изворотливей, хитрее, ловчее и замотивированнее жертвы. Ведь его могут посадить, поэтому он идет на все – подкуп, клевета, фальсификации, давление.

Я писала о жертвах – о кинутых дольщиках, о проигравших коррумпированные суды, о беспределе управляющих компаний, о беспределе работодателей, о сельских разборках… Всего и не упомнишь.

Как-то пришел в редакцию Дурачок. Умственно отсталый человек.

Он проживал в Интернате для пожилых людей и инвалидов.

Он был одет прилично. На нем была недорогая, хотя и нормальная одежда. Он смог понятно для меня объяснить, что с случилось. Хотя болезнь была видна – он говорил просто, как ребенок, он не выговаривал и проглатывал многие слова. Но неадекватным он не был. К нам в редакцию приходили люди, которые перестали за собой следить, к нам в редакцию приходили люди, которые писали непонятные дурацкие письма. Этот человек был Дурачком, но я тогда не отнеслась к нему, как к Дурачку, я отнеслась к нему просто как к человеку, который пришел со своей проблемой.

Он рассказал о том, что в интернате директор ворует мясо. О том, что набрали группу инвалидов с умственными заболеваниями, что заставляют работать с раннего утра до позднего вечера за 500 рублей в месяц. Да, да в месяц, а не в день, хотя если бы им платили столько в день, это все равно была маленькая зарплата.

Он рассказал, что тех, кто недоволен порядками, отправляют в изолятор – специальную комнату без удобств с решетками на окнах. Закалывают препаратами, которые вызывают болезненные ощущения. Отправляют в психушку.

В то время по этому интернату было много обращений. Директор распугал персонал. Недовольных давил. Люди писали в прокуратуру, прокуратура ничего не находила.

С эти интернатом редакция уже связывалась. Проиграла суд, жалобщики скоропостижно скончались. Прежнего директора посадили. А учредителю, которая позже уехала в Петербург, пришлось выбивать девчонке из этого интерната квартиру. Выбила. Я была не готова к тому, что кому-то придется выбивать квартиру. Для меня это было дико. Но редактор настаивала:

– Иди, занимайся. Если с ним что-то произойдет, он может сбежать в редакцию, – говорила она.

В принципе, было ожидаемо, что дальше будет капец. Но я была к этому не готова. Я, как и все, приходила на работу, чтобы получать деньги. Мне не нужен был ни проигранный в суде иск на миллион рублей, ни умственно отсталый, которому мне пришлось бы выбить жилье.

Дурачок все равно приходил, и настаивал, чтобы я этим занялась.

– Прокуратура мне отказала. Вы что, как прокуратура? – сказал он.

Меня это задело. Я не могла себе позволить быть, как прокуратура.