Читать книгу Пока я спала - Анастасия Ягужинская - Страница 11

Да неважно где, это могло бы быть и на другой планете. Хотя было это во Франкфурте

– Не одевайся, – говорит он мне в отеле. – Не холодно, останься голой.

В номере действительно не холодно, но и не жарко, я кутаюсь в одеяло, он смотрит на меня. Не улыбается, не рассматривает, а смотрит. Как будто он один в комнате, как будто я кошка и на меня можно смотреть, как на бессловесный предмет или изображение, этакую голограмму, не стесняясь моего реального присутствия. Не стесняясь, что я не пойму или стану возражать, или отрицать его, или, даже не ожидая, что я просто заговорю. А я и не хочу говорить. Мне незачем, я понимаю, что он думает. Вернее, чувствует. Я чувствую, что он чувствует.

– Есть пойдем? – он говорит то, что я хочу сказать.

Он хорошо говорит по-немецки, настолько, что переводчик ему не нужен. Он говорит за двоих, а я как будто совсем не знаю языка и поэтому молчу. В городе мы пара, сбежавшая от света, пара-невидимка, мы могли бы прожить с ним на безлюдной планете сто тысяч лет.

Возвращаясь в номер, снимая обувь и куртки, мы и дальше раздеваемся, догола, так, как будто это и есть норма поведения, как будто попадаем в другую среду – не воздух, а, например, воду. Среду более вязкую, плотную, с другим, долгим звуком и медленным светом. Он не делает ничего особенного, но какое удовольствие от этого получает! Его удовольствие и не требует никаких дополнений. Его достаточно, его достаточно на двоих, достаточно на весь мой мир.

Я попробую вам это объяснить, я и сама поняла это не сразу. Мужчина в оргазме, в момент, выражаясь по-медицински, семяизвержения, всегда находится внутри себя, собственных ощущений, или не знаю, что там у него ещё есть. Но ты это чувствуешь, его концентрацию на своем собственном теле. Он как бы уходит в себя.

Ренц же в этот момент остается в моем теле. Как он разгонялся за счет меня, как набирал эту высоту, так и остается со мной. Это непередаваемо. Даже не физически, хотя и физически тоже, разница ощутимая. Это какое-то «соитие», по-другому это не назвать, хотя и слово странное, с туманным смыслом. Какие-то синхронизированные часы, его и мои. Как будто удовольствие не от секса, как такового, а от меня лично. Или от секса именно со мной, со мной одной на всей планете, и другой такой нет и не было, и не будет.

Это удовольствие во всём его теле. В том, с каким наслаждением он вытягивает ноги, приподнимаясь надо мной после. В его плечах, которые он отрывает от меня, чтобы встать, и к которым тут же притягивает меня снова. После он сам меня моет, поит водой, как поил меня в самолете, словно куклу, он почти со мной не разговаривает.

Но здесь надо уточнить: он почти не разговаривает со мной вслух, но я явственно ощущаю его внутренний голос, настолько ясно, что можно сказать, я его слышу. То, что он думает, я вижу в его глазах. Как сноубордист, он огибает, минует, как препятствие, все маскировки социума между нами, весь этот внешний заслон защитных реакций. Но не только в глазах, даже закрывая их, я не теряю эту нить, я её чувствую.

– Вечером ты никуда не пойдешь, – вдруг медленно говорит он.

Ханс, точно, Ханс! Странно, что он не звонит, понимаю, что не знаю, где мой телефон.

– Я уже ответил ему. Ты занята, тебе некогда.

Возмущенно поднимаю брови!

– Нет, – и ладонью закрывает мне глаза. – Он не пришел к тебе в больницу в самый трудный час твоей жизни, оставил тебя один на один с черным страхом смерти в ночи, а ты побежишь к нему, как девчонка. Нет, этого не будет.

Я выслушиваю эту горькую правду в полной темноте, под его ладонью.

Под его ладонью, в темноте и тишине, под теплом его тела, я вспоминаю, что именно он оперировал меня. Я сама не видела его, до операции беседовал со мной только анестезиолог, и снимал швы не он, а другой хирург, который мне и сказал, как блестяще провел операцию профессор Ренц. Я тогда значения этому не придала.

А вот сразу после операции подходил ко мне он сам, я отчетливо вспоминаю это; но был он в маске, в чепце, в завязках, весь чем-то обернут. Только вот глаза, глаза я узнаю. Я узнаю их так, как будто я знаю их давно, всю мою жизнь.

– Неужели вспомнила, что я тебя оперировал?

Он читает мои мысли. «Да», – думаю я в ответ. Он кивает в ответ:

– Всё хорошо, всё зажило, я посмотрел.

Не улыбается, не ждет ответа, а смотрит, как будто бы хочет насмотреться, как будто долго этого ждал.

Минуя все эти плотные слои атмосферы сразу туда, туда светит ничем не заслоненное солнце.

Туда, где я сама уже не была целую вечность.

Никаких разговоров о себе или обо мне, ни вопросов, ни ответов, ни малейшего желания понравиться, вызвать восхищение или восхищаться, никаких высоких нот, никакого экстрима, взлета, взмаха. Сейчас я вижу, что Ренц совсем не Джеймс Бонд со своей красной гоночной машиной. Ренц – большой пассажирский сверхтяжелый и сверхнадежный лай- нер. Джеймсы Бонды на его фоне – смешные клоуны, закомплексованные глупые мальчики, живущие в своих мечтах.

Ренц – это реальность, одна-единственная, настоящая. Но какая реальность! Только в приближении к нему и узнаешь, какой на самом деле должна быть реальность, норма реальности. Верить, не верить, терзаться, надеяться – это все не про мир Ренца, всё это какой-то детский сад рядом с Ренцем. Мир Ренца – это ровный гул турбин огромного самолета на огромной высоте, с которым никогда ничего не случится. Где невесомое прикосновение, пушинка касания, сама нежность – не хрупкий цветок, а плотное и надежное полотно. Ренц – это не взрыв, не шок, не событие, не вспышка на солнце и даже не само солнце, Ренц – это вселенная. Ренц – это всё вместе, и он всего сущего достаточный источник.

Эти три дня во Франкфурте – это не проза, это поэзия.

По прилете домой мне нужно прямо в аэропорту сдать диппочту, я же сотрудник министерства иностранных дел, мы пойдем разными коридорами. Он смотрит на меня перед разделением, смотрит внимательно, как будто снимает копию с моего лица.

– За мной должны прислать машину… – начинаю я…

– За мной тоже, – говорит он почти беззвучно, кивает, и я ухожу, я вижу, меня ждут.

Он смотрит мне вслед, я вижу его отражение в стекле ночных окон зоны прилёта.