Читать книгу Неопознанная педагогика. Адыгея. Черкесские сады, или Плач под лезгинку - Анатолий Цирульников, М. М. Эпштейн - Страница 15

В мае 1838 г. из русского лагеря на реке Сочи адыгам поступило письмо, в котором им предлагалось прекратить сопротивление, присягнуть русскому царю и подчиниться русским законам. На это адыги заявили, что не признают права России на их землю и никогда не подчинятся её власти.

Но вот что самое интересное: как эти «дикари» (с точки зрения «цивилизаторов») аргументируют своё решение.

«Мы знаем, какая судьба ожидает нас и детей, если вы станете нашими хозяевами, – писали адыги в ответном письме. – Мы не верим ни вашим дарам, ни вашим словам… Мы прекрасно знаем, что вы тираны, мы знаем, как вы заставляете страдать казанских и других татар, наших братьев по вере…».

В добрые намерения русских, по словам авторов письма, они поверят только тогда, когда Россия снесёт свои крепости в Черкесии, а войска уведёт за Кубань. «Тогда, – отвечали горцы, – ни один из нас не будет воевать с вами. И мы будем жить добрыми соседями».

В противном случае они собирались до конца защищать свою свободу, и строительство крепости их не пугало, как и вызывающий тон генеральского послания. «Может быть, вы стали горды от того, что ваши рабы завладели для вас куском земли, которую может покрыть скатерть?» – спрашивали горцы.

Кто же дикари?

…Встреча старейшин с генерал-лейтенантом Н.Н. Раевским на реке Шапсуго в июле 1838 г.

«Зачем вы не покоряетесь нашему великому государю, – спросил их генерал, – а заставляете нас проливать кровь напрасно?.. Знаю, что у вас в горах скрывается англичанин Белл, мутит вас и обнадёживает помощью Англии, но верьте мне, что он вас обманывает, помощи вы ни от кого не получите» (это была правда). И генерал добавил: «Лучше выдайте мне его с руками и ногами и получите за это много серебра от нашего государя, который очень богат».

Такое впечатление, что русские говорят, как татаро-монголы из XIII столетия. Н. И. Лорер, свидетель встречи, приводит ответ адыга-шапсуга:

«И тогда горский князь с достоинством отвечал через толмача: ˝Удивляюсь я словам генерала. Ежели это правда, что царь ваш так богат, то для чего же он завидует нашей бедности и не позволяет нам сеять просо в наших бедных горах. Ваш царь должно быть корыстолюбивый царь. Что же касается англичанина Белла, то мы не можем его выдать. Потому что он наш друг и гость, и много делает нам добра… и нет у вас столько золота и серебра, чтобы совратить нас с пути чести˝».

«…Я заметил, – заключает Н. И. Лорер, – что Раевскому сделалось как-то неловко, и он поторопился кончить этот щекотливый разговор».

Разговор с теми, кого русская власть, образованное общество за людей не считали, не случайно и в двадцатом веке именовали «инородцами».

Впрочем, Раевскому, видимо, была присуща… если не совесть, то нечто такое, о чём сто лет спустя заметит поэт: «если нету и совести даже – муки совести вроде бы есть».

И разум… Генерал был сторонником присоединения Кавказа к России, но понимал, что сделать это будет гораздо легче, если развивать торговые отношения с горцами. Достижение же цели одними военными методами, писал он в записке властям, «повлечёт за собой все бесчисленные и грязные злоупотребления, неразлучные с разбойничьей войной, которую называют частными экспедициями или набегами».

Другие считали иначе. Один из организаторов карательных экспедиций и набегов генерал-майор Г. Х. Засс имел своеобразное хобби – скупал, продавал и коллекционировал головы погибших черкесов. Генерал Филипсон свидетельствовал: «…Через год я встретил генерала Засса в Ставрополе. Он ехал в санях, а другие сани, закрытые полостию, ехали за ним. «Куда это, ваше превосходительство и что вы везёте?» – «Еду, земляк, в отпуск и везу Вельяминову в сдачу решённые дела». С этим словом он открыл полость, и я увидел штук пятьдесят голых черепов. Вельяминов отправил их в Академию наук».

Декабрист Лорер в своих «Записках» вспоминал: Засс был убеждён в том, что народы Кавказа надо взять страхом и грозой. Филантропия не годится. Вешать беспощадно, грабя и сжигая аулы.

По словам Лорера, «именно в поддержании проповедуемой Зассом идеи страха на нарочно высыпанном кургане у Прочного Окопа при Зассе постоянно на пиках торчали черкесские головы. И бороды их развевались по ветру. Грустно было смотреть на это отвратительное зрелище».

«Раз Засс, – продолжал Лорер, – пригласил к себе мадам Нарышкину, и она согласилась с условием, что неприятельские головы будут сняты. Засс исполнил её желание. И мы все были у него в гостях. Взойдя как-то в кабинет генерала, я был поражён каким-то нестерпимым отвратительным запахом, а Засс, смеючись, вывел нас из заблуждения, сказав, что люди его, вероятно, поставили под кровать ящик с головами, которые страшно смотрели на нас своими стеклянными глазами. ˝Зачем они здесь у вас?˝ – ˝Я их вывариваю, очищаю и рассылаю по разным анатомическим кабинетам и друзьям моим профессорам в Берлин˝. Мне показался страшным генерал Засс».

Сценка как будто из других времён, но происходит не в концлагере смерти, а в гостях у русского генерала, неважно, кто он по происхождению.

* * *

К сожалению, глядя на портреты русских генералов той войны, со звёздами, эполетами, читая их служебные записки и рапорты, испытываешь несколько иное впечатление, чем от «героев 1812 года». Наверное, и их мы романтизируем, люди есть люди. Но те защищали Отечество, а эти «герои» были просто захватчиками никогда не принадлежавших России земель, истребителями других, живших своей жизнью народов. Никто не звал их сюда, ни с мечом, ни без него…

И всё же, «муки совести».

В 1841 году в рапорте военному министру графу Чернышёву генерал-лейтенант Раевский сообщает:

«Я здесь первый и один восстал против пагубных военных действий на Кавказе, и от этого вынужден покинуть край. Наши действия… напоминают бедствия первоначального завоевания Америки испанцами; но я не вижу ни подвигов геройства, ни успехов завоеваний Пицара и Кортеца. Дай Бог, чтобы завоевание Кавказа не оставило в русской истории кровавого следа, подобного тому, какой оставили эти завоеватели в истории испанской…»

Увы, завоевание Кавказа оставило след. Такой позорный для русской истории, что пятно легло даже на Пушкина, в это самое время весело и безмятежно писавшего в письмах брату о своей службе и путешествиях по Кавказу, на Айвазовского, чьи живописные картины изображали – что уж там скрывать, с воодушевлением изображали, – «героическую высадку» русских у рек Сахе и Субаши 3 мая 1839 года.

В десантных операциях Черноморского флота и строительстве укреплений принимали участие и те, кто восставал против тирании, чьи имена связываются в нашем представлении с благородными намерениями и любовью к отечеству, – декабристы. Одни попадали в Кавказский корпус по приговору суда, другие после отбывания каторги и ссылки в Сибири. Многие были убеждены, что несут на Кавказ «образование», «цивилизацию», не упуская и случай «отличиться в деле». Были и те, кто понимал, что «огонь и меч не принесут пользы». «Да и кто дал нам право, – писал декабрист Лорер, – таким образом вносить образование к людям, которые довольствуются своею свободою и собственностью?»

Я не судья ни тем, ни другим. Мне говорят: «надо их понять», «они были на службе», «присягали государю»… Да, я понимаю. Но это не помешало генералу Н.Н. Раевскому или адмиралу Л.М. Серебрякову (так перевёл на русский язык свою фамилию армянский дворянин К.М. Арцатагорцян) осознать преступления, весь ужас истребительной войны, – в отличие от других русских генералов…

В любой ситуации – один человек ведёт себя так, а другой по-другому.