Читать книгу Эпизоды народной жизни начала XX века - Анатолий Демин - Страница 9

Июль – пора сенокосная. И нет для крестьянства в июле дела важнее заготовки сена, коего надо зело много, чтоб хватило до новотравья. Это в далёких южных странах чуть ли не круглый год домашний скот на подножном корме может содержаться, а в северной нашей России по семи месяцев зелёной травы не увидишь, и без сена скотинку никак не пропитать долгой зимой. Больше всего сена идёт на прокорм коровы; не прокормить без сена и лошадь, и овец с козами; не обойтись без него, коли держишь гусей с курами; даже поросятам кое-когда хорошо сенца запарить, чтоб не захирели и, помилуй Бог, не сдохли.

Иные скажут, кормить скотину и зерном можно – вон в Европах, мол, так и делали и продолжают делать по сию пору. Отвечу на это. Всё верно, ведь и в России фуражное зерно спокон веков держали в закромах – а как же! Овёс для лошадей, ячмень, пшено, горох для свиней и птицы, но вот коров зимами предпочитали кормить душистым сеном. Оттого русское молоко, вообще молочные продукты, но прежде всего сливочное масло были вкуснее и здоровее европейских. И недаром даже знающие толк во вкусной еде гурманы-французы так ценили наше масло с его несравненным вкусом и тонким ароматом, кои оно получало от сена. Без сомнения, Европа тоже хотела бы коров кормить сеном, да не может она себе этого позволить! Где ж ей взять-то столько непаханых лугов, по их земельной скудости? Не то у нас: ширь земли – дух захватывает! Вот и вставали к августу месяцу по всей России копна со стогами, и полнились сеновалы.

Главное на сенокосе – добрые косы, и нет важнее, как хорошенько их отбить. Отбивка косы – дело, не терпящее спешки, муторное даже и требующее особой сноровки; потому занимаются ею, по обычаю, старики, коим не по силам уже стоять в ряду косцов, а косу направить – в самый раз.

У Боровковых, само собой, отбивщиком уж какой год сам Пётр Сергеевич. Для сего важного занятия была у Боровкова старшего измысленная им и сделанная своими руками нарочитая скамья, слегка напоминавшая детскую лошадку. С одной из сторон над скамейкой возвышался чурбачок, в верхнем торчике которого Пётр Сергеевич укрепил отбой – особого рода маленькую наковаленку с выступающим узким обушком. Поперёк передних ножек конька был врезан брусок – как опора для стоп отбивщика. Садился на скамейку-конька Боровков старший, как и положено – верхом, ставил стопы на опорный брусок, приспосабливал поудобней на коленях косу, вооружался молотком, лучше всего подходящим для отбивки косы, и, прижимая её жало к наковаленке-отбою, ударял по жалу молотком под прищуренным сосредоточенным взглядом, очень медленно перемещая косу по обушку отбоя. Под несильными, но точными ударами жало косы утонялось и получало в ходе такой холодной проковки особую прочность.

Помятуя поговорку «Коси, коса, пока роса», на сенокос косцы выходят с рассветом. У каждого в кармане или в сапоге точильный брусок – оселок. Возьмёт косец в левую руку черенок косы, называемый косьём, воткнёт заострённый свободный его конец в землю и, придерживая косу на весу, начинает правой рукой вострить её, протаскивая оселок вдоль жала то с одной, то с другой стороны. И раздаётся в утренней тиши: вжик, вжик-вжик-вжик!

Умелый косец острой косой срезает траву, будто бреет, почти под самый корень, едва касаясь тыльной стороной косы, пяткой, поверхности луговины и оставляя за собой прокос, равный размаху косы.

Вообще, коса – несомненно, гениальное изобретение человека, кратно увеличившее производительность труда при заготовке сена и на жатве по сравнению с предшествующим ей серпом. Как изделие кузнечного не ремесла даже, а скорее уж искусства, коса совершенно удивительна! Пожалуй, она являет собой единственное абсолютно асимметричное творение человеческих рук и ума. Иными словами, сложнейшая форма косы исключает возможность вообразить какую-либо плоскость, делящую её на симметричные или подобные части. Все детали косы наилучшим образом соответствуют своему предназначению – срезать траву, волочить её за собой и укладывать в валок слева от прокоса. Кстати, любопытно то, что коса была придумана для правшей, поэтому, даже если косец по своей природе левша, то всё равно он вынужден косить как все – справа налево.

Косцы на покосе идут вслед друг другу, с уступом на ширину прокоса. Первый из них – закопёрщик. Взмахами своей косы и поступью именно он задаёт темп косьбы всем остальным. Следуя за впереди идущим, нельзя ни отставать от него, ни приближаться, дабы случайно не порезать ему ноги.

Летают по созревшему разнотравью три косы братьев Боровковых, и за их спинами с проступившими на рубахах пятнами горячего мужицкого пота ложатся три пышнотелых валка напитанной соками и силой июльской травы. И до чего хорошо радующее крестьянскую душу обильное разнотравье русских лугов! Тянутся тут к солнцу, соседствуя и перемежаясь, взрастая густым зелёно-узорчатым покрывалом кашка-клевер с белыми и розовыми головками соцветий, тимофеевка, люцерна, костёр, вика и многие другие травы.

К полудню валки скошенной травы, подвяливаясь под жаркими лучами, начинают источать терпкий сильный аромат свежего сена. Часам к четырём пополудни на смену мужикам на скошенную луговину выходят бабы ворошить сено. Это значит – переворачивать деревянными граблями валки высушенной стороной к земле, сырой – к солнцу и разгребать-взрыхлять, дабы к полудню другого дня скошенная трава стала сеном. Поутру мужики снова на покос, а после обеда все вместе – собирать готовое сено и складывать его в стожки. Так вот день за днём.

На ближние-то покосы ходят в очередь. Отдохнуть, покушать можно и домой вернуться. На дальние же едут на телегах всей семьёй разом, кроме стариков и старух. Берут с собой всё, что может потребоваться для работы, готовки еды на кострах и ночлега в поле. По приезде на место лошадей распрягут, свяжут им передние ноги верёвочными путами и отпустят на вольный выпас; бивак, вроде солдатского, разобьют; подтележья затенят домоткаными ковриками – отдохнуть днём в тенёчке, кваску в холодке испить; шалаши соорудят для ночёвок и будут обретаться так вот, пока не свезут последний воз сена на усадьбу.

Да, трудная сенокосная пора, но радостная – на сердце легко, благостно. Оттого, должно быть, и пелись песни, что изливались из душ людей, возвращавшихся вечерами с покоса домой, – уставших, но полных безмолвной любви к щедрой отчей земле.