Читать книгу Репетиция в пятницу - Анатолий Гладилин - Страница 6

В конце рабочего дня всех начальников цехов Второй городской трикотажно-швейной фабрики срочно вызвали к директору.

Игорь Борисович Швец, и. о. начальника прядильного цеха, опоздал минут на десять. В приемной директора ему первым делом бросилось в глаза заплаканное лицо секретарши Нюрочки. Нюрочка склонилась над пишущей машинкой и не попадала пальцами по клавишам.

– Нюрочка, опять крушение личной жизни? – снисходительным тоном Дон Жуана пропел Швец и сочувственно улыбнулся.

Нюрочка оторвала от бумаг страдальческие глаза и трагическим шепотом запричитала:

– Скорей проходите, Игорь Борисыч, и умоляю вас, будьте осторожны, не губите себя.

Игорь Борисович недоуменно пожал плечами, но поспешил в кабинет. В кабинете при его появлении наступило тягостное молчание, а худой, лысый, желчный старик, восседавший в директорском кресле, зыркнул глазами из-под густых бровей и, отчеканивая каждое слово, произнес:

– Вот, товарищи, вам наглядный пример нарушения трудовой дисциплины. Молодой человек изволит опаздывать на десять с половиной минут.

Игорь Борисович раскрыл рот, намереваясь объяснить, что всему виной обрыв пряжи – на третьей линии забарахлил станок, и надо было наладить, – но тут его взгляд остановился на директоре фабрики Полежаеве: директор фабрики ютился в стороне от всех, на диванчике у окна. Встретив взгляд Игоря Борисовича, директор фабрики улыбнулся жалкой улыбкой и поспешно отвел глаза. Игорь Борисович закрыл рот и опустился на крайний стул у Т-образного стола, покрытого зеленым сукном. Лысый Пуп (так окрестил про себя Игорь Борисович старика, сидевшего в директорском кресле) выждал некоторую паузу и продолжал:

– Итак, я предлагаю коллективу нашей фабрики принять новые социалистические обязательства: годовой план выполнить к седьмому ноября, а к концу года выпустить еще пятьдесят тысяч изделий и, таким образом, перекрыть план в полтора раза. Убежден, что трудовой почин нашей фабрики будет подхвачен другими смежными предприятиями. Думаю, бюро обкома нас поддержит.

Игорь Борисович опять открыл рот, на этот раз совершенно непроизвольно. План, спущенный на фабрику, был и так достаточно напряженным, а еще пятьдесят тысяч изделий – полугодовой план за пятьдесят дней! – это уж пахло чистейшей липой.

– У нас может не хватить сырья, – раздался робкий голос главного инженера.

– Ерунда, – отрезал Лысый Пуп. – Будем экономить за счет внутренних резервов. На мусорной свалке я видел целые мотки пряжи. Пора опять приучить рабочих дорожить каждой ниткой.

– Да кто это? – изумленным шепотом спросил Игорь Борисович у соседа. – Из управления или министерства?

– Пал Петров Александро́в, старый директор фабрики, – не оборачиваясь, процедил сквозь зубы сосед.

«Ах, старый, – разом успокоился Игорь Борисович, – тогда понятно. Наверно, в главке кто-то напутал, назначил старика на прежнюю должность, вот Лысый Пуп и спятил от радости».

– Павел Петрович, – осторожно заметил главный технолог, – у нас явный дефицит человеко-часов. Прикажете оплачивать сверхурочные?

– Никаких сверхурочных! – отрезал Пал Петров Александро́в. – Будем работать по субботам, а не хватит времени – займем и воскресенье.

«Во дает Лысый Пуп, – развеселился Игорь Борисович. – А наши что, не видят? Тут же клинический случай. Ишь, какую ахинею несет, прямо спектакль…»

– Эксперимент с субботами себя не оправдал, – уверенно долдонил Лысый Пуп. – Сознание нашего рабочего не доросло до двух выходных дней. Поэтому рабочий не повышает свой культурно-политический уровень, а глушит по субботам водку. Когда построим коммунизм, тогда, конечно… но пока пойдут одни «красные субботы».

Тут уж Игорь Борисович не выдержал и попросил слова.

– Уважаемые товарищи! Мы все внимательно выслушали пожелания нашего старого директора, однако я вынужден дать техническую справку. Бесспорно, мы можем выпустить еще пятьдесят тысяч изделий, но за счет чего? Вместо женских кофточек больших размеров пошьем детские распашонки. Вместо, простите, мужских кальсон – дамские трусики. Кто знает, может, тогда и обойдемся наличным сырьем… Резкое увеличение планового задания приведет к снижению качества продукции, а ведь ни для кого не секрет, что на складах пылится на двести тысяч рублей нереализованной продукции нашей фабрики: кальсон, маек, дамских кофточек, вышедших из моды. Поэтому мне кажется… – Игорь Борисович, с трудом сдерживая улыбку, развел руками, приглашая присутствующих посмеяться и покончить с этой комедией.

Однако никто из присутствующих глаз не поднял, а старый директор саркастически хмыкнул:

– Я предполагал, что мне придется столкнуться с нездоровыми пораженческими настроениями. О модах и разных там размерах не беспокойтесь. Внешторг допустил ошибку и закупил французский трикотаж. У покупателя, естественно, глаза разбежались. Ошибка будет исправлена в ближайшем будущем. Валюта, как и прежде, пойдет только на оборудование для тяжелой промышленности. А когда полки в магазинах опустеют, покупателю станет не до капризов, будут носить наше, отечественное, куда же он денется? Что касается нереализованной продукции на складах, то тут не обошлось без вредительской руки. Кстати, довожу до вашего сведения, что областные органы выявили в Хлеботорге шайку иностранных шпионов и убийц. Эти презренные наймиты империализма долго скрывали свои злодеяния, но сегодня они попытались взвинтить цены на хлеб. Вам, наверно, известно, что утром у булочных выстроились очереди. Несколько часов тому назад арестованы Коган, Фельдман, Гринштейн и другие работники Облхлеботорга, растленные еврейские буржуазные националисты, завербованные международной буржуазной политической организацией. Патриотический долг советских людей – ни на минуту не забывать о политическом окружении, всемерно повышать политическую бдительность, зорко следить за происками поджигателей войны и их агентов…

– Товарищ Александров, – вдруг вставил свое слово Петр Никифорович из отдела главного механика, – вредители явно пробрались и в городской коммунальный отдел. Сегодня утром отключили воду.

– Видите, товарищи, – торжествующе подхватил старый директор. – Враг не дремлет. А мы с вами вместо мобилизации внутренних ресурсов занимаемся какими-то техническими справками. Кстати, товарищ, – два буравящих огня из-под густых бровей пронзили Игоря Борисовича, – какая ваша фамилия?

– Швец, – услужливо подсказал добродушный толстяк Петр Никифорович.

– Я, я… – выдавил из себя Игорь Борисович, – я украинец… – И, как оглушенный, опустился на стул.

Новые социалистические обязательства были приняты единогласно. Начальники цехов разбегались из приемной, стараясь не глядеть друг на друга.

Замредактора областной партийной газеты попросил принести подшивку «Правды» за март 1953 года и заперся в кабинете. Надо было срочно писать передовую в номер, но замредактора не торопился. Развернув подшивку, он нашел «Правду» за 10 марта 1953 года, закурил сигарету и, глубоко затягиваясь, начал внимательно изучать большой полосный снимок, где были запечатлены руководители партии и правительства, стоявшие на трибуне Мавзолея Ленина – Сталина в день похорон Нашего Учителя и Вождя, Величайшего Гения человечества.

Губы замредактора шевелились, он считал: «Если отбросить зарубежных гостей из братских коммунистических и рабочих партий, то наших на трибуне 19 человек. Из них – один умер на своем посту, один ушел на почетную пенсию, и только один, вон тот, высокий, в серой шапке, – до сих пор член Политбюро. Остальные… этот – «авантюрист и наймит зарубежных империалистических сил», этот – «волюнтарист», а вот сомкнутыми рядами стоит «антиправительственная группировка», «примкнувшие»… М-да, трое из девятнадцати…»

Зам главного редактора убрал подшивку в шкаф, достал майские газеты за 1974 год. Полосное клише от 2 мая: на трибуне Мавзолея В. И. Ленина – члены и кандидаты в члены Политбюро во главе с Генеральным секретарем товарищем Брежневым. С болезненной гримасой, словно впервые их увидел, вглядывался зам главного редактора в маленькие лица на фотографии, потом, вздохнув, аккуратно сложил газеты, сдвинул их в сторону, разгладил стопку чистой бумаги, притушил окурок и нацарапал пером авторучки заголовок передовой:

«Сталин – это Ленин сегодня».

Поэт Сергей Заикин к заму главного редактора не попал. Секретарша не пустила, сказала: «Занят». Ничего не оставалось, как направить свои стопы в отдел культуры, а идти туда поэту не хотелось. Дело в том, что нынешний завотделом культуры был другом Поклепикова, областной поэтической звезды первой величины. Поклепикова печатали даже в столице, хотя он развелся с женой и сожительствовал со студенткой. У Заикина к Поклепикову имелись старые счеты. Когда-то Сергей Заикин выступил в газете со стихами-откликом на очередной успех нашей космической науки. Стихи были такие:

Стихи хорошо приняли в обкоме, однако прощелыга Поклепиков, еще не зная этого, всенародно охаял их на поэтическом вечере в текстильном институте, обвинив Заикина в графоманстве и спекуляции на теме. Услужливые голоса не замедлили передать Сергею Заикину, что зал, состоящий в основном из незрелой зеленой молодежи, встретил цитирование его стихов громким хохотом.

Небось собутыльник Поклепикова, теперешний зав Синицын, тоже тогда присутствовал в зале…

Сталкиваясь с Заикиным на совещаниях, Синицын всегда почтительно здоровался первым, но в глазах его плясали иронические искры.

У двери с табличкой «Отдел культуры «Ленинского знамени» Сергей Заикин нерешительно потоптался, а потом, махнув рукой – мол, наше дело правое, – уверенно распахнул дверь.

При его появлении Синицын вскочил с места и опрокинул стул.

– Здравствуйте, товарищ Синицын, – окая, проговорил Заикин. – Я пришел сам, не ожидая зова. Понимаете, не мог не откликнуться. Вот – песня о Сталине.

– Большое спасибо, Сергей Владимирович! Мы на вас надеялись, – проникновенно и взволнованно сказал Синицын и протянул дрожащую ладонь к рукописи.

В тот же час с супостатом Сергея Заикина, поэтом Поклепиковым, приключилась вот какая история. На улице его остановил спортивного вида незнакомец и вежливо осведомился, не товарищ ли это Поклепиков. Получив утвердительный ответ, незнакомец ужасно обрадовался и начал умолять поэта зайти тут, неподалеку, посмотреть и отредактировать стихи в стенной газете, а то наши ребята пишут бог знает что, а вывесишь на стенку – и позора не оберешься.

«Совсем одолели, чайники проклятые», – возмутился Поклепиков и хотел было решительно отказаться, но незнакомец упредил его и показал удостоверение органов.

– Ради бога, не подумайте ничего дурного, – смущенно лепетал незнакомец. – Я это к тому, чтоб вы поняли: учреждение наше солидное, товарищи любят поэзию, а сами писать совершенно не умеют. Ну сделайте одолжение, и времени у вас займет всего минут двадцать.

Мысль о том, с каким бурным восторгом сегодня на вечеринке у Людочки будет встречен его рассказ «Как я редактировал органы», привела Поклепикова в отличное настроение, и поэт милостиво согласился.

Управление было действительно неподалеку, и Поклепиков не успел оглянуться, как оказался в кабинете на втором этаже, а поклонник поэзии из органов (который просил называть его «просто Витей») уже усаживал его за свой стол, повторяя, что сейчас, одну секундочку, принесут ватман. В кабинет заглянул человек со значком мастера спорта на лацкане пиджака.

– Эдик, смотри, кто к нам пришел, – воскликнул «просто Витя». – Наша знаменитость, поэт Поклепиков!

Эдик аж даже замычал от восторга и вызвался сбегать за чаем.

– Сейчас принесут, принесут ватман, – приговаривал «просто Витя», – нас сегодня на картошку посылали, наверно, ребята вернулись, переодеваются.

«Ого, – изумился Поклепиков, – у меня в кармане еще одна сенсационная новость». А вслух сказал, что, по его сугубо личному убеждению, копать картошку должны все-таки колхозники, а не служащие государственных учреждений.

– Абсолютно с вами согласен, – закивал головой «просто Витя». – Если подсчитать экономический эффект плюс перерасход заработной платы, то картошка получается дороже золота.

«Умные ребята сидят в органах, – подумал Поклепиков, – соображают. Нет, пришло другое поколение». А вслух сказал:

– У меня есть стихи по этому поводу, я их читал недавно на своем творческом вечере.

«Просто Витя» ужасно оживился и стал умолять поэта прочесть стихи, пока там наши ребята с картошки переодеваются, пока несут ватман.

Поэт для приличия немного поломался, но прочел:

И еще шестнадцать строк в таком же духе.

«Просто Витя» задохнулся от смеха, а потом, успокоившись и вытерев слезы, попросил ему лично дать списать слова. Окрыленный успехом, Поклепиков диктовал четверостишия, «просто Витя» прилежно и споро записывал. В разгар работы появился Эдик, осторожно, на цыпочках пересек комнату и поставил чай с лимоном на стол перед поэтом. «Просто Витя» протянул Поклепикову листок со стихами и, мягко улыбаясь, предложил:

– Подпишите, пожалуйста, оставьте, так сказать, на память ваш автограф.

Поэт достал из пиджака шариковую авторучку и подмахнул листок.

– И у меня лично к вам просьба, – ласково заурчал Эдик, протягивая поэту раскрытую тоненькую папку. – Вот здесь, пожалуйста, подпишите. Это приветствие управлению по случаю награждения области.

Папка была раскрыта на странице под номером 13, где от всего предыдущего текста сохранилась одна фраза, напечатанная на машинке, видимо, последняя: «Да здравствуют наши бдительные советские органы безопасности». И три подписи: Коган, Фельдман, Гринштейн.

«Вот влип в историю, – поморщился поэт. – Но как отказать таким милым ребятам? Обидятся. Попытаюсь все обратить в шутку».

– Товарищи, я бы с удовольствием, – сказал Поклепиков, вставая со стула, – но боюсь, что не успею прочесть весь текст, мне пора. Так где же ваша газета?.. И потом, партия учила меня не подписывать коллективных писем…

Комната раскололась на три неравные части, и Поклепиков оказался на полу. Всхлипывая и ничего не соображая, он попытался встать на четвереньки и получил еще два удара ногой под ребра. Словно из небытия он услышал спокойный и бесстрастный голос «просто Вити»:

– Подпишешь, падло.

Осветители сматывали провода, зачехляли софиты. Оператор остервенело запихивал в футляр камеру, но камера почему-то не лезла, и оператор чертыхался. Режиссер телевидения стоял, втянув голову в плечи, и бессмысленно моргал глазами. Это бессмысленное частое моргание раздражало полковника Белоручкина («Перепутает все, пентюх»), и полковник повторил:

– Значит, так, ответ Пал Палыча вырежете, начнете с выступления второго секретаря обкома. Далее крупный план – Шмелева, председателя профсоюза, он зачитывает решение бюро. Затем сразу – слово товарищу Сталину и его обращение к советскому народу. Ясно? И немедленно в эфир, экстренный выпуск! За передачу отвечаете головой.

– Иван Филиппович, – раздался за спиной подобострастный голос, и полковник Белоручкин круто обернулся на этот голос, ибо тотчас узнал его: пожалуй, после Никиты Сергеевича полковник больше всего на свете ненавидел Красавина, первого помощника Пал Палыча, – вежливую интеллигентскую гниду.

– Тебе чего? – рыкнул Белоручкин.

– Иван Филипыч, разрешите уточнить, – Красавин с почтением припал к полковничьему погону, – сейчас народ по магазинам шастает, не собрался народ еще у телевизоров. Вот, может, в семь тридцать? И тогда слово вождя непременно дойдет до масс.

– Чего? Отложить пере… – взревел полковник и замолк на полуслове.

А ведь прав, шельма. Недаром его Пал Палыч при себе держал. Несознательный народ действительно по магазинам рыщет. Но Красавин-то, подлец, почуял, куда ветер дует. Ишь, как выслуживается! Думает, не вспомним мы ему – все вспомним! Постой, надо сообразить. Винные отделы закрываются в 19 часов. Так, накинем минут сорок, пока мужики в подъездах пошумят и поллитру на троих «раздавят». Значит… – Передачу пустишь ровно в 20:00! Понял? – бросил Белоручкин режиссеру.

– Есть, в двадцать ноль-ноль! – взвизгнул режиссер, еще больше втягивая голову в плечи и еще чаще моргая глазами.

– А ты, – полковник ткнул пальцем Красавину в грудь, – ноги в руки – и вниз: давай звонок. Кончился антракт!

И как ни был Красавин озабочен своими тайными планами, но и он вздрогнул, разгадав зловещий смысл последних слов полковника Белоручкина.