Читать книгу Любовin - Анатолий Арамисов - Страница 7

Курт, в который раз доставал из стола завещание своего предка и заново перечитывал пожелтевшие страницы. Он уже почти наизусть помнил весь текст. И только два места в нём оставались совершенно непонятными для разума. Первое, которое отметил художник еще у нотариуса Карла Зельцера: «Наследник мой имеет Много, но Мало с тем, что Отпечаток в Темноте дает».

И потом уже, у себя дома Курт разглядел в самом конце завещания строчку из очень маленьких букв и, судя по почерку, принадлежащую руке совсем другого писаря. Надпись гласила: «На мне найдется ценность эта, и лишь огонь один раздует до содроганий Мира от Посланника её. Ignis. Quere et invenies».

Последние слова, написанные по латыни, были непонятны Бремеру.

– Что же такое таится здесь? – вслух спросил себя наследник, и раскатистое эхо разнесло отзвуки вопроса по отдаленным уголкам огромного зала на первом этаже замка – здесь …есь …еcь …есь …есь…

Курт невольно поежился. Он никак не мог привыкнуть после скромного саксонского жилища к таким большим апартаментам. Иногда ему казалось, что кто-то невидимый пристально наблюдает за ним из темного угла, внимательно ловит каждое его слово, и преследует, держась на почтительном отдалении. Происшествие с падением в яму-ловушку и последующее чудесное освобождение с помощью ствола сосны, брошенным вниз таинственным и страшным существом, похожим на волка, сильно подействовало на художника. Он больше ни разу не ходил по этой тропинке в позднее время, а на следующий день, после обеда Курт явился к злосчастному месту, захватив с собой лопату. Обливаясь потом, Бремер в течение двух часов старательно забрасывал эту яму землей. И только тогда Курт успокоился, когда попавший в нее человек мог легко вылезти наверх, облокотившись руками о края.

Одиночество угнетало его. Кроме нескольких коротких встреч в пивной с молодым черноволосым художником, который окликался на странное прозвище «Ад», никаких новый контактов с людьми у Курта по-прежнему не было. Каждый раз перед походом в пивную Курт брал с собой несколько картин и выставлял их на центральной площади города. Прохожие с любопытством разглядывали их, втихомолку обмениваясь мнениями, но, к отчаянию Бремера, не покупали их. Когда начинало вечереть, понурый Курт связывал полотна вместе и бережно нес их обратно в замок. Так прошло несколько недель, и художник уже подумывал о том, чтобы запереть свое огромное жилище и вернуться в Саксонию.

Но случилось непредвиденное.

Утром августовского дня Курт спустился после сна вниз позавтракать, как издалека внезапно увидел, что картины, стоявшие рядом с большим камином, повреждены. Он стремительно подбежал к своим полотнам и принялся лихорадочно перебирать их, рассматривая страшные рваные раны, то тут, то там зияющие пустотами на холстах.

Художник был в отчаянии. Из десяти картин целой осталась только две – «Рука Марии», написанная Бремером в тот памятный весенний день около церкви, и «Баварский пейзаж», где был изображен замок Курта, возвышающийся на фоне красных крыш городка.

– Крысы! – застонал Курт, внезапно услышав где-то внутри камина характерное поскрёбывание и писк этих тварей. – Вы сожрали мои работы!

Он схватил большое деревянное полено и с ненавистью запустил в сторону доносящихся звуков. Писк и скрежет прекратился. В полной тишине Курт подошел к камину и, наклонившись, заглянул внутрь его.

Он отшатнулся.

На небольшом кирпичном выступе сидела огромная крыса и немигающим взглядом смотрела на хозяина замка. Для неё он был врагом, пришельцем, потревожившим её размеренный быт в пустующем пространстве. И видимо, поэтому эта тварь погрызла принадлежащие противнику вещи. Рука Курта машинально нащупала длинную металлическую кочергу, лежавшую на полу. Крыса не шевелилась. Молниеносный выпад хозяина замка прошел в сантиметре от ее головы. К изумлению Курта серая длиннохвостая тварь оставалась спокойной.

– Надо же… не боится, – тихо прошептали губы художника, и холодок недоброго предчувствия пробежал по его спине. Но отступать было нельзя. Бремеру надо было показать, кто является хозяином в этом большом доме.

– Сейчас, гадина, я тебе дам! – пробормотал он, быстрым шагом отправляясь в чулан. Там он достал большую бутыль с керосином, обмотал конец кочерги тряпкой, потом смочил ее огнеопасной жидкостью и поджег. С этим горящим факелом Курт стремительно подбежал к камину и сунул его внутрь. Крыса злобно взвизгнула, пулей вылетела прочь, растворившись в темном углу зала. Художник взял две оставшиеся картины и поставил их рядом со своею кроватью в спальне.

Ночью его разбудил странный звук. Курт открыл глаза и понял – он в комнате не один. Звук, отдаленно похожий на чавканье, раздавался рядом. Бремер тихонько привстал, потянулся к небольшому столику, стоявшему у изголовья кровати, чиркнул спичкой и зажег большую свечу. Увиденное повергло художника в ужас. Знакомая крыса, деловито пристроившись на холсте картины «Баварский пейзаж», острыми зубами поедала высокие шпили наследного замка. Курт стремительным движением ткнул пламенем свечи в бок незваной гостье. Шкура крысы зашипела, раздался визг, свеча сломалась пополам, и Курт в темноте упал рядом с картиной. Быстро вскочив на ноги, наследник зажег другую свечу, а от нее – еще несколько, торчавших в подсвечниках у стен. В спальне стало светло. Курт осмотрелся. Крысы нигде не было видно. Бремер подошел к картинам и наклонился. Полотно «Баварский пейзаж» было безнадежно испорчено. Художник сел на кровать и обхватил голову руками – он только закончил эту картину и надеялся завтра продать ее на городской площади.

Так он просидел в задумчивости до самого утра. Лучи солнца своими золотистыми потоками медленно заползали внутрь через высокие окна спальни. Предчувствие какого-то неотвратимо надвигающегося события не покидало душу Бремера. Природное человеческое любопытство автоматически заставляло его мозг постоянно работать над разгадкой тайны, зашифрованной в завещании гроссфатера. Но в эту минуту Курт и не предполагал, что очень близок к своей цели.

Картину «Рука Марии» надо было срочно спасать. Курт внимательно осмотрел свою спальню и нашел маленькое отверстие в полу, через которую и проникла серая тварь. Художник тщательным образом заделал эту дыру глиной, смоченной в особом растворе. И все же эта мера показалась ему недостаточной. Курт принес в спальню высокую лестницу, и, взобравшись по ней, поместил картину на широкое углубление большого окна, так, что она своим верхом была прислонена к стеклу.

В эту ночь он долго не мог уснуть, прислушиваясь к шорохам и звукам, которые время от времени раздавались в его замке. Лишь под утро, в час Быка, веки Курта сомкнулись, и он провалился в тревожный сон. Ему грезился старый Бремер, который почему-то сначала строго смотрел на него со своего большого портрета, а потом внезапно отделился от собаки, замершей в ожидании приказа у ног хозяина и шагнул навстречу своему внуку.

– Ну что же ты, Курт, все ищешь в моем замке? – голос предка далеким эхом доносился до сознания художника. – А никак ничего не найдешь?

И зловеще засмеялся.

– Ха-ха-ха-ха-ха, а я то посообразительнее тебя был в молодости! И крысы мои картины не трогали! Не там ты хранишь свое богатство, Курт, не там…

Вдруг собака, изображенная на картине, неожиданно стала уменьшаться в размерах и на глазах превращаться в серую крысу. Она стремительно подбежала к Курту и полезла по его одежде вверх. Хозяин замка замахал руками, стараясь стряхнуть незваную гостью, но та цепко держалась на ткани. При этом раздавался звук раздираемого полотна…

Курт в холодном поту подскочил на кровати. Едва заметный рассвет теснил полумрак его спальни. Художник зажег свечу и заметил тень, метнувшуюся на широком подоконнике.

«Крыса здесь!! – молнией пронеслось в мозгу Бремера. – И она полезла к моей лучшей картине!»

Курт стремительно подбежал к лестнице, схватил ее и приставил рядом с окном, на котором стояла «Рука Марии». Он вскарабкался вверх с подсвечником в руке и свободной рукой откинул верх полотна. Почти одновременно с этим он увидел серую молнию, летящую ему прямо в лицо. Крыса атаковала художника. Он инстинктивно отпрянул назад, но не рассчитал этого движения и в следующую секунду понял, что падает навзничь с большой высоты на каменный пол спальни.

«Неужели так просто и глупо?» – успел подумать Курт, приготовившись к самому худшему.

Но случилось необъяснимое. Как будто чья-то невидимая рука бережно подхватила его сзади за спину и осторожно направила падающее тело на мягкую перину постели. По всем законам физики Курт должен был с ужасной силой грохнуться метрах в трех от своей кровати. Он недоуменно уставился на высокий потолок, когда его тело с комфортом устроилось на чуть отброшенном в сторону одеяле.

– Боже мой! Я спасен! – непроизвольно вырвалось из груди художника это восклицание. Он посмотрел по сторонам и увидел подсвечник, лежащий на полу на довольно далеком расстоянии.

– Как? Что же спасло меня? – продолжал рассуждать вслух молодой Бремер. – И этот сон… как будто кто подталкивает меня… к чему только? И где эта серая тварь?

Курт снова поднялся с постели и быстро осмотрел спальню. Теперь он увидел другое отверстие рядом с дверью.

– Шайзе! – впервые за долгое время выругался художник. – Я найду и убью тебя!

Рассветало.

Взгляд Курта непроизвольно поднялся вверх, к окну. Святая Мария по-прежнему ласково смотрела на него, простирая свою руку в направлении лестницы, с которой только что падал автор картины. Взгляд Богоматери излучал то небесное тепло, которое свойственно только Ей одной, в полотнах совершенно разных художников, как будто бы их руками водил один и тот же Небесный Творец, помогая создавать этот незабываемый образ. Утренние лучи солнца, падающие из других окон, золотыми отблесками играли на маслянистой поверхности холста. Курт испытывал в эту минуту то редкостное ощущение восторженно-нежной любви к своему детищу, которое иногда посещает авторов шедевра, когда они видят и чувствуют какие-то новые, доселе скрытые, таинственные грани его.

Художник сложил ладони вместе, приставил их к груди и закрыл глаза. Его губы шептали благодарственную молитву Всевышнему за удивительное спасение, и с каждой секундой Курт все больше и больше верил в то, что именно рука Божьей Матери поддержала его падающее навзничь тело и переместила на мягкую постель.

Закончив молитву, Бремер сел на кресло и стал размышлять о случившемся. Он вспомнил отчетливый, странный сон, приснившийся ему в эту ночь, все слова бывшего хозяина замка.

«Не там ты хранишь свое сокровище… не там, а где же тогда? Крысы мои картины не трогали… не трогали… почему? Быть может… потому что они не могли туда пробраться? А куда? Так туда же, где висит огромный портрет деда! Точно!»

Курт порывисто встал, осененный внезапной догадкой. Вот надо что сделать! Свою картину повесить в надежное место, в ту большую округлую комнату на вершине башни. На место дедовского портрета! Туда вряд ли добираются крысы!

Наследник вспомнил толстые каменные стены и тяжелую дверь, обитую металлом, которая плотно, без единой щели прилегала к черной раме из железа. А старую картину оттуда снять, и быть может, попробовать ее продать за хорошую цену? Интересно, кто писал этот портрет? – так думал Курт, убирая свою постель.

Бремер спустился вниз, в столовую и скромно позавтракал остатками своей вечерней трапезы. Нужно было опять идти в город, чтобы что-то купить себе из съестного. Курт печально вздохнул. И хотя он экономил на всем, запас денег стремительно таял.

«Неужели придется искать себе здесь работу? Это так нелегко, меня мало кто знает… – невесело думал художник, доедая рыбную похлебку, – и насколько далеко отодвинулась от меня мечта об учебе в Кёльне. Попробую снова нарисовать пейзаж этого замка вместе с видом города и продать его за столько, сколько дадут. Но сначала надо убрать мою любимую картину в надежное место».

Слегка утолив голод, Бремер поднялся наверх. Он тщательно осмотрел круглую комнату, на коленках прополз по всем ее углам и не нашел ничего того, что отдаленно напоминало бы о маленьком отверстии, ведущим наружу.

– Отлично! – воскликнул повеселевший Курт. – Сюда даже и муха не пролетит, не говоря уже о крысе!

Он опять вспомнил эту мерзкую тварь и вздрогнул, словно вновь почувствовав спиной раскрывающуюся бездну падения. Художник никогда в жизни не испытывал подобного состояния – причастности к какой-то сверхъестественной тайне, которая избрала именно его, Курта Бремера, под свет своей звезды, и неуловимое шестое чувство подсказывало нашему герою, что разгадка бродит совсем рядом, близко и она необыкновенна по своей сути и величию.

Курт подошел к большой шторе и отдернул ее. Предок сурово смотрел на наследника недвижимым взглядом, словно укоряя его в чем-то неуловимо понятном только ему одному. Сходство двух владельцев замка: нынешнего и бывшего было несомненным; те же волосы, лоб, скулы, характерная линия носа, и только выражение глаз было разным: мягкое у Курта и холодное, презрительное гроссфатера заметно отличались друг от друга.

Снять картину без лестницы было делом невозможным, и художник спустился опять в свою спальню. Там он осторожно поднялся к окну и бережно опустил «Руку Марии» вниз, поставив ее у изголовья кровати. С трудом протащив деревянную лестницу по каменным ступенькам замка, Бремер, запыхавшись, занес ее в округлую комнату. Портрет деда висел на вбитом крюке метрах в трех от пола. Курт приставил лестницу и осторожно полез наверх. Как только он взялся широко расставленными руками за края картины, так внезапно ощутил явственный толчок в грудь. Последнее, что увидел молодой Бремер в этот памятный день, так это глаза своего гроссфатера, не холодно неподвижные, а злорадно улыбающиеся, словно именно он своей застывшей в Вечности рукой толкнул наследника с лестницы. На этот раз Курта не поддержала невидимая длань Святой Марии. Он упал навзничь с двухметровой высоты, ударился затылком об отполированные плиты каменного пола и потерял сознание.

Когда художник открыл глаза, он ничего не увидел, кроме сплошной темноты. Рука непроизвольно скользнула к затылку, и пальцы ощутили липкие волосы, смоченные собственной кровью.

«Где я? Неужели уже в другом мире? Именно так выглядит смерть – темнота и боль? Кто меня толкнул в грудь?»

Курт ощупал свое тело. Все на месте: одежда, башмаки и холодный пол под ним. Он повернул голову и вдруг увидел светящийся предмет. Он маленьким серебристым пятном резко выделялся на фоне сплошной черноты. Художник оперся на руку и поднялся. Он сделал два шага к направлению предмета и наткнулся на низ деревянной лестницы.

«Так… Значит, я по-прежнему нахожусь в круглой комнате… Но что же это так сильно светит в темноте?»

Он протянул руку к загадочному предмету и не достал до него.

«Надо опять лезть наверх… А, быть может, уйти отсюда? Из этой зловещей комнаты, вообще из моего наследного замка? Не нравиться мне все это… не нравится».

Но любопытство взяло вверх. Курт поднялся на несколько ступенек и дотронулся до света. И тут его осенило: это же на портрете предка так горит какой-то предмет на кисти левой руки! Молодой наследник провел ладонью по холсту и ощутил явственный бугорок именно в этом светящемся месте…

– Здесь что-то замуровано на картине! – вслух произнес Бремер, и его слова эхом разнеслись по комнате. – И это что-то светится!

Боль опять молнией пронзила голову Курта, и он застонал. Это придало решительности художнику. Он быстрым движением вытащил из бокового кармана куртки складной нож, и, расправив его, с треском полоснул лезвием по холсту. Светящийся предмет закачался на разрезанной картине. Курт опять резанул ножом чуть выше его, и что-то со стуком упало на каменный пол. Художник быстро слез вниз и, взяв в руку загадочный предмет, поднес его к своим глазам.

Это был большой старинный перстень серебристого цвета с каким-то непонятным светящимся знаком в центре. Курт несколько минут вертел его перед собой, внимательно рассматривая находку с разных сторон. Затем, положив перстень в карман, открыл массивную дверь округлой комнаты и медленно спустился по ступенькам в свою спальню.

Курт Бремер смочил водой чистую тряпку и приложил ее к голове. Он омыл болезненную рану, потом смазал её специальным лекарством, которое еще давно научила его делать мать и ему стало полегче. Художник прилег на кровать и закрыл глаза. Происшедшее не давало ему покоя.

«Почему я упал там, в башне?» – думал он, вспоминая все подробности дня, – как будто с портрета гроссфатер толкнул меня рукой… Но как? Этого же не может быть! Или опять крыса? Ведь я ее не видел! Загадка…»

Мысли Курта опять вернулись к таинственному завещанию.

– Про какой отпечаток там могла идти речь? – громко воскликнул наследник, в уже следующую секунду ощущая молнией пронзившую его догадку. – Неужели про тот, в самом низу бумаги, где вместе с четкими контурами фамильного герба дед оставил круглый отпечаток пальца, но явно не большого, а скорее – среднего! Так! А на каком пальце у портрета я нашел перстень? На среднем, левой руки… И что же? Это совпадение? Не знаю…

Курт повернул голову и увидел рядом с собой мягкую улыбку Мадонны. Святая Мария кротко смотрела на него, и куда бы ни отошел любующийся полотном человек, взгляд Божьей Матери все равно, как будто сопровождал его. Художник с любовью погладил рукой рамку своего творения.

«Трудно простому смертному докопаться до тайн бытия. Воображение наше ограничено, и мы лишь отдаленно можем догадываться о великих возможностях Вечности. Вот Ты, Божья Мать, конечно, знаешь разгадку завещания деда и странностей последних дней, мой ангел, вероятно, тоже все видит с Небес. Но как теперь поступить мне? Где правильный путь? Уехать отсюда навсегда или остаться? Я не знаю… Как увидеть знак свыше, подсказывающий верное решение?»

Мария молчала. В спальне было тихо и лишь едва слышное потрескивание свечей нарушало этот покой. Курт машинально вытащил перстень из кармана и опять стал вертеть его перед глазами. Он внимательнее всмотрелся в светящийся знак и теперь отчетливо увидел две большие буквы на нем: I и Q. Между ними стояла едва заметная крохотная точка.

– I. Q – это не инициалы моего деда. Что же тогда значат эти две буквы? – прошептал Бремер.

Размышления его прервал характерный звук в углу комнаты.

«Опять эта серая тварь сюда лезет… Как же мне избавиться от крысы?» —

Он стал бояться ее. После неожиданной атаки с подоконника художник со страхом вспоминал свое падение на пол. И вот теперь она снова упорно рвется в спальню хозяина замка. Курт, замерев, прислушивался к скрежету зубов незваной гостьи. Сверлящий звук проникал в самую душу, отзываясь там почти что зубной болью, горестным бессилием перед серой тварью, передвигающейся с огромной скоростью по замку. Через несколько минут скрежет прекратился, и Курт в звенящей тишине услышал шелест крысиных лапок по поверхности пола. Он машинально подобрал ноги вверх на постель и, решив освободить руки для того, чтобы поднять картину с пола на кровать, машинально надел перстень на средний палец левой руки…

Чудовищная перемена за доли секунды захлестнула его сущность. Курт ощутил такой дикий прилив ярости и ненависти к серому зверьку, что его кровь как будто закипела внутри вен, так, как бурлит вода в котле над сильным пламенем костра. Художник стремительно соскочил с кровати и тотчас заметил крысу, с любопытством поднявшую свою мордочку с двумя бусинками глаз в сторону человека. Молниеносным, невероятным прыжком Курт в мгновение ока оказался рядом с крысой и схватил ее руками. В следующую секунду Бремер с яростью ударил незваную гостью о каменный пол с такой огромной силой, что тело животного было буквально расплющено пополам. Брызнула кровь, и крыса отчаянно завизжала. Курт бил по отполированной плитке серенькое тело и с силой вдавливал при этом его, поворачивая в разные стороны. Через полминуты внутренности крысы стали разлетаться в разные стороны. Пол окрасился кровью, и руки Бремера по локоть были тоже красного цвета. Он остановился, увидев перед собой бесформенный, безжизненный кусок мяса. Внезапно в голову молодого человека пришла дикая мысль – слизать языком всю кровь с пола и с рук. Усилием воли Курт подавил это чудовищное для него желание и тут же, обернувшись на картину «Рука Марии», стал бороться с другим нестерпимым зудом. Как будто кто-то толкал его вперед, шепча на ухо: «Разорви и это полотно! Убей ЕЁ! Поломай ногами эти рамы! Смешай с кровью крысы изображение Мадонны!»

Курт уже было, сделал два шага к своему творению, как поскользнулся о разбросанные внутренности крысы и снова упал на холодный пол, в который уже раз за сутки. На этот раз художник не потерял сознание, хотя снова больно ударился всем телом. Словно брошенный ниоткуда, невидимый импульс, исходящий из глаз Святой Марии прямо к его сердцу в мгновенье подсказал шестому чувству Курта правильное решение. Он потянулся рукой к перстню, резким движением сорвал серебряное украшение со среднего пальца и бросил его на пол.

Курт полубезумным взглядом обвел свою спальню. Он как будто бы очнулся от кошмарного сна, его тотчас затошнило. Бремер вскочил на ноги и, зажав рот тыльной стороной ладони, бросился из комнаты вниз. Едва успев выскочить из каминного зала на улицу, художник скорчился в рвотных судорогах перед небольшой ямой за кустами. Его выворачивало наизнанку, и он несколько минут не мог остановить это ужасное извержение организма.

Отдышавшись, Курт медленно отошел в сторону и припал на коленях перед аккуратным прудиком с чистой водой. Он протянул вперед руки, чтобы зачерпнуть из него и умыться, как вдруг в зеркальной глади перед ним возникло его отражение. Ночная луна светила настолько сильно, что Бремер явственно увидел свое осунувшееся лицо, растрепанные волосы, глаза, пугающе незнакомые, ставшие как будто больше и темнее обычного. Внезапно где-то неподалеку раздался знакомый Курту ужасный вой. Даже в воде было заметно, как мгновенно побледнело лицо художника. Бремер вскочил на ноги и побежал обратно в замок. Он отчетливо слышал сзади треск деревьев и стремительно приближающееся завывание. Страх накрывал спину Курта липкой пеленой пота, ему казалось, что вот вот, еще секунда и страшные клыки зверя, чем-то похожего на волка, вопьются ему в спину. Молодой человек прыжками долетел до заветной двери и быстро скользнул внутрь.

Обернувшись, он резко задвинул железный засов и, тяжело дыша, с облегчением прислонился к спасительной преграде.

Это уже было слишком для впечатлительной натуры художника. Курт с трудом добрел до винного подвала и, вытащив из стройного ряда дедовых запасов большую бутылку крепкого бургундского, за несколько минут осушил её содержимое. Страх немного отступил за мягкую, приятную стену ощущения веселой расслабленности. Курт сидел за столом и с пьяной улыбкой смотрел в одну точку.

– Ну и что произошло страшного!? – воскликнул он с тем неповторимым пафосом, который свойственен людям в средней стадии опьянения. – Да ничего! Крыса убита – это раз! – Бремер загнул большой палец левой руки. – Картина спасена – это два! – указательный палец. – От волка мы убежали! – Курт задвинул средний палец вниз и внезапно остановился, открыв рот.

Спустя секунду он с силой ударил себя по лбу.

– Ах! Вот дурак же я! Перстень! Перстень!! Когда я его одел на средний палец, точь-в-точь как у гроссфатера на картине, все страхи перед этой серой гадиной пропали, я ее уничтожил за полминуты! Вот она разгадка тайны: «Отпечаток в темноте дает»! Ах – какой я болван! Отпечаток – это средний палец левой руки деда! Тот самый, на котором перстень был спрятан…»

– Значит – он как будто талисман?? – последние слова Курт произнес громким шепотом и оглянулся по сторонам, словно боясь, что его кто-то услышит. Но в каминном зале висела мертвая тишина. Художник обхватил руками голову и задумался.

«Но почему же у меня было столь сильное желание уничтожить свою любимую картину? Как наваждение, какое! И я бы порвал в клочья „Руку Марии“, не поскользнись на останках крысы».

Курт поморщился, вспомнив ужасный вид своей спальни.

«Завтра придется все убирать там… противно… Переберусь лучше я в другую комнату, благо их здесь так много…»

Усталость волнами накатывала на измученное переживаниями тело художника. Он вытянулся на длинной широкой скамье и через несколько минут сладко заснул. Сквозь сон до него смутными, зыбкими видениями долетали: то боль в голове через липкие от крови волосы, то отчаянный визг погибающей крысы, то зловещий вой неизвестного зверя. Как будто прошедшее возвращалось назад в своем желании унести душу спящего человека через неосязаемые барьеры пространства и времени…