Читать книгу Репетиция в пятницу - Анатолий Гладилин - Страница 8

Между тем в обкоме суета поднялась необыкновенная: несколько раз звонили из театра и грозно спрашивали, почему на площади не видно представителей трудящихся. Инструктора повисли на телефонах, пытаясь тщетно связаться с предприятиями, но большинство заводов и фабрик не отвечали – ведь рабочий день уже кончился, а в тех конторах, где еще удавалось кого-то застать, удивлялись, почему не предупредили раньше, и, словно сговорившись, твердили:

– Теперь поздно, народ разошелся по домам.

Начали искать виновных. Бледный заворготделом трясущимися губами лепетал, что он дал четкие указания обзвонить предприятия по списку. Кому давал указания? Секретаршам отдела Танечке и Тамарочке. Где список предприятий? Вот он, перечень, лежит на столе у Тамары. Где Тамара? Где Таня? Леший их знает…

Заворготделом вытирал пот со лба и повторял, что он абсолютно уверен в Тамаре и Тане, ведь девочки такие добросовестные, и что случилось, он – разрази его гром! – не понимает, поручение-то самое элементарное.

Дело было действительно несложным. Возможно, эта кажущаяся простота все сгубила. Верно, заворготделом положил список па стол Танечке и приказал немедленно связаться с дирекциями заводов и фабрик. «Сейчас, – сказала добросовестная Танечка, – будет исполнено». Она достала телефонный справочник и уже приготовилась снять трубку, как вдруг телефон брызнул звонком, и возбужденный голос Надьки из торга сообщил:

– Танька! Беги в универмаг, арабские сапоги на «платформах» выбросили! Скорей, там Наташка очередь заняла.

Медлить было нельзя. Таня быстренько нацарапала записку Тамаре: «Срочно обзвони предприятия приду через полчаса», – переложила список на Тамаркин стол и смылась в универмаг.

«Тамарка вот-вот вернется, – думала по дороге добросовестная Таня, – хватит ей в буфете чаи распивать. Пускай хоть немного поработает, ничего, облезет».

Тамара вернулась в отдел, когда у нее на столе разрывался телефон.

– Тамарка! – затараторила трубка. – Куда ты запропастилась? В универмаге выбросили «платформу», Зойка в очереди стоит.

– Спасибо, Зиночка, – поблагодарила Тамарка, прочла Танькину записку и подивилась коварству подруги.

Она сообразила, что Танька, наверно, давно уже в очереди. Ишь, хитрая, хочет щеголять в новых сапогах! А я за нее отдувайся? Вот придет через полчаса, пускай сама и звонит. На митинг собирать народ не впервой, и за двадцать минут успевали. Время еще терпит. В крайнем случае, я мигом обернусь: Зойка, небось, с утра у прилавка торчит.

…Универмаг ревел, как реактивный лайнер на взлетной полосе. Густая очередь закупорила вход на второй этаж. С трудом поднявшись по лестнице, Тамара никак не могла протиснуться к обувному отделу. Штопором ввинчиваясь в толпу, Тамара наткнулась на спину толстой тетки – и дальше ни с места. Сзади поднажали – ни дыхнуть, ни охнуть. Тамара остреньким локтем уперлась в могучую спину, загораживающую прилавок, но это было все равно как биться в бронированную дверь: ни малейшего эффекта. Бог знает сколько прошло времени, но вдруг спина сдвинулась влево, и Тамара, предварительно получив удар от кого-то по уху и зацепившись плащом за чей-то зонтик, змеей проскользнула в первый ряд. Вот и Зойка, красная, потная, с выпученными глазами, как раз ее очередь садиться в кресло.

– Куда? – завизжали сзади.

– Она стояла, стояла, – вопила Зойка, схватив подругу за руку.

– Не видели, не знаем, много вас таких ходят! – орали голоса.

Продавщица, Зойкина знакомая, хотела пропустить Тамарку к креслу, но злобная старуха, стоявшая сзади, загородила проход.

– Не получит! – надрывалась старуха. – Пока я не получу, и она не получит. Я тут давно очередь держу. А этой заразы не было.

– Сама зараза! – зашипела Тамара. – Умирать пора, а не за «платформами» давиться…

– Я для дочери покупаю, – верещала старуха, – дочь в больнице. Я с обеда дежурю. А эти спекулянтки по третьему разу заворачивают…

«Старая ведьма, – подумала Тамара, – врет и не краснеет». И жалобно пискнула:

– Бабушка, я на работу опаздываю.

– Все опаздывают, – злорадствовала очередь, – держи ее, бабка, пускай постоит, как все люди.

Зойка примерила и выписала «платформы». Проталкиваясь назад, она шепнула Тамарке:

– Продавщицу я предупредила. Как старуха уймется, Симка тебя посадит, а пока не может.

Старуха мертвой хваткой держала Тамару за рукав. «Молодая, а нахальная», – думала Марья Петровна, не спуская глаз с девушки. Да, да, это была наша давешняя знакомая, Марья Петровна. Купив утречком хлеб, соль, муку и мясо, она на всякий случай заглянула в универмаг и там пронюхала, что после обеда ожидаются арабские сапоги. Никакой дочери у Марьи Петровны не было, но Марья Петровна быстренько подсчитала, что за сапоги она заплатит семьдесят пять рублей и тут же, в универмаге, их у нее оторвут за сто двадцать! «Сорок пять рублей на полу не валяются, – рассуждала Марья Петровна. – А эту стерву умру, но вперед себя не пущу».

Как-то отдаленно, мельком, Тамара вспомнила о работе, но сразу успокоилась, решив, что Танька наверняка пролезла с черного хода и давно вернулась в обком, да еще, профурсетка, в новых сапогах…

Таня точно прошла черным ходом, но и там, на узкой лестнице, стояла очередь, правда, потоньше и потише, чем в торговом зале. Тут были все свои: из торга, из комиссионки, из исполкома и даже две девки из милиции. Однако очередь продвигалась крайне медленно.

– Девочки, – сообщила сверху заведующая обувным отделом, – у нас народный контроль. Терпите.

Приходилось терпеть. «Ладно, – думала Таня, – на работе скажу, что зуб заболел и, мол, побежала в поликлинику. А Тамарке обзвонить предприятия ничего не стоит, и так она полдня в буфете Красавина караулит. Все надеется… А вообще она девка аккуратная, не подведет».

Как мы убедились, заворготделом имел все основания полагаться на добросовестность своих секретарш, но кто мог предвидеть, что в универмаге выбросят сапоги на «платформе», да еще арабского производства? Ведь это же можно приравнять к стихийному бедствию…

Из театра поступило новое указание: звонить на квартиры директорам, чтоб они, в свою очередь, подняли на ноги партийный и комсомольский актив.

Обкомовские телефоны работали с полной нагрузкой. Руководители фабрик и заводов – те, с которыми удалось связаться, – крутили диски аппаратов до мозолей на пальцах. Однако постепенно становилось ясно, что митинг безнадежно сорван. Квартиры комсомольских и партийных активистов или не отвечали, или же сами активисты отвечали женскими голосами – дескать, нет дома, или жены активистов вдохновенно врали в трубку, что мужья отправились в гости, куда – неизвестно. А один представитель завкома, потревоженный звонком и, вероятно, изрядно поддавший, так прямо и рубанул сплеча:

– Да вы что там, озверели – собирать народ после рабочего дня? Это вам не сталинские времена!

И бросил трубку.

На сцене шел праздничный концерт артистов музкомедии. Исполнялись отрывки из оперетт – «Баядера», «Москва, Черемушки», «Вольный ветер». После того как прима театра заслуженная артистка Узбекской ССР Светлана Барашкова спела:

товарищ Сталин улыбнулся и зааплодировал. Зал подхватил аплодисменты, а начальник областной милиции понимающе переглянулся со вторым секретарем и послал человека, дежурившего у дверей, за кулисы.

– Когда мое выступление? – не оборачиваясь, спросил Сталин.

– Передача назначена на восемь вечера, – услужливо подсказали голоса из темноты ложи.

Сталин глянул на часы.

– Интересно посмотреть. – Сталин встал и, показав пальцем на второго секретаря и Зампреда из Москвы, добавил: – Со мной пойдешь ты и ты.

Полковник Белоручкин с радушной улыбкой усадил их в директорском кабинете, включил телевизор, а сам скромненько удалился в приемную. Телевизор загудел, зажегся бледно-голубой экран. Смутные тени, метившиеся на экране, постепенно обретали четкие контуры. Парень в темном свитере и шлеме бежал на коньках, размахивая клюшкой. Его толкнул другой конькобежец, в светлой форме, но парень устоял на коньках и ткнул клюшкой черный кружок. В карликовых воротах упал кургузый человечек в страшной маске, а из телевизора комментатор завопил высоким, пронзительным голосом, будто его только что кастрировали: «Го-о-л!»

– Это что такое? – брезгливо скривив нижнюю губу, осведомился товарищ Сталин.

– Это – хоккей! – чуть слышно пролепетал второй секретарь обкома, и левая щека его задергалась. – Наши играют с канадцами.

– Так! – сказал Сталин и достал трубку. – Митинг до сих пор не собрали, мое выступление задерживается… В чем дело, Аркаша? Иль область тебе не по зубам?

В приемной полковник Белоручкин накручивал телефонный диск.

– Когда передача? – спросил полковник. – Почему? Расстреляю сволочей!

Шумно дыша, полковник появился в дверях.

– Товарищ Сталин, разрешите доложить! На телевидение пробрались вредители: говорят, что невозможно прервать трансляцию матча.

– Ну, Аркаша, что скажешь? – глухо и зловеще спросил Сталин, буравя второго секретаря пронизывающим взглядом.

Даже при бледно-голубом освещении было заметно, как посерело лицо Второго. Теперь у него попеременно дергались обе щеки.

– Иосиф Виссарионович… – бесцветно и убито забормотал второй секретарь. – На телевидении правильно говорят – нельзя прекратить трансляцию: народ возненавидит любого, кто помешает досмотреть матч до конца. Возненавидит и не простит. Даже если б это был… сам Владимир Ильич.

Сталин закурил трубку, помолчал, потом сухо осведомился:

– Когда хоккей кончится?

– В двадцать один сорок пять! – отрапортовал полковник.

– Передачу назначить на десять, – устало произнес Сталин, – а эту муть выключить.

Белоручкин позвонил на студию, распорядился. Но тут же телефон разразился частыми, нетерпеливыми звонками.

– Чего еще? – заорал полковник в трубку. Однако голос его сразу спал. – Да, слушаю, – говорил полковник, – у аппарата Белоручкин. Так точно, передам.

Сталин, совсем было собравшийся уходить из кабинета, вопросительно глянул на полковника.

– Товарищ Сталин, – доложил Белоручкин, – звонили из ЦК! Они получили приветственное письмо от нашей области. Сейчас заседает Политбюро. Разрабатывается торжественный церемониал встречи товарища Сталина.

По лицу Сталина скользнула тень, потом он криво усмехнулся:

– Разрабатывается… Пошли на концерт.

В дверь номера постучали. Суриков вздрогнул, метнулся от окна, включил свет, поправил ремень и обреченным тоном произнес:

– Входите.

Дверь открывалась очень медленно, и эти три секунды были самыми страшными в жизни капитана Сурикова.

– Привет! – бодро сказал Красавин. – Небось в штаны наложил?

– Черт! – лязгнул зубами капитан Суриков. – Откуда ты, прелестное дитя?

– Водочка есть? – спросил Красавин. – Сейчас бы стопаря хватил. Кстати, свежая новость: в Москве заседает Политбюро. Разрабатывается торжественный церемониал для встречи товарища Сталина. Так нам передали.

– Ну? – У Сурикова подкосились ноги, и он опустился в кресло.

– Ну и народ потихоньку разбегается, – засмеялся Красавин. – Наружная охрана исчезла. Анатолий Николаич, в буфете продают водку?

– Да говори толком! Успеешь за водкой!..

– Толенька, не нервничай. Народ у нас сообразительный. Смекнул. Понимаешь, у нас еще не было случая, чтоб Они возвращались. Если там, – Красавин поднял палец к потолку, – человек теряет свой пост, то это навсегда. Там, наверху, никто ему своего места не уступит. Раз Политбюро собралось раньше, чем Сталин успел выступить перед трудящимися, то будь спок: Москва что-нибудь придумает.

– Идем в буфет! – сказал Суриков.

Ах, Красавин, Красавин, не поторопился ли он?

Публики в театре действительно поубавилось, зато оставшиеся всячески демонстрировали свою верность Вождю и Учителю. И когда со сцены молодой тенор вместо очередной арии из оперетты запел:

зал дружно подхватил припев.

Объявили антракт. Однако в фойе сами собой закрутились летучие митинги. Ораторы не спорили, они единодушно призывали действовать. Особенно усердствовал розовощекий секретарь обкома комсомола, и вокруг него собралось наибольшее количество слушателей. Сталин в окружении обкомовской свиты проходил мимо и замедлил шаг.

– Мы пожинаем плоды гнилой либеральной политики, – витийствовал розовощекий секретарь. – Отсюда распущенность нравов, длинные волосы, мини-юбки. Мы слишком много разрешаем, а нам надо требовать и требовать! Только так можно построить коммунизм. Где нынешние Павлы Корчагины и Павлики Морозовы? Увы, телеэкран дарит молодежи других героев – песняров, мастеров фигурного катания, которые только и знают, как задирать ножки, да избалованных «звезд» футбола. Государству нужна крепкая рука! Хватит миндальничать с интеллигенцией! Пора разъяснить мудрствующим лукаво бородатым физикам и лирикам, что кто не с нами, тот против нас. А с теми, кто против нас, будем расправляться беспощадно!

Зампред из Москвы покачал головой:

– Горячий паренек! Круто забирает.

– Далеко пойдет, – прищурившись, сказал Сталин и скрылся за дверьми директорского кабинета.

Полковник Белоручкин накручивал телефонный диск, матерился и плевался в трубку, а потом в отчаяньи доложил:

– Товарищ Сталин, телевизионщики – контры. Плачут, божатся, но говорят, что некуда вставлять передачу. На 22:00 запланирована трансляция футбольного матча на Кубок обладателей кубков. Киевское «Динамо» играет с немцами.

– Дожили, – вздохнул товарищ Сталин. – Вождю нельзя пробиться к массам. Впрочем, я не спешу. Время работает на нас.

Он подкрутил кончик уса и замолчал. Он подумал, что, в сущности, еще один день или еще один год не имеют принципиального значения. Раз уж он дождался своего часа, то кто же сможет помешать ему, Гению всего человечества, большому ученому, в языкознании знающему толк, вновь повести страну к победе коммунизма? Конечно, он сразу догадался, что какая-то гнида успела оповестить Москву раньше, чем туда дошло обращение бюро обкома. Звонок из ЦК и сообщение, что Политбюро в сборе, – явное тому доказательство. Засуетились, забегали! Однако разве по силам нынешним желторотым цыплятам остановить Сталина? Вот пятьдесят лет тому назад обстановка была сложнее. Какие корифеи выступали против него! Прославленные вожди революции: 1) Троцкий – «самый способный человек в настоящем ЦК» (Ах, Ульянов, такую свинью подложил в завещании!); 2) Бухарин – «любимец партии»; 3–4) Каменев и Зиновьев – оракулы и теоретики III Интернационала; 5) Рыков – «умелый хозяйственник»; да еще эти старые клячи Крупская и Стасова и еще… Только куда все они подевались через десять лет? Помогло тебе, Лев Давыдович, ораторское искусство? Как лихо на допросах закладывали друг друга Бухарин и Зиновьев! А Каменев до последней минуты надеялся, что зачтут ему прежние заслуги… Да, в двадцать четвертом году никто не верил, что Сталину удастся устоять. Верил лишь один Сталин, ибо он единственный понял, что России нужны не «немецкие теории», а привычная железная рука. Народ надо держать в крепкой узде. Конечно, тут без него отпустили вожжи. О чем это они говорят? Сталин прислушался.

– Наши насуют немцам, – говорил профсоюзник, – фактор своего поля.

– У них один Мюллер трех игроков стоит, – возражал член бюро, директор металлургического завода. – Этот гад без гола не уходит.

– Колотов и Мунтян – проверенные ребята, – убеждал начальник милиции, – будут играть кость в кость!

– В киевском «Динамо» слабо поставлена воспитательная работа, – утверждал секретарь по пропаганде. – Нет боевого настроя.

– У нас Блохин!

– А у них Беккенбауэр!

– Лобановский использует прогрессивную систему «Два – четыре – четыре».

– Да ФРГ – чемпион мира!

– Вот посмотрим, как во втором тайме…

«Идиоты, – изумился Сталин, – нашли о чем спорить! И с такими кадрами мне вести страну к новым успехам?»

Сталин раздраженно постучал трубкой об стол.

– Переносим мое выступление на завтра. Все равно враг будет разбит, победа будет за нами!

– Правильно, товарищ Сталин, – обрадовался знатный кукурузовод, – выиграем у немцев со счетом пять – ноль!

Но остальные члены бюро опомнились и в смущении замолкли. Один лишь полковник Белоручкин не оплошал.

– Товарищ Сталин, – с молодой горячностью воскликнул полковник. – Только прикажите, я сейчас же поеду на телевидение и всех их, контриков, расстреляю!

– Ага! – кивнул Сталин.

Тут уж заволновался Аркадий Николаевич, второй секретарь обкома партии:

– Иосиф Виссарионович! Не надо лишних эксцессов. В понедельник я их всех уволю с работы.

Сталин махнул рукой.

– Можно и так.

Давно смолкли оживленные голоса в фойе. Участники торжественного заседания разошлись по домам (с разрешения Сталина), а сам Сталин, привыкший бодрствовать до четырех часов утра, ждал в директорском кабинете вестей из Москвы. С ним остались члены бюро обкома.

Старший лейтенант Подберезовик одиноко бродил по полуосвещенным коридорам, и недобрые предчувствия томили его душу.

Из приоткрытой комнаты администратора доносилась тихая музыка – вероятно, кто-то забыл выключить приемник, радиостанция «Юность» повествовала про какого-то «шизика», жившего черт знает когда и написавшего нечто такое-этакое, очень древнее, которое Василий Иванович никогда не слыхал и слушать не собирался. Ночь предстояла длинная.

Пробили кремлевские куранты. В образовавшуюся паузу вполз новый, грохочущий, лязгающий звук.

Василий Иванович бросился к окну. На пустынную площадь вылезли три бронетранспортера с расчехленными пулеметами. Маленькие фигурки ловко выпрыгивали из открытых люков. Снизу нарастал топот сапог.

– Где? – отрывисто спросил Василия Иваныча подполковник в кожаной куртке и шлеме танкиста. За подполковником пружинисто отмеряли шаги солдаты в лихо заломленных беретах – форма воздушных десантников.

– Там! – поспешно указал Василий Иваныч на директорский кабинет и, прячась за спины десанта, протиснулся в приемную.

– Товарищ Сталин, – молодцевато рапортовал с порога танкист-подполковник, – по приказу министра обороны Маршала Советского Союза Гречко второй батальон мотострелковой гвардейской Кантемировской дивизии прибыл для вашей личной охраны, чтобы немедленно сопровождать вас в специально приготовленную резиденцию. Техника выгружается на аэродроме. Таманская танковая дивизия в случае необходимости может быть переброшена в город за два часа.

За круглым столом, в кресле у самой двери, зашевелилась фигура. Василий Иваныч готов был поклясться, что еще полминуты назад в кресле никого не было – вернее, маячило нечто бесцветное, химерическое, не заслуживающее внимания, – однако сейчас прямо на глазах фигура обретала плоть, вес, значимость и, наконец, прежним, уверенным голосом первого секретаря обкома чуть хрипловато проговорила:

– Продолжайте, подполковник.

– Я уполномочен зачитать обкому, – продолжал танкист, – ответ Политбюро ЦК КПСС на приветственное письмо представителей трудящихся области.

Новые люди, вероятно экипаж следующего бронетранспортера, вытеснили Василия Иваныча в коридор. Улучив момент, Василий Иваныч опять протолкнулся в приемную. Теперь он не прятался за спинами солдат, и с высоты его роста ему было прекрасно видно все происходящее в кабинете.

– Ленинское Политбюро нашей партии, – читал подполковник с листа, – приветствует чудесное выздоровление прославленного руководителя, испытанного марксиста товарища Сталина! Всему миру продемонстрированы огромные успехи передовой советской медицинской науки. Однако ЦК сочло нецелесообразным кооптировать товарища Сталина в члены Политбюро, так как общеизвестно, что дочь товарища Сталина, Светлана Аллилуева, сбежала за границу, изменила Родине и тем самым скомпрометировала имя Вождя в глазах нашего народа…

Повелительным жестом Сталин оборвал речь подполковника, поднялся из-за стола и резким голосом, в котором угадывалось множество оттенков – от иронии до восхищения, – резюмировал:

– Научились, с-с-суслики!