Читать книгу Любовin - Анатолий Арамисов - Страница 6

Курт Бремер, стоя перед мольбертом, писал картину. Мысли его все время возвращались к странному случаю в пивной. Герман не умер, вызванный его друзьями лекарь вовремя пустил больному кровь, и сумел засунуть в стынущий рот какое-то снадобье. Однако случилось нечто более странное, чем припадок Германа Райберга. Во-первых, он перестал узнавать кого-либо, как будто у него намертво отшибло память… Но не это было самым непонятным явлением. У всех друзей, присутствовавших за столом в этот памятный вечер, по ночам случалось невероятное. Им снился один и тот же страшный сон, как будто бы Герман со своим отцом поедают их конечности: руки и ноги, постепенно приближаясь в своем вожделенном, кровавом пиршестве к сердцу и голове.

Все просыпались, пугая страшными криками своих близких. Друзья не знали, что всем им снится этот кошмар, пока не собрались все вместе в той пивной примерно неделю спустя после случая с Райбергом.

– Что такой хмурый? И пиво даже не веселит? – спросил Курт Франца, обычно веселого малого, цирюльника по профессии.

– Да что веселиться? – мрачно ответил тот. – Сегодня в первый раз клиента порезал утром…

– Да ну!? – начали оживляться друзья. – С тобою такое не могло приключиться! С утра пьяный, что ли был?

– Хуже чем пьяный, – потягивая пиво, процедил Франц.

– А что может быть хуже на работе, чем это? – улыбнулся Курт.

– Да не выходит никак из головы Герман этот со своей историей. И снится каждую ночь в каком-то кошмаре! – откровенно выкрикнул Франц.

За столом воцарилась мертвая тишина. Друзья, а их было четверо, переглянулись.

– И как он тебе сниться? – настороженно спросил Курт.

– Как как! С папашей своим как будто меня поедает! – выдохнул Франц.

Все замерли. Франц удивленно посмотрел на вытянувшиеся лица собутыльников.

– И меня точно такой же сон мучает, – тихий шепот одного из них был подобен раскату грома.

Курт вздрогнул.

– И я это вижу во сне.

Все, как по команде, резко поднялись с дубовых стульев.

– Боже! Пресвятая Дева Мария! – прошептал Франц и перекрестился. – Выходит нас всех преследует одно и то же виденье! Я чувствую – не к добру это…

– В чем мы провинились? – выдохнул сосед Курта, булочник Ганс. На его округлой добродушной физиономии застыл страх. – Мы же вовремя вызвали лекаря и тот спас Герману жизнь, а? Так, друзья?

Курт обвел взглядом лица присутствующих:

– Я думаю, всё это связано с рассказом о моем гроссфатере. Ведь только мы слышали Германа. Здесь кроется какая-то тайна…

Друзья с напряженными лицами слушали Курта.

– Я очень хочу разгадать её. Поэтому… прости меня, мутти, – он поднял глаза к потолку, – я поеду к нотариусу.

– Зачем к нотариусу? – настороженно спросил Франц. – Мне кажется, нам всем нужно скорее идти к священнику!

– Это правильно, – согласился молодой художник, – давайте все завтра утром пойдем в церковь!

– Решено! – воскликнул Ганс. – Вот за это мы сейчас и выпьем!

И, обернувшись к прислуге, крикнул:

– Пять пива сюда! Да покрепче!

Впервые за вечер за столом друзей появилась улыбка. После посещения утренней молитвы, мучащие их сны как по команде прекратились.

Нотариус Карл Зельцер знал толк в своем деле. Он выжал из Курта Бремера почти все его деньги, прежде чем тот получил документы на наследство.

– Вы же понимаете, молодой человек, – скрипел Карл своим простуженным голосом, – сколько времени я усердно хранил ваши бумаги! И выполнил волю старшего Бремера! Вот сейчас, в день вашего совершеннолетия, слава Всевышнему! – сухонький старичок молитвенно сложил ладони и притворно-раболепно устремил взгляд на потолок. – Вы получаете из моих рук свое прекрасное будущее! И не надо скупиться, отблагодарите нотариуса, как следует!

Курт склонился над столом, внимательно рассматривая документы. Он, не спеша, читал каждую строчку, иногда возвращаясь назад в начало предложения, чтобы точно понять смысл написанного. Гроссфатер весьма своеобразно излагал свое завещание.

– А вот здесь, как понимать слова моего дедушки? – поднял глаза на нотариуса наследник.

– Где? В каком месте, молодой человек? – услужливо сгорбился над бумагами Зельцер.

– В конце, вот здесь, где написано: «Наследник мой имеет Много, но Мало с тем, что Отпечаток в Темноте дает «… – продекламировал вслух Курт и удивленно посмотрел на старика.

Тот водрузил на глаза пенсне и, жуя губами, вчитался в текст.

– Да… – протянул он озадаченно, – ваш гроссфатер был большой оригинал. Если честно, молодой человек, я, быть может, и подзабыл что, но он не разъяснял мне смысла этой фразы… гмм… да-с.

– Какой такой отпечаток? – задумчиво проговорил Курт – И почему в темноте? Странно…

– Не утруждайте себя размышлениями, молодой человек! – мелкие грязноватые зубы нотариуса раздвинулись в широкой улыбке. – Вступайте в наследство и радуйтесь жизни!

– Хорошо! – Курт поднялся и взял документы. – А вы ничего не забыли мне дать, господин Зельцер? – он пытливо заглянул в бегающие глазки хранителя бумаг.

– Ах да! Ключи от замка оставлял мне ваш гроссфатер, как же я забыл, да, старею, знаете ли, старею… Вот только… ээээ… – проблеял нотариус.

– Что только? – насупился Курт.

– Ну… возместите мне расходы. Я эти ключики протирал керосином, чтобы не ржавели, хранил их, как зеницу ока… столько лет.

Курт Бремер вздохнул и вытащил из кармана последние марки.

– Вот, возьмите! Лучше бы вы не протирали их, а знали смысл каждой фразы в завещании!

– Данке, данке – закивал головой Зельцер и полез по лестнице на верх полки, где недавно лежала папка с документами Бремера. Достав огромную связку звенящих ключей, он спустился вниз и с облегчением произнес:

– Ну, вот и всё! Мы с вами в полном расчете! Надеюсь, теперь мои сны будут гораздо приятнее…

Вскоре Курт покинул родную Саксонию. Перед поездкой в родовое гнездо он сумел скопить немного денег, усердно работая кистью. В последнее время после случая с одинаковыми сновидениями художник частенько навещал местный собор, и библейская тема все больше и больше присутствовала в его картинах.

Пастор Генрих Готвальд с интересом наблюдал за молодым человеком, который задумчиво водил кистью по холсту, примостившись недалеко от парадного входа в церковь. Служба закончилась, и прихожане уже как полчаса назад разошлись по домам. Яркое весеннее солнце сверкало отблесками в многочисленных лужах, весело щебетали птицы, и жизнь в этом небольшом саксонском городишке шла по своей спокойно-накатанной колее.

Готвальд подошел поближе к художнику. Тот, увидев священника, приподнял голову и, улыбнувшись ему, продолжил свое занятие.

– Рисуете городской пейзаж, молодой человек? – пастор заглянул через плечо художника и осекся…

– Нет, святой отец, я сегодня решил экспериментировать! – ответил Курт, старательно выводя в характерном «бремерском» стиле сложный мазок.

Генрих Готвальд молча смотрел на картину. Он в эту секунду знал, что уже где-то видел её, но никак не мог собраться и вспомнить – где же именно?

Курт бросил быстрый взгляд на пастора. Художник уже заметил недоуменно-удивленное выражение лица священника, когда тот увидел нарисованный им сюжет.

Картина была прекрасна. На ней изображалась Пресвятая Дева Мария, протягивающая с Небес руку помощи падающим в Бездну душам. Лицо Святой было непередаваемо добрым и в то же время одновременно строгим в своей неповторимости. Она бережно поддерживала заблудших в этой жизни и, как будто бы обращаясь к Создателю, молила о Прощении для них.

Пастор, потрясенный, несколько минут молча стоял возле художника, не сводя глаз с картины…

– Что-то не так, святой отец? – дружелюбно спросил Курт, прекратив на минуту работу.

– Нет, наоборот, твоя картина великолепна, сын мой, – ответил Готвальд, – только скажи мне, что побудило тебя написать сие творение?

Курт улыбнулся:

– А я и сам не знаю – почему сегодня начал эту тему. Как будто кто-то водит кистью за меня… Мне, падре, видится именно такой Святая Мария, доброй и строгой, защищающей нас и предостерегающей от грехопадения. Верно?

Священник поднял правую руку и перекрестил художника:

– Истинно так, сын мой! Да пребудет в тебе вдохновение, посылаемое Свыше и чистые помыслы Божьи претворятся в прекрасных картинах твоих!

Курт с благодарностью наклонил голову и произнес:

– Спасибо, святой отец! Я рад, что вам так понравилось мое полотно…

– А как ты назовешь эту картину?

Живописец отошел на два шага от мольберта и окинул взглядом свое творение. Он как будто впервые любовался им. Яркое солнце отражалось своими бесчисленными лучами от неповторимых мазков художника, и картина светилась теплым разноцветьем, отдаленно напоминающим искусно выполненные церковные витражи.

– Она будет называться «Рука Марии», святой отец! – удовлетворенно воскликнул Курт.

Он весь светился от радостного возбуждения…

Генрих Готвальд медленно шел домой. Он рассеянно кивал на приветствия проходивших мимо горожан и так глубоко задумался, что прошел мимо собственного дома. Священник мучительно вспоминал – где же он видел сюжет картины художника? И только поздно вечером, ложась спать, он, наконец, вспомнил. Генрих был так впечатлен исповедью одного прихожанина, вернувшегося с войны, что после нее по ночам преследовали мучительные, страшные явления. И этот сон с Пресвятой Девой Марией был словно долгожданным освобождением для его мятущейся души…

Курт Бремер вздохнул и встал со стула из черного дерева. Он помнил наказ матери перед ее смертью. Однако желающих купить этот огромный замок не находилось. Лишь однажды приехал какой-то незнакомец, маленький, с длинным горбатым носом, черноволосый, похожий то ли на цыгана, то ли на еврея человек; походив по владениям Курта, он внимательно всё осмотрел, цокал языком, что-то бормоча себе под нос, но, в конце концов, так и удалился, ничего не пообещав удрученному художнику.

Накопления Бремера стремительно таяли. Он привез с собою из Саксонии с десяток картин и не смог пока продать ни одной. Местные жители с опаской и недоверием отнеслись к молодому хозяину таинственного замка, который находился в некотором отдалении от скопления красных черепичных крыш. Когда Курт поднимался на самый верх своих остроконечных башен, весь небольшой городок внизу лежал перед ним, как на ладони. Он был чуть больше, и даже красивей, чем его родное местечко в Саксонии. Но там остались друзья, и Курт скучал по ним. Он надеялся вернуться назад с хорошими деньгами от продажи замка и тогда уже осуществить свою мечту об учебе в Кёльнском университете.

А здесь художник никак не мог даже подружиться с кем-то. Молва о приехавшем наследнике быстро облетела весь город и стала на целую неделю предметом шушуканья местных жителей.

Когда Курт вечерами заходил в полуподвал большой пивной, все оборачивались на него, и как по команде в задымленном зале наступала тишина. Художник подходил к свободному столу, сопровождаемый многочисленными взглядами, заказывал кружку доброго баварского пива и, не спеша, потягивал ароматный напиток.

За его стол никто не садился.

Однажды слегка захмелевшему Курту надоело это холодное отношение горожан, и он с досадой воскликнул, опустив на стол с громким стуком пустую кружку.

– Ну что за люди здесь живут! Не с кем даже словом перекинуться!

Людской гул в мгновенье ока смолк. Все обернулись на Бремера и ждали, что же он скажет дальше. Курт не унимался.

– Кто сядет за мой стол и выпьет хотя бы кружку пива? А? Или у вас тут так принято относиться к приезжим?

Все молчали.

– Я Курт Бремер из Саксонии! Художник по профессии, который никому в жизни не причинил никакого вреда! Почему со мной никто не разговаривает? Ответьте мне, будьте так добры!

В углу большого зала послышался небольшой шум. Пожилой баварец с пышной седой бородой, отодвинув стул, поднялся и подошел к Курту:

– Ты, быть может, и не причинил, – слегка наклонился он, опираясь ладонями на стол, – а вот твой предок нам надолго запомнится, гори он в аду вечным пламенем!

Курт побледнел.

– Что же он такого натворил здесь? – воскликнул он с гневом. – Почему все говорят об этом загадками? И никто толком не объяснит мне, в чем его вина?

– А разве твои родители не рассказывали тебе об этом? – спросил седобородый.

– Нет! Мой отец погиб на фронте, когда мне было полтора года, а мать так и ничего не говорила про гроссфатера…

– Ну и хорошо! – выпрямился пожилой баварец. – Лучше не знать тебе про это!

Курт от злости сжал кулаки и, чуть было, не кинулся вслед уходящему старику, как сбоку его тихо окликнул молодой черноволосый человек:

– Не кипятись, саксонец! Ты, я слышал, художник? Да?

Курт с облегчением повернулся к парню:

– Да. А откуда ты знаешь это?

– Так рассказывали, что ты картины свои привез и пытаешься их продать. Я, кстати, тоже художник.

Курт впервые за долгое время улыбнулся:

– Ну, наконец-то встретил здесь родственную душу! Можно я сяду за твой стол?

– Садись, – черноволосый парень подвинулся на скамье, уступая Бремеру место.

– Два пива, кельнер! – радостно крикнул Курт в глубину зала.

В зале зашумели. Из отрывков многочисленных реплик ухо саксонца отчетливо выхватило чье-то странное замечание.

– Ну вот, наш художник Ад дождался родственничка служителя ада! Достойная пара друзей!

Курт Бремер, пошатываясь от выпитого пива, брел к своему замку. Яркая ночная луна освещала узкую тропинку, полого поднимающуюся по склону вверх. Причудливые очертания больших деревьев были неестественно желтого цвета, совсем другие, нежели днем, при ярком солнечном свете, и Курту в эту минуту казалось, что он идет по совершенно другой дороге.

– И что я сегодня так напился? – бормотал он с глуповатой ухмылкой на лице, – ноги как будто ватные стали… а еще идти вверх с полкилометра… ох!

Курт взмахнул руками и неуклюже завалился на бок. Секундой раньше его левая нога соскользнула с края тропинки и поехала по мокрой глине вниз. Художник не удержался на ногах и упал в темноту. Спустя некоторое время он огляделся и понял, что находится в глубокой яме и лишь ее верхние края, до которых было добрых четыре метра, освещаются лунным светом. Курт с досады стукнул кулаком о земляную стенку.

– Проклятие! Что за ловушки здесь вырыли около тропинки! Сколько раз проходил днем здесь и не замечал этой ямы!

Он попытался полезть вверх, сбивая в кровь пальцы, башмаками выдалбливая небольшие уступы в твердом грунте, но тщетно. Каждый раз Курт с проклятиями сваливался вниз вместе с комьями осыпающейся земли. Через полчаса он выбился из сил и в изнеможении лег на дне ямы. Огромная луна красноватого цвета заглядывала сверху, словно любопытствуя: что же делает здесь ночью измазанный грязью человек?

Курт вытер ладонью пот, заливавший глаза, и едва приподнялся на колени, чтобы продолжить попытки освобождения, как внезапно услышал леденящий душу звук. Он был похож на протяжный вой волчицы, но художник никогда прежде не слышал подобного. Вой то приближался, то отдалялся от Курта, как будто кто-то невидимый с огромной скоростью перемещался вокруг злополучной ямы. Внутри художника все замерло. Жуткая тоска накатилась на его душу, немыслимая, неизведанная ранее. Ему захотелось немедленно покинуть негостеприимную Баварию, бросив всё, вернуться в свой родной городок, к солнцу, к друзьям, и снова писать картину рядом с удивительно красивой церковью.

Но спустя несколько минут вой стих и у Курта немного отлегло от сердца. Он снял свой башмак и принялся им выбивать очередной уступ на отвесной стене. Грунт с трудом поддавался напору и за четверть часа Бремер лишь на несколько сантиметров углубил маленькую ямку.

Вдруг на голову Курта внезапно упала ветка. Он удивленно поднял голову вверх, и увиденное едва не лишило его сознания. На краю ямы стоял огромный волк. Его сверкающие зеленым цветом глаза, не мигая, смотрели на художника. В большой красной пасти волк держал ствол сосны несколько метров длиной. Курт ошарашено заскреб пальцами по стенкам ямы, инстинктивно от страха пытаясь вжаться внутрь. Волк мотнул головой, и дерево своим толстым концом со стуком приземлилось у ног Бремера. Никакая сила не заставила бы художника полезть наверх в эту минуту. Но волк, словно почуяв настроение человека, повернулся и исчез, клацнув на прощание зубами, и, как явственно показалось Курту, с каким-то немыслимо веселым выражением на его огромной серой морде.

Курт перекрестился. Его сердце забилось с огромной быстротой, и одежда стала мокрой от выступившего пота. Через минут десять вой повторился, но уже очень далеко от ямы, смутно и глухо, как бы призывая Курта не боятся, и вылезать из заточения.

– Боже милостивый! Святая Дева! Помогите мне, не оставьте меня! – прошептал художник, и, поставив поудобнее сосновый ствол, полез наверх.

Через минуту он был на свободе. Близился рассвет. Бремер, у которого хмель испарился, словно утренний туман, почти бегом направился к своему замку, внимательно смотря себе под ноги. Примерно сто шагов оставалось до заветных ворот, когда он увидел блеснувшие в лесной чаще два зеленых огня. Курт резко остановился, словно наткнувшись на невидимое препятствие. Глаза волка, не двигаясь, внимательно наблюдали за ним. Помертвевший художник осенил себя крестным знамением:

– Сгинь! Сгинь нечистый! Пресвятая Дева – заступись за меня!

Зеленые огни моментально потухли и художник, подняв голову к светлеющему небу, дабы поблагодарить Заступницу, увидел, как большая звезда, сверкавшая прямо над шпилем его замка, внезапно сорвалась вниз тонкой светящейся ниткой и медленно опустилась за горизонтом темного леса.