Читать книгу В поисках забытых ремесел - Анатолий Константинович Ехалов - Страница 11

К избушке мы вернулись уже к вечеру.

– Будем ночевать, – сказал дед. – Надо грибы прибрать. Тут я видел, у смолокуров сушилка для грибов сделана. Печку натопим, комаров выкурим, свежего лапника наломаем, перекусим и будем спать, как баре.

Мы почистили грибы, разложили их на проволочной сушилке и затопили печь, прибрались в избушке. Дед сходил к верше, принес забежавших в нее плотвиц, окуньков и хариусов, заварил уху.

В деревянном фонаре был огарок свечи, мы зажгли ее и поставили на стол. Души наши ликовали, так волнующе пахла хвойная постель, белые грибы, сохнущие у печки, поспевающая уха с лавровым листом.

– Э-э, да похоже сюда кто-то заглядывает и кроме нас, – сказал дед Маркел, переступая порог. – В сенцах под крышей в мешочке продукты подвешены, чтобы мышки не достали.

Тепло и сытный ужин сморили нас, и мы с Санькой уснули без задних ног.

И мы не слышали, как в темноте за бревенчатой стенкой послышался собачий лай, как дед Маркел вышел с фонарем на волю и встретил ночных гостей.

Я проснулся от того, что кто-то горячо целовал меня в ухо и нос. Мне показалось, что я на Белом озере, и ко мне навстречу бежит по песку Лена Софронова – Золотая рыбка. Сердце мое гулко забилось. Я открыл глаза и в полумраке избушки разглядел рядом с собою лохматую собаку, которая восторженно повизгивая, лизала меня шершавым языком.

Дед сидел за столом с двумя мужиками, хлебавшими уху. По разговору я понял, что это вздымщики, которые только что вернулись с делянок.

– У нас несколько участков и несколько избушек. Мы тут не каждую ночь ночуем. У нас гости редки. Медведь вот приходил не раз в прошлом году, – рассказывали мужики. – Оставим радио, уйдем на делянки, а приемник на весь лес вещает. Вечером приходим, окошко разбито, и кто-то приемник со стола сбросил. Да так несколько раз приходил выключать радио.

В один день остались, решили проучить нахала. А медведь-то в окошко и лезет, лапой шурудит, радио пытается нащупать. Пришлось шугануть его. Федя вон, кочергой по лапе огрел, да как рявкнет… Мишка от испуга чуть избушку не повалил, как бросился когти рвать… Пришлось вот собаку в лес брать.

– С медведем, в лесу дружба худая. – Сказал второй вздымщик. – Прежде мужики на медведя с рогатиной ходили без всякого оружия. Бодцами звали таких промысловиков. Вот это, Иван, охота, так охота, а с лабазов завалить медведя не велик подвиг.

– У меня прадед бортничал. – Поддержал его первый вздымщик. – Наделает в деревьях дупел, приманит пчел и собирает в конце лета мед. Опасный это, надо сказать, промысел. Борти высоко, пчелы злющи, так жиганут, что летишь с дерева и радуешься, что жив пока.

Да и медведи не упустят случая борти разорить. Так прадед наш чего делал. Подвесит на веревке тяжелую чурку вдоль ствола пониже борти, вобьет в нее гвоздей да заточит их. Мишка на дерево полезет, махнет лапой по чурке, чтобы не мешала, поранится, заревет… А меда все – равно охота, только бы ему дальше лезть, а чурка возвращается и в бок его гвоздями. Он еще пуще бьет, а чурка все сильнее раскачивается и все сильнее ответно бьет медведя.

Поревит, поревит от обиды, да так ни с чем и уйдет косолапый.

– Однажды зимой лесорубы тут вот на Барсучьем бору, – заговорил второй вздымщик Федя, – потревожили в берлоге огромного медведя. И пошел тот шататься, добывая себе пропитание. Среди бела дня на лесной дороге напал на учительницу и убил ее.

– Ох, ты беда какая! – вздохнул дед Маркел.

– Уж, куда хуже. – Согласился Федя. – В окрестных деревнях началась паника. Послали гонцов к старому охотнику Сивире. Был у нас тут такой медвежатник. Ему уже за семьдесят было. Вот приходят к нему посыльные: спасай!

Сивиря не заставил ждать. Скоро собрался в путь, взял с собой из съестных припасов только мешочек присоленых сухарей. От растерзанной учительницы следы уходили в чащобу. И Сивиря встал на след, и пошел распутывать медвежью грамоту. Скоро зверь почуял охотника.

Наверное, понял, что идет его смерть. И стал уходить. Он был в сто раз сильнее и сноровистее старого охотника, но охотник шел за ним, не оступаясь, день и ночь, второй день и вторую ночь, ни на минуту не давая отдыха, ни себе, ни зверю. Только сухарик за сухариком бросал в рот.

И, наконец, медведя охватил ужас, и начал он метаться, терять силы и к концу третьих суток пал без движения. Сивире даже стрелять не пришлось.

Тут за окном избушки яркой вспышкой ударила молния, и следом над крышей так грохнуло, что казалось, мир раскололся пополам. Сверканье молний и грохот слились воедино, но скоро гроза откатилась в дальние пределы леса, а на крышу нашего пристанища обрушился ливень. Под шум его я сладко уснул, согреваемый горячим собачьим телом.

Утром мы выскочили с Санькой на речку умыться. Промытый грозовым ливнем лесной мир сиял мириадами капель, вода в речке вспухла и несла на себе невесть откуда взявшиеся по – осеннему золотые листья берез.

В верше билась какая-то большая рыбина, так что заезок сотрясался. Пришел дед, поднял вершу и вытряхнул на берег большущую щуку, гневно открывающую зубастую пасть.

Через час мы уже сидели за столом вместе со вздымщиками и наслаждались щукой горячего копчения.

Когда перешли к чаю, я достал экспедиционную тетрадь, чтобы записать открытые здесь лесные ремесла.

– Ночью вы про охотников говорили, – спросил я деловито наших старших товарищей. – Надо ли заносить в наш журнал ремесло охотника или отнести охоту к забаве?

– Это, сейчас, охота стала отдыхом, развлечением, – горячо откликнулся дед Маркел. – А еще лет двести назад – это был настоящий промысел, сравнить его можно разве что со старательским промыслом, на котором добывали золото.

Наших предков расстояния не страшили. Известно, что еще в 11 веке русские проторили дорогу в Сибирь. А скорей всего и раньше эти пути были изведаны.

Главный интерес для европейцев в Сибири представляли меха. Поэтому и промысловик, и купец часто был в одном лице.

На охоту в Сибирь уходили ватагами. В ватаге человек тридцать, сорок. Главная цель – соболь.

Местное население било соболей стрелами, русские ловили их в клепи. За сезон можно было добыть 10—20 соболей. И только особенно удачливые добывали до сотни.

Соболь стоил в Москве бешеные деньги – от двадцати до двухсот рублей. Промысловик получал – полтора-два рубля. Надо учесть, что казак в Сибири получал годовое жалованье из царской казны в пять рублей.

Когда охотник менялся с местными вогулами, то за железный топор ему давали двух-трех соболей. Это был выгодный обмен для обеих сторон. А на Чукотке казаки меняли медный котел на такое количество шкурок соболя, какое входило в котел. При этом чукчи смеялись над глупыми русскими, которые совершают такой невыгодный обмен.

Сибирь в 17 – 18 веке была для России тем же самым богатством, что для Америки – Клондайк.

Сохранилась государственная статистика: в семнадцатом столетии в Сибири было добыто и вывезено около 10 миллионов соболей.

А по мере оскудения угодий охотник продвигался все дальше и дальше, освоил Восточную Сибирь и в восемнадцатом веке уже добрался до Тихого океана, а скоро и переплыл его.

Вот такая краткая история вологодского охотничьего промысла. Именно вологодского, тотемского, устюгского, потому что они первыми ушли осваивать Сибирь.

…Вздымщиков ремесленная тема очень заинтересовала. И они наперебой стали вспоминать истории, связанные с лесными промыслами.