Читать книгу По скользкой дороге перемен. От стабильности Брежнева до наследства Ельцина - Анатолий Панков - Страница 5

При всей внешней разболтанности атмосфера в «МК» была творческой. А для меня интересной ещё и с идеологической стороны.

В «МК» тогда подобрались люди, не лишённые острого интереса к политике, причём многие – с критическим настроем к советской действительности. Радовались каждой успешной попытке в своём материале пропихнуть крамольную мысль или хотя бы намёк. Правда, они были скорее нигилистами, чем активными противниками советской власти. И они не отличались храбростью. Так, когда я от них узнал домашний телефон Солженицына, который в то время был в рязанской ссылке, и сказал, что хочу позвонить, они испугались: «С ума сошёл?!». Их понять можно: они вынуждены были сдерживать свои порывы. Ведь активных при малейшем подозрении на инакомыслие попросту выгоняли с «волчьим билетом», мешали публиковаться.

Зато это были продвинутые люди, более начитанные, чем я, имевшие тесные связи с миром культуры, с «шестидесятниками».

Формально на работу меня брал Виктор Липатов, он одновременно возглавлял наш отдел пропаганды и был заместителем главного редактора. Ему было не просто совмещать две хлопотные должности. И фактически повседневной жизнью отдела руководил Володя Чернов (впоследствии он стал главным редактором «Каравана историй», а потом – «Огонька»). К тому же вскоре Липатов ушёл в «Комсомолку» (затем руководил журналом «Юность»).

Наш отдел плюс отдел культуры – это была духовно сплочённая группировка. Причём при поддержке и активном участии редактора «МК» Алексея Флеровского, человека в чем-то необычной, а в чем-то и традиционной судьбы.

Его отец Иван Петрович Флеровский тоже был журналистом: редактором нескольких советских газет и журналов, заведовал отделом ТАСС. Жил в знаменитом Доме на набережной. Умер в 1959 году в Москве, но похоронен… в Кронштадте. Почему? Алексей Иванович никогда не делился семейными подробностями, не рассказывал об отце, чья жизнь могла бы стать сюжетом для литературного произведения. Старший Флеровский участвовал в революции 1905 года, был членом Петроградского военно-революционного комитета, обеспечившего победу большевикам в октябре 1917 года, занимал пост главного комиссара Балтийского флота. Если учесть, что большинство участников революционных событий были уничтожены Сталиным, особенно те, кто хоть как-то соприкасался с Троцким в период борьбы за большевистскую власть, то можно удивляться, что Иван Флеровский выжил в кровавом месиве.

Расспрашивать о таких вещах мне казалось не корректным. Да и говорить на эту щекотливую тему мне было не по чину. Находились мы на слишком разных административных ступенях. Хотя как главный редактор он никогда не возвышался над подчинёнными недоступной административной глыбой. Напротив, был прост в деловом общении. При этом оценивал материалы жёстко. И его искренность подкупала.

Журналист Галина Сорокина, работавшая в те давние годы в «Комсомолке» и других «центральных» изданиях, так впоследствии отзывалась о Флеровском и «МК»:

”Московский комсомолец” тех лет, когда главным редактором его был Алексей Иванович Флеровский – человек замечательно живого ума, нежного, стойкого, отважного сердца человек – во всем, я бы сказала, высшей квалификации, “Московский комсомолец” тех лет для условий той страны, какой наша страна была, переживал период невиданного для печатных изданий подъема. Едва ли не каждый номер в момент исчезал из киосков, потому что люди покупали по нескольку экземпляров, чтобы снабдить газетой знакомых, чтобы послать в другие города, вплоть до Сахалина, Камчатки. Газета открывала новые имена, устраивала литературные круглые столы, поддерживала целую плеяду авторов, получившую кодовое имя – молодежная проза. Газета печатала не печатаемых в Москве, почти изгоев.

Флеровский почти всегда участвовал во всех наших дружеских застольях после трудового дня. Эти ночные гулянки не были похожи на те попойки, которые с детства окружали меня на нашей московской рабочей окраине. Пили не до свинства, а для разогрева крови, мозгов и языка. Говорили откровенно, хотя понимали, что среди нас мог быть сексот – это обычное дело в советской действительности. Да и сейчас, я думаю, спецслужбы действуют в подозрительной с их точки зрения среде так же. Хотя, быть может, в меньшей степени физическим присутствием, поскольку технические средства позволяют при необходимости следить за любым и в любом месте без личного контакта.

Слушали стихи и песни запрещённых и полузапрещённых авторов: Александра Галича, Владимира Высоцкого, Новеллы Матвеевой, Наума Коржавина, Геннадия Шпаликова… Делились впечатлением о суде над Даниэлем и Синявским, о только что вышедшем романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», о будоражащих общественное мнение зарубежных фильмах – итальянских, польских, американских…

Из наиболее креативных (как теперь модно выражаться) рядовых журналистов того «МК» вспоминаются Владимир Шахиджанян, Александр Аронов, Леонид Коренев, Юрий Щекочихин.

Володя Шахиджанян тогда сильно увлекался кино. Здание на противоположной стороне Чистопрудного бульвара тогда занимал кинотеатр «Колизей», позже оно отдано «Современнику». Шахиджанян организовал там общественный киноклуб – с просмотрами, обсуждениями.

Саша Аронов был уже тогда признанным поэтом: и публичным (печатался не только в «МК»), и застольным. Мы с интересом слушали его стихи, особенно те, что не доходили до публикации. А песню «Если у вас нет собаки…» мы пели задолго до выхода рязановского кинофильма «Ирония судьбы» с музыкой Микаэла Таривердиева.

С Юрой Щекочихиным тогда мы были в разных возрастных группах. Он только со школьной скамьи пришёл в «МК», но мы прониклись друг к другу симпатией. Однако дружбы не получилось, потому что вскоре я ушёл из «МК», потом уехал из Москвы. И только после моего возвращения в столицу мы иногда встречались по журналистским делам, например – на пресс-конференции брежневского министра внутренних дел Щёлокова. Горбачёвская «перестройка» позволила ему смелее вскрывать пороки советской действительности. Его публикации в «Литературке» были остры и умны.

Однажды, правда, я решил, что он перегнул палку. Уже при Ельцине Юра опубликовал статью о том, что происходит с недвижимостью в Москве и какую гнетущую, пугающую атмосферу создают действия Лужкова. Я посчитал, что он сгустил краски, не так понял начавшийся процесс приватизации, который был, во-первых, прогрессивным шагом, а во-вторых, неизбежным действием для разрушения «социалистической собственности» и коммунистического строя.

Однако впоследствии я понял, что он был не так уж неправ. Мне тогда, в начале девяностых, нравились «решительные действия» столичного градоначальника – так быстро пошла приватизация в Москве. А ведь под шумок и под демократические фанфары об успехе приватизации действительно творилось чёрт те что. Тогда как грибы плодились приближенные к власти компании, которым доставались лакомые куски. Потом это назовут «прихватизацией» и обвинят в этой вакханалии демократов, хотя этим занимались те же чиновники, что сидели во властных креслах и при советской власти.

Смерть Шекочихина стала неожиданностью. Я склонен согласиться с версией, что Юру попросту «убрали». Он слишком мешал своими раскопками, глубокими и аргументированными. Иным способом справиться с ним не могли – ни подкупить, ни напугать, ни засадить (у него был депутатский иммунитет), вот и устранили…

Особо тесные отношения у меня сложились с Лёней Кореневым. Фактически первые, робкие шаги в профессиональной журналистике я делал и под его руководством тоже. Он был очень своеобразным человеком. Володя Чернов, учившийся с ним вместе на журфаке, рассказывал: читает Лёня университетский учебник русского языка и хохочет. Что может быть смешного в сухой грамматике? Оказывается – примеры, фразы, приводившиеся для иллюстрации правил. Он обращал внимание не столько на грамотность (или безграмотность) фраз, сколько на их идеологическую несуразность. Его инакомыслие сидело у него в крови.

Почему – я не знаю. Может быть, он как никто знал с детства фальшь советской пропаганды? Он родился и жил на Украине. Когда немцы захватили их город (кажется, Харцызск), его мать продолжала получать пособие на ребёнка, как… жена советского командира. Как долго это продолжалось, не помню, но получала. И этот факт никак не стыковался с официальщиной, которая замалчивала подобные истории.

Это только потом, когда началась перестройка, мы узнали, что немцы на оккупированных территориях нередко сохраняли административные органы и даже прежних, советских руководителей (конечно, не в комитетах компартии, а в исполкомах местных Советов). А расстреливали тогда, когда наши подпольщики и партизаны убивали немцев, подрывали поезда, уничтожали технику, поджигали дома. Ведь не все же немцы были нацистами. На фронт попадали и противники гитлеровской тоталитарной системы, в том числе и сочувствующие советскому социализму. Жестоко расправлялись с гражданским, оккупированным населением в основном эсесовцы, спецотряды.

Лёня тяготился запрограммированной, почти рутинной журналистской работой. Трудно представить, чтобы он, работая в отделе пропаганды, сделал интервью с каким-нибудь комсомольским функционером и тем более, чтобы сотворил отчёт о комсомольской конференции. Да его к этому и не привлекали. Думаю, в отделе вздохнули с облегчением, когда появился я, бывший функционер: на меня спихнули всю эту навязываемую сверху обязаловку.

Зато Лёня с удовольствием взялся за выпуск специального уикэндовского номера «МК». Это была если не первая, то одна из первых в Москве попыток издания «толстушки». Толстым, на восьми полосах, номер стал благодаря уменьшению его традиционного формата А2 вдвое.

Кстати, эту идею поддержал новый редактор «МК» – Игорь Бугаев. В этом проекте не было идеологической опасности, зато повышался читательский интерес. Ведь «толстушку» старались делать преимущественно познавательно-завлекательным. Я, например, по просьбе Лёни для одного из первых номеров «толстушки» сделал разворот про Харитоньевские переулки («Большая история маленьких переулков»).

С историей Большого Харитоньевского связано имя Александра Пушкина, который неоднократно проживал здесь. Когда он ещё под стол пешком ходил, семья снимала флигель у дворца Юсупова. Есть стихотворение-память о прогулке в «Юсуповом саду». А в «Евгении Онегине» Татьяну Ларину везут из деревни именно в этот московский переулок:

В старинном особняке в то время располагался президиум сельскохозяйственной академии – ВАСХНИЛ. С этой организацией связана жизнь выдающегося нашего отечественного учёного Николая Вавилова, погибшего в саратовской тюрьме, куда он попал во время борьбы Сталина с «буржуазной» наукой – генетикой и вымышленной Трудовой крестьянской партией…

Творческие искания Лёни в «МК» оборвались в связи с его переходом в Агентство печати «Новости». Потом он неожиданно оказался на телевидении, на «второй кнопке». Этот канал, в отличие от первого, был преимущественно познавательным. По его заказу я написал сценарий об антибольшевистских правительствах в годы Гражданской войны, был снят сорокаминутный телефильм. Но и на телевидении Коренев удержался недолго. Популярнейший тогда в журналистской среде главный редактор – Егор Яковлев – пригласил его под своё крыло. Яковлев превратил сухой, сугубо профессиональный малотиражный журнал «Советская печать» в «Журналиста» с более широкой палитрой общественных тем. Однако творческого удовлетворения от этого сотрудничества Лёня не получил. По его словам, Егор слишком давил на сотрудников, а этого свободолюбивый Коренев выдержать не смог. Потом, в новой России у Виталия Третьякова в «Независимой газете» он возглавил литературное обозрение. Но тоже что-то не сложилось.

Мы не общались много лет. Каждый шёл по жизни своим путём. И вдруг, уже во второй половине девяностых, он звонит мне. Лёня спросил, найдётся ли для него место в «Курантах». Однако у нас тогда наступил тяжелейший период сохранения газеты из-за финансовых трудностей. Мы не набирали сотрудников, а увольняли, чтобы сократить расходы. Вот если бы он с первых дней «Курантов» у нас объявился… Всё было бы иначе…