Читать книгу Репетиция в пятницу - Анатолий Гладилин - Страница 7

Участники торжественного заседания бурно приветствовали появление на сцене членов бюро обкома во главе с товарищем Сталиным. Сталин скромненько прошел в третий ряд президиума, а члены бюро обкома с непроницаемыми улыбками заняли места в первом ряду длинного стола, покрытого красным бархатом. Все было просто, привычно, по-деловому, однако капитан Суриков, дежуривший вместе с лейтенантом Потаповым у дверей балкона, сразу же насторожился и толкнул Потапова в бок.

– Смотри, в президиуме рокировка: Второй на месте Первого, а наш профсоюзник занял место председательствующего.

В зале стоял такой шум, что Суриков не понял, услышал ли Потапов его слова, но, когда аплодисменты спали, лейтенант с усмешкой шепнул капитану:

– Поздравляю вас, Анатолий Николаевич, с новым начальством!

Тут только Суриков догадался, что наметанный глаз Потапова уловил еще одну перемену: на месте Митрохина сидел начальник милиции.

Председатель областного комитета профессиональных союзов открыл заседание, а на трибуну вышел второй секретарь и от имени обкома партии, исполкома Советов депутатов трудящихся, руководителей партийных и советских организаций, передовиков промышленности и сельского хозяйства, деятелей науки и культуры, а также воинов Советской Армии зачитал новое приветствие к Политбюро и ЦК КПСС.

В приветствии говорилось о больших успехах советского народа, который под мудрым руководством ленинской коммунистической партии успешно претворяет в жизнь решения XXIV съезда, и так далее – в общем, все как обычно. Впрочем, уже был тут новый нюанс. В тексте отсутствовала фраза, обязательная по последним временам: «и лично Генерального секретаря ЦК КПСС». Дальше Суриков отметил еще одну новацию: обращение призывало крепить узы дружбы «с братским коммунистическим Китаем». Как-то вскользь прозвучало несколько туманное пожелание «сократить в целях экономии капиталовложения в освоение районов Крайнего Севера за счет мобилизации внутренних ресурсов и применения более дешевых методов строительства».

Участники собрания единодушно одобрили текст приветствия. Затем на трибуну один за другим стали подыматься руководители соседних соревнующихся областей. Ораторы говорили об огромных заслугах товарища Сталина перед партией и советским народом.

– Перекурим, – предложил Суриков Потапову, и они вышли в безлюдное верхнее фойе. – Ну, как тебе новый курс? – спросил Суриков, щелкая зажигалкой.

Потапов затянулся сигаретой и задумчиво произнес:

– Анатолий Николаич, пойми меня правильно. Может, новый курс, то есть возвращение на старые рельсы, имеет свой смысл? Ведь мы на грани войны с Китаем.

– Значит, готовься к «культурной революции» и записывайся в «хунвэйбины»!

– А иначе?

– Иначе не будет, лейтенант. И потом, как тебе понравилось «освоение районов Крайнего Севера за счет мобилизации внутренних ресурсов»?

– Кстати, хотел спросить: что это значит?

– Это означает концлагеря, а «применение более дешевых методов строительства» – труд заключенных.

– Похоже, – вздохнул Потапов. – Ответь мне на последний вопрос, только честно: почему ты против Сталина?

– Для меня этот человек – государственный преступник, и вот почему. Представь себе, с точки зрения чекиста, что на место Генсека нашей партии пробрался враг, буржуазный наймит, иностранный шпион, словом, один из тех людей, которых в тридцатые годы так успешно разоблачали наши бдительные органы. Только на этот раз враг оказался не липовым, а настоящим. Какими были бы его действия? В первую очередь он устроил бы чистку, перебил бы лучшие партийные кадры, организовал бы «охоту за ведьмами» и под шумок уничтожил бы весь руководящий состав Красной Армии. Далее он предоставил бы возможность немецким разведчикам под видом военных советников спокойно разъезжать по территории нашей страны. Плачевные итоги финской кампании, стоившие нам колоссальных жертв, только бы раззадорили его. Накануне грядущей войны он бы приказал срыть старые фортификационные оборонительные сооружения (под предлогом строительства новых) и затеял бы перевооружение армии (причем устаревшая техника из частей изымалась, а новую армия еще не успевала получить). Он бы оставил без внимания все многочисленные агентурные сигналы о концентрации немецких войск на границе, утверждая, что это, мол, провокация Англии, страны, воюющей с Германией. Пожалуй, ничего больше он бы не смог предпринять из опасения быть окончательно разоблаченным. Так бы действовал иностранный шпион, буржуазный наймит, враг, пробравшийся на пост руководителя государства. И именно так действовал Сталин, наш Мудрый Вождь и Учитель…

– Но мы же выиграли войну, мы же победили!

– Выиграли? В течение трех лет мы отвоевывали территорию, которую потеряли за три месяца! Победили? Прости меня за чудовищную мысль, но если бы двадцать миллионов советских людей, которым суждено было погибнуть в войну, заранее выстроили вдоль границы, причем даже плохо вооруженных, то гитлеровская армия не продвинулась бы и на километр – она просто захлебнулась бы в крови… И не было бы нескольких сотен разрушенных городов и десятков тысяч спаленных деревень. Такой ценой любой дурак победит. Войну выиграл не Сталин, а советский народ, и победил не благодаря Сталину, а вопреки Сталину. Вот почему после окончания войны Сталина надо было не чествовать как национального героя, а судить как государственного преступника.

Потапов курил и изредка косился на Сурикова своими темными глазами. Впервые в жизни лейтенанту Потапову предстоял ответственный выбор, который мог круто изменить его карьеру. Зачем капитан именно сейчас пустился в такие откровения, откровения, прямо скажем, рискованные для сотрудника ГБ и в нормальной обстановке? Вариант, что Сурикову захотелось просто высказаться, излить душу, Потапов отбросил тут же: Суриков не дурак, чтобы быть у Потапова «на крючке». Тогда оставалось еще три варианта: первый – Суриков проверяет Потапова и хочет его самого «взять на крючок», однако это как-то не вязалось с их прежними товарищескими отношениями, и Суриков, пожалуй, не станет провоцировать Потапова; второй вариант – Суриков намерен зафиксировать при свидетелях, что даже в самый напряженный, скользкий момент он выступал как ярый антисталинист. И третий вариант – капитан своей отчаянной смелостью пытается убедить его, что у Сталина нет ни малейших шансов вернуться к власти. Возможно, Сурикову кое-что известно, но раскрывать карты преждевременно, и он просто намекает. Нет, решил Потапов, надо держаться Сурикова – здесь, в области, перспектив практически никаких, но в случае успеха Потапову это зачтется и Суриков перетащит его за собой в Москву. Вот о чем думал Потапов, а вслух произнес:

– Извини меня, Анатолий Николаич, я хотел удостовериться, искренне ли ты убежден или о своей шкуре печешься. – И, усмехнувшись, добавил: – У нас всякое бывает.

Капитан зло сплюнул в урну и продолжал как заведенный:

– С государственной точки зрения, конечно, заманчиво использовать дешевый труд политзаключенных, а не платить бешеный северный коэффициент вольнонаемным рабочим. Наверно, многие видят в этом решение финансовых проблем. Мол, таким путем обойдемся без иностранных займов. Но как только начнутся массовые посадки, считай, лейтенант, и мы с тобой обречены, а это – главное. Надо же извлекать уроки из прошлого – ведь в аппарате НКВД тоже были свои тридцать седьмые годы! А уж казалось – как ребята старались…

И тут лишь Потапов понял, куда клонит Суриков. Ну ясно, сверху поступило указание «шить дело» на товарища Сталина, дескать, не товарищем он был, а «тамбовским волком», ставленником иностранной разведки. И сейчас Суриков демонстрирует ему, Потапову, новые методы работы. Ведь ежели Суриков, допустим, такую речугу толкнет в студенческой аудитории, прослезятся студенты и будут кричать: «Да здравствуют наши славные органы!» Вон оно как хитро заворачивается. Действительно, научились ребята! Недаром Сурикова считают самым умным человеком в управлении, недаром он прет на повышение. «Молодец капитан, орел», – восхитился Потапов, но виду не показал и лениво протянул:

– Да ладно, капитан, кончай агитацию, говори, что надо?

Выслушав Сурикова, лейтенант в целом одобрил его план и лишь в одном усомнился:

– Не дадут тебе разговор с Москвой. Эта линия взята под контроль.

– Согласен, – светло улыбнулся капитан. – Но особенность интеллекта полковника Белоручкина такова, что он всегда будет действовать прямолинейно. Связь с Москвой он контролирует, а отключить соседние области не догадался. У меня там есть верные ребята, и они передадут мой доклад по назначению.

– А если?.. – Настойчивый взгляд Потапова требовал ясности.

– А если… – понятливо улыбнулся Суриков, – если перехватят, то ты ни при чем, и вообще я с тобой не разговаривал.

Герой дня, Василий Иваныч Подберезовик, стоя у ближайшего к сцене выхода, одним глазом наблюдал за президиумом, другим следил за залом. Спиной он почувствовал, как приоткрылась дверь, обернулся, но, увидев голову лейтенанта Потапова, начальственным баском осведомился:

– Ну что там еще?

Потапов протиснулся в дверь и, дотянувшись до плеча старшего лейтенанта, зашептал. На секунду лицо Василия Иваныча приняло глупейшее выражение, но, быстренько справившись с собой, он уже обоими глазами покосился на девятый ряд партера, где в правых креслах сидели шесть иностранных корреспондентов, а в десятом ряду, прямо за ними, два скучающих молодых человека. Потом Василий Иваныч дважды одобрительно кивнул головой и буркнул что-то на ухо юному комсомольцу с красной повязкой на руке, дежурившему в зале. Комсомолец скользнул по стенке к девятому ряду, а лицо Василия Иваныча вновь обрело спокойствие и значительность.

Лейтенант Потапов заспешил в нижнее фойе, где перекинулся парой слов с двумя сотрудниками, курившими у театрального входа. Сотрудники беспокойно задергались, а один даже вслух обронил такую фразу:

– Гляди, чуть не прошляпили.

– Только надо послать кого-нибудь с ними из понимающих, – как бы рассуждая сам с собой, проговорил Потапов, и тут, словно случайно, в вестибюле появился капитан Суриков.

Капитан пробегал служебной рысцой, но лейтенант его остановил:

– Анатолий Николаич, повезешь иностранцев в гостиницу.

– Не могу, дежурю на балконе, – отмахнулся капитан.

– Капитан, – в голосе Потапова звучали повелительные нотки, – это приказ полковника Белоручкина! Свезешь, запрешь и проверишь телефоны. Скажешь – авария на линии.

Капитан скорчил гримасу и направился к гардеробу за плащом. Тем временем, ведомые юным комсомольцем, по лестнице спускались шесть иностранных корреспондентов, а за ними, сохраняя некоторую дистанцию, два штатских товарища – видимо, вышли покурить. Трое иностранцев оживленно переговаривались между собой по-английски, а трое других – корреспонденты из соцстран – молчали и пугливо оглядывались.

– Господа, товарищи, – радостно бросился к ним лейтенант Потапов, – администрация театра приносит свои глубочайшие извинения. Вы хотели звонить, а тут… Словом, произошла накладка. Пожалуйста, вас сейчас же отвезут в гостиницу, откуда вы сможете по телефону совершенно беспрепятственно соединиться со своими агентствами.

– Все о'кей! – отчеканил пожилой седовласый американец.

– Все «хоккей»… – тихо передразнил его один из штатских товарищей.

Мария Степановна набрала номер обкомовского гаража.

– Мне машину на городскую квартиру.

– А кто говорит? – спросила трубка.

Обычно Марию Степановну узнавали по голосу, но, наверно, сейчас дежурил диспетчер из новеньких, поэтому Мария Степановна вежливо разъяснила:

– Это жена Пал Палыча.

Однако ожидаемого эффекта эти слова не произвели. Более того, в трубке хмыкнули и нагловатым тоном спросили:

– Ну и что?

– Как что? – Мария Степановна даже опешила. – Мне надо через сорок минут быть на железнодорожном вокзале. Приезжает мать Пал Палыча. А это говорит жена Пал Палыча! Вам понятно?

– Понятно, – ответила трубка. – Нет машин.

– Как нет? – осеклась Мария Степановна. – Для меня нет?

– Нет ни одной, – весело повторила трубка. – Все машины обслуживают участников заседания.

В трубке пошли частые гудки, и Мария Степановна опустила ее на рычаг. Мария Степановна чувствовала, что на глазах у нее выступили слезы. Это было неслыханным хамством: ей, жене Пал Палыча, отказать в машине! Может, они там все пьяные? Ну, погодите, вернется Пал Палыч, она ему устроит сцену… Работнички его совсем распустились. Не узнать ее по голосу! Не дать машину! Господи, может, в городе уже нет Советской власти?

Всхлипывая, она набрала номер городской справочной и узнала телефон диспетчерской такси. В диспетчерской ей сказали, что все машины на линии и вообще заказывать такси надо за два часа.

До поезда оставалось тридцать пять минут.

В передней, натягивая на плечи пальто, Мария Степановна продолжала всхлипывать: «Позор-то какой! Через весь город тащиться на автобусе! Да еще, наверно, с пересадкой…» И тут Мария Степановна вспомнила, что она даже не знает, какие номера автобусов идут к вокзалу…

В красном уголке обкомовского гаража играли в домино. Илья Фомич, шофер Пал Палыча, терпеливо ждал своей очереди. Конечно, он мог и не ждать, и ему бы с готовностью уступил свое место кто-нибудь из четверки игроков, но брать себе партнером водителя «Волги» – фу, это было бы несолидно. У Ильи Фомича имелся постоянный партнер – Тимофей Тимофеич, шофер второй обкомовской «Чайки», которую держали специально на случай приезда московского начальства. Тимофей Тимофеич, честно говоря, играл плохо: путал счет, забивал «тройки», когда их выставлял Илья Фомич, открывал «шестерки» соперникам – но где было взять лучшего партнера? Больше «Чаек» в гараже не было.

На столе сделали «рыбу» и шумно подсчитывали очки. «Комами» оказались шоферы управляющего делами и зава по пропаганде – мелкота, сошки. За столом остались асы домино – шофер профсоюзника и шофер Третьего.

– Ну, Тимофеич, держись! – сказал Илья Фомич, предвкушая лихую игру. – И следи за тем, что я выставляю… – Он знал свое законное место и, мешая костяшки, продолжал поучать: – И не торопись дуплиться! Дупелем козырять надо!

В суете никто и не заметил, как в комнате появился шофер Второго, Иван Кузьмич. Иван Кузьмич неслышно подошел к столику и, подождав, пока Илья Фомич отберет себе костяшки, степенно проговорил:

– Илья Фомич, такое вот дело, извини-подвинься: я буду играть с Тимофеичем.

В комнате воцарилась жуткая тишина. Сперва Илье Фомичу показалось, что он ослышался. Потом подумалось: уж не шутит ли Кузьмич? Нет, взгляд Кузьмича был строгим, он не шутил.

Илья Фомич покраснел, встал со скамейки, еще раз взглянул в глаза Кузьмичу и молча выложил на стол ключи от «Чайки».

На душе у капитана Сурикова скребли кошки, или мыши, или еще какая-то сволочь – словом, неспокойно было Сурикову, хотя он и старался держать себя в руках. Из окна гостиницы он наблюдал за театральной площадью и в то же время чутко прислушивался. Ему казалось, что сейчас раздастся стук в дверь, войдут знакомые лица. «Ну, – скажут, – Анатолий Николаич, любопытно узнать, о чем вы только что разговаривали с южной областью?» Вдруг Белоручкин догадался и приказал прослушивать все междугородные линии? Правда, сотрудники были все нарасхват. Белоручкину могло попросту не хватить людей… Кто знает? Всегда найдутся охотники выслужиться.

Пока не стучали и не входили.

Может, пронесло? Во всяком случае, капитан Максимов из южного управления уже должен был передавать докладную Сурикова в Москву.

А если и в Москве? И докладная ложится на стол Берии или Абакумова? Постой, при чем тут Берия или Абакумов? Их же расстреляли. А если нет? Если их тоже заморозили? Вот же воскрес Сталин…

Спокойно, Анатолий Николаич, не горячись. Слишком уж много мистики. Впрочем, обойдутся и без мистики. На Лубянке есть свои Белоручкины. Ладно, лучше думать о другом. Разрешите доложить, товарищ полковник, наше задание выполнено! С корреспондентами порядок. Заперли их по трое в двух «люксах», из ресторана принесли ужин, на водку не поскупились.

Суриков мельком глянул на часы и хлопнул себя по лбу: время начинаться митингу представителей трудящихся города.

Суриков припал к окну. У освещенного подъезда театра безлюдно. Через площадь проехал автобус. Потом грузовик. Потом такси. Две бабы с полными сумками чешут наискосок. Пьяный застрял у фонаря. Парень обнимает девушку, а она закрывает лицо руками.

Где же народ? Где же представители трудящихся?

Суриков шарил по карманам в поисках сигарет. Вот черт, куда-то запропастились! Красавин при всей его изворотливости не мог сорвать митинг. И вообще, если бюро назначило, митинг никто не мог отменить. Или положение стало таким прочным, что решили обойтись и без трудящихся? Так что же там произошло?

Умный, умный, а дурак – сам себя перехитрил, теперь сиди в номере и мучайся в неизвестности.