Читать книгу Строитель коммунизма - Анатолий Поляков - Страница 4

1

Павел сидел на краю траншеи и тянул кусок «макаронины» – дым застревал в горле, крупинки табака липли на язык. «В общем, все довольно скверно… Голова пустая, звенит. Руки не слушаются». Он чувствовал себя отверженным, вычеркнутым из списка, злился, передразнивал себя: «Что это вы со мной сделали! Тоже мне, княгиня Болконская. Тьфу! Потухла…» Он достал коробок, чиркнул спичкой…

Все против него. Все! Выбрали момент… Юра говорил, надо быть постоянно готовым к борьбе: можно в совершенстве знать приемы, но не суметь их применить. В нужный момент. Он не сумел. Да что приемы! Он любого из них мог размазать по стенке – что этим докажешь! «А Вера? – может, и она с ними?!» Спичка обожгла пальцы.

«Стоп! Не сходи с ума». Разыграно как по нотам. Но многое могло произойти случайно. Он пошел в штаб – этого никто предвидеть не мог. Стало быть, он им сам подыграл… Возможно, не только в этом. Но чем-то он кому-то здорово досадил. Надо узнать – чем, и кому…

Рядом сел Женя, не торопясь достал мыльницу, открыл: – На, кури. У меня сухие.

Павел не повернул головы. Женя взял сигарету, постучал о край мыльницы, закурил.

– Ну что, Павлик, потонул твой кораблик?

– Сам знаешь.

– Да уж наслышан, наслышан… – Женя улыбнулся.

– Ты где спал-то? Или тебя тоже на третий этаж послали?

– Нет. Таллер предложил поменяться…

– Когда?

– После ужина. Расследование ведешь?

– Да, хочу заняться этим делом… – попытался сказать он как можно небрежней, но голос сорвался. – И ты ни о чем не догадывался?

– Догадывался, не догадывался! – какая разница?

– Хорошо, давай прямо: ты с ними заодно?

– Ты хочешь спросить, не враг ли я тебе? – Женя затянулся, выпустил дым. – Нет. Иначе я бы здесь сейчас не сидел.

– Не враг? А не ты ли говорил, что таких как я надо уничтожать?

– Ах вот ты о чем… Ты просто меня неправильно понял. Я не имел в виду конкретно тебя… Зачем же «уничтожать»? Вы вымрете сами…

– Вот как! Это интересно. – Павел поднялся и встал на другом краю траншеи. – Нельзя ли поподробней?

– Отчего же… Раньше для них было одно место – лагерь. Для большинства – это смерть. Для них – верная смерть.

– В лагерь? Меня?! Женя, извини, мне сейчас не до шуток. А ты, кажется, зациклился на этой теме. Конечно, я знаю, что лагеря, видимо, существуют и сейчас. И «детские колонии» – меня этим пугали в детстве, – и приводы в милицию. Но в милицию-то меня не приводили!

– Тогда было другое время…

– А сейчас – другое. Так почему это я должен «вымирать»?!

– А потому. Если такому как ты не свернут шею, в чем я лично не уверен (а это можно сделать не только в прямом смысле), то он все равно не оставит потомства…

– Что?!

– Да. Женщина хочет иметь дом, семью, чтобы муж получал побольше… А ты? Ведь тебе «ничего не надо»! Вот окончишь ты институт (окончишь, я в этом не сомневаюсь) – и кто ты есть? инженер? Да этих инженегров – пруд пруди! На что вы будете жить, на зарплату? И в коллективе надо уметь себя поставить, и начальству надо лизать и лизать… А ведь ты не будешь лизать!

– Нет, не буду.

– Нет? Хотя… О чем это вы так мило шептались с бригадиром? На стадионе.

– Он хотел узнать, чем отличается кун-фу от карате…

– Вот как? Я так и думал, что-то в этом роде… Ну вот, поженитесь… Да она от тебя сбежит!

– Значит, мне нужна другая женщина.

– «Других» не бывает… – Женя отшвырнул окурок.

Павел устал от этого беспредметного разговора. И откуда они все всё знают? – только он ничего не знает! Каждое слово – толчком в висках. «Да, ты выспался, Женя. Тебе легко рассуждать!»

– Хорошо. Такие как я будут вымирать. А такие как ты, Женя, будут на это спокойно смотреть! Или просто – отвернутся.

– Постой, здесь не все так просто… – Женя посмотрел ему прямо в глаза. – Я это сделал для тебя.

– Для меня? Ну спасибо!

– Подожди. После того, что с тобой произошло, ты по-прежнему считаешь, что нет дыма без огня?

– Ах вот ты о чем… Я и тогда тебе сказал: вероятно, были такие, кто пострадал невинно. Их же потом реабилитировали! Честно говоря, твой рассказ… Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой. Столько погибло у нас за всю войну! Да неужели сажали просто так, за здорово живешь?! Взять хотя бы мой случай. Честно говоря, я пока не знаю, в чем виноват. Да и виноватым себя не считаю. Но ведь было же, есть во мне что-то, почему это случилось именно со мной!

– Вот! А я о чем говорю? Рано или поздно, это случилось бы все равно. Теперь ты будешь думать и многое поймешь.

– За одного битого двух небитых дают?

– Можно сказать и так.

– Так ты бы хотел, чтобы я думал? или чтобы я думал так, как ты бы хотел? Ты хочешь, чтобы я признал, что с человеком можно сделать все что угодно! Чтобы я боялся – так же, как и ты. Теперь послушай, что я тебе скажу. Я приехал сюда работать. И я работал честно – кто бы что бы обо мне ни говорил. И я буду работать, несмотря ни на что. Но я чувствую, что с прежним подъемом работать уже не смогу. То есть объективно Таллер нанес стройке реальный вред. И ты помог ему, слышишь! Ему ты помог, а не мне.

– Ничего ты пока не понял… Таллер – сволочь. Но будущее не за такими, как ты, а за такими, как он. Вся твоя история – вроде прививки. По сравнению с тем, что было там – не больнее комариного укуса. Тебе это обойдется всего в каких-нибудь двести рублей…

– Что?! Что ты имеешь в виду? – Такую сумму он никогда в руках не держал. Откуда это новое унижение? Неужели круги от камня, брошенного в него, разойдутся так далеко? Да и при чем тут, собственно, деньги?

– Я имею в виду, что двести рублей (или около того) у тебя вычтут из зарплаты. Причем вполне официально. Ты же слышал, что сказал бригадир? – «качество выполнения работ».

– Но какая связь? Этого не может быть!

– Ты мне не веришь? Мне? – Женя встал.

– Да как же я могу тебе верить, если ты такое говоришь!

– Что же я такого говорю?!

– А то! Отец Павлика Морозова – не кулак, а председатель сельсовета. Так? – Так. – Женя кивнул.

– Коммуны у нас разогнали, а мы живем при крепостном праве. Так?

– Так.

– И «Аврора» не стреляла?

– Не стреляла!

– И мой отец не должен был выжить?

– Вообще говоря, нет.

– Но ведь тогда и я – слышишь! – и я бы тогда не родился. Но ведь вот же я! Вот! Что, нечего сказать?

– Хватит, поговорили!.. – Женя поднял рукавицы и не оглядываясь пошел прочь.

…Однако предсказание скоро стало сбываться.

2

Кончилось время восторгов, время стихов. Кончилось и время споров. Пошли анекдоты, сальные, злые (если рядом была Вера, многие места заменяли на тра-та-та). Бетона не было, третью неделю. И каждый тихо зверел – один – в своей яме. Бригадир приходил – смотрел, покрикивал, но больше сидел в каптерке. Разговаривать с Женей стало невозможно – он громко, чтобы все слышали, кричал: «Кто испортил воздух?!» А иногда начинал сам, ласково так: «Павлик! Трах-тарарах!..» – Павел молчал. Но однажды ответил: «Что, Женя? Тёх-тиридёх!» – Женя остолбенел.

– Закрой рот, Женя, – сказал Костя, – муха влетит!

Смеялись на сей раз над Женей… Павел неожиданно отыграл несколько очков. Правда, для этого он на что-то в себе наступил. Но это было уже не больно. Это было легко… Ведь это так просто – быть как все. Надо быть как все! И все же ему казалось, что сделал это кто-то другой…

Теперь он все больше оставался один. Даже в перекур. Он был даже рад этому – если вообще мог быть чему-нибудь рад. А сегодня – яма. «Хорошо, хоть камней нет. Эх, гори оно все!..» – Но он скреб глину совком – в ритме, рассчитанном на десять часов. А мозг жевал свою жвачку. Отец… Что он знает о нем? Почти вся мебель в доме сделана его руками. Он любит напевать «По долинам и по взгорьям», особенно в ванной. На демонстрации отец сажал Павлика себе на шею… А однажды, когда Павлика наказали и он горько плакал, – погладил по голове. Просто, подошел и погладил…

– Павел! – Рядом стоял бригадир. – Ничего, что так называю тебя? Ведь ты не мальчик. Так вот, Павел, такая работа не пойдет! Дай-ка лопату…

Бригадир сошел в яму, резкими, конвульсивными движениями стал копать. А Павел стоял рядом и не знал, куда деть руки. Долго – минут пять, а может, и все десять. Но вот бригадир устал:

– На, держи! – он тяжело дышал. – Вот как надо! – Вылез из ямы, вплотную подошел – под козырьком каски крупные капли пота:

– Если хочешь знать, Павел, бригадир вообще не обязан вкалывать – он должен обеспечить фронт работ. Вот так. Много у нас охотников – чужими руками жар загребать!

«Ему на меня наговорили! Если сейчас промолчу…» – Но что же он может сказать?

– Постой, – сказал Павел (он не мог говорить), – постой…

– Слушаю тебя, – бригадир вздохнул свободней.

– Чужими руками?! Да ты на меня посмотри, посмотри на меня!

– Что ты хочешь мне показать? Мозоли? Мозоли возникают от неквалифицированного обращения с инструментом. То есть это скорее минус, чем плюс. Ну? Роба у тебя мокрая? Так это кто как потеет! Я, например, сразу потею… В общем, так. Сегодня ставлю тебе восемь часов. Завтра за такую работу – шесть. Учти.

Руки дрожали – он чуть не выронил сигарету. Покурил. Посмотрел на часы: пора идти на обед. Он вспомнил, как на днях бригадир говорил Севе: «Учти, это твои трудности. Ты сюда приехал работать – ра-бо-тать, а не на пианино играть! Руки у него!..» – Может, и тогда бригадир был не прав?

Он взял лопату и побрел. Глина и вода. Вода и глина. Мрак. Серые стены… Рядом, за стеной, он услышал крик:

– …Вот так, Гера! Шесть часов! И если ты еще будешь сачковать – смотри!

В закутке – гриб боровик – Гера в каске. Усики смешно торчат. Глаза полны слез…

«Ах вот оно что!.. Да тут целая кампания затевается – ловля сачков…» Гера! А как он играл на гитаре, какие песни… Хорошие они ребята – и Ваня Лукин, и Володя Ахметов, и Алик Гринман… Но особенно Саша Матвеев! Саша показал аккорды на гитаре… И вот, Гера!.. К супу он еле притронулся, чуть-чуть поковырял гречку, выпил компот с хлебом – злые языки утверждали, что в компот перестали подливать бром, оттого все и перегрызлись. В предбаннике он увидел Витю – только Витя мог ему помочь…

3

– Витя, я хотел… с тобой поговорить!..

– Да? Я готов выслушать тебя. Пошли, не здесь же… – они вышли из каптерки, остановились в пустом закутке. – Собственно, я в курсе… Зря ты обидел Женю, он хотел тебе только добра.

– Я это от него уже слышал.

– Вряд ли я смогу сообщить тебе что-нибудь новое. Женя сказал тебе правду. Во всяком случае, я придерживаюсь его точки зрения.

– И насчет женщин?

– Насчет женщин… Видишь ли – надеюсь, это останется между нами? – Женя недавно развелся с женой. И вряд ли он может быть объективен в этом вопросе. Вот и всё.

– А насчет лагерей?

– Насчет лагерей?.. В сущности – не удивляйся! – в сущности, и мы все здесь зэки, добровольные зэки…

– Погоди, я хочу понять… То, что он рассказывает о лагерях, – это ужасно. Но мало ли можно напридумывать ужасов!

– Все это – правда. Так было…

– Но если это правда, почему я об этом до сих пор ничего ни от кого не слышал?

– Ты еще о многом ничего ни от кого не слышал, но ведь это не значит, что всё это неправда.

– Нет, конечно… Погоди, у меня даже была такая теория: чего мы не знаем, то для нас не существует. Ну, вот хотя бы Древний Рим – он для нас существует, поскольку мы о нем знаем. Теперь представь: мы ничего о нем не знаем, тогда…

– Но Древний Рим все равно существовал, знаем мы о нем или нет. Знаем, не знаем – это факт биографии, а не истории.

– Ну, черт с ним, с Римом… Но ведь это же – наше время!

– Наше время? Я заранее прошу прощения, но… знаешь ли ты, который сейчас час?

– Что? Но при чем тут…

– Скажи мне, пожалуйста, который час.

– Ну… – Павел посмотрел на часы. – Тридцать две минуты второго. Значит, в Москве примерно половина десятого.

– На самом деле, половина девятого. В тысяча девятьсот тридцатом году в нашей стране принято так называемое «декретное время» – стрелки часов передвинули на час вперед. Видишь, ты об этом не знал…

– Ну хорошо, допустим я во все это поверил. Допустим. Но как же после этого жить? как чувствовать себя человеком, а не двуногой тварью, с которой другая тварь, посильнее, может сделать все что угодно?

– Если с самого начала чувствовать себя тварью, то вопрос, понятно, отпадает. А если речь идет о сохранении человеческого достоинства, то – вспомни историю – ради этого шли на костер.

– Хорошо. Но все же правда правде рознь. Если ребенок узнает, что его родители – не его? Если врач говорит больному, что у него рак?..

– Это сложный вопрос, здесь мы его не решим – обед кончится.

– А почему ты говоришь, что мы – зэки?

– Это проще. Ты изучал в школе обществоведение. Так вот, способ производства проходит ряд последовательных стадий. Когда была открыта Америка, а уровень производительных сил был еще низок на этой территории, там установился рабовладельческий строй – негры, плантации… После революции в России – то же самое: уровень развития производительных сил крайне низок. Заводы – в крупных промышленных центрах. На остальной территории – вновь открытая «Америка». Государство нуждалось в рабах. А где их взять? Так появился ГУЛАГ. Во время войны заводы эвакуировались, появились новые промышленные районы – так что, если бы не война…

– Но ведь Женя говорит: брали тех, кто ни в чем не виноват!

– А кто будет работать, воры в законе?

– Но ведь не враги, не фашисты! – свои, в своей стране! – Павел задохнулся. Он вспомнил… Снежные сумерки, крупные хлопья, ничего не видно в двух шагах… «Сколько время? – Перед ним стоял рослый парень, лет шестнадцати. – Часы, говорю, покажи!» – Часов не было. – «А ну, покажь карманы!» – «Нет!»… (Потом была больница… Потом – секция самбо.) Он словно видел взгляд того парня, глаза…

– А теперь? Ты говоришь, мы – зэки?

– И теперь немало проблем. У нас – дальние отряды: рабочий день – десять-двенадцать часов, кое-где даже без выходных. Вспомни, одно из первых требований рабочих – восьмичасовой рабочий день…

– Да, но мы сюда приехали добровольно, по желанию! Мы получаем зарплату!

– Зэки тоже получают зарплату. Ты этого не знал?.. Добровольно? Мы – добровольно. Но после второго курса это обязательно. И «картошка» – тоже. Ну ладно, обед кончается…

– Подожди, еще личный вопрос… Со стороны, говорят, виднее… Словом, какие ты видишь во мне недостатки?

– Недостатки? – Витя улыбнулся. – Ну что ж… Только не обижаться! – договорились? Ты действительно хочешь это знать?

– Да.

– Хорошо. Недостаток первый – и, пожалуй, самый большой. Правда, с возрастом это, говорят, проходит. У тебя всё на лице написано.

«Что? Что он хочет этим сказать?» А ведь Витя прав: если он видел, что Вера на него посмотрела, то, должно быть, он сам смотрел на нее во все глаза!

– Ты удивлен? В твоем возрасте это уже надо знать. Ну что ж… Недостаток второй. Тебе невероятно везет, невероятно!

– Да, как утопленнику…

– Нет, я серьезно.

– Вот и Женя считает, что мне повезло родиться…

– Вот как? Мне он ничего об этом не говорил!.. Но я рад, что наши наблюдения совпадают.

– И о чем же говорят твои «наблюдения»?

– Факты? – пожалуйста. Ты родился в Москве. И кстати, именно поэтому ты не понимаешь, как тебе в этом повезло, ведь многие стремятся в Москву, очень многие. И оччень стремятся.

– Но многие в ней и рождаются.

– Да, но это не все. Ты окончил школу – и сразу, с первого захода поступил в институт… Вероятно, это было не легко. Но факт остается фактом: ты поступил.

– Но ведь и таких немало. И ты поступил.

– Да, я сейчас на втором курсе, так же, как и ты. Но, между прочим, я служил. Четыре года. На подводной лодке. На субмарине. Звучит романтично? У меня нет желания рассказывать об этом подробно. Но можешь мне поверить, что настоящие «проблемы общения» возникают именно там. И вот мне двадцать три… Но мы отвлеклись… Кстати, ты знаешь, кто самый старший в бригаде?

– Бригадир? Женя?

– Нет, не угадал. Мишка, ему двадцать девять. Правда, он уже на пятом… На чем мы остановились?

– Поступил в институт, поехал в отряд. Но здесь все мое «везение» кончилось.

– Как раз наоборот! Я знаю, что тогда ты пришел позже меня. День строителя, помнишь? Человек двадцать засекли после отбоя. В том числе и меня. Нас отчислили из отряда – ждем только билет на самолет. Могут исключить из института, из комсомола… А с тебя как с гуся вода!

– А кто-нибудь еще про меня знает?

– Да все почти знают. Но такая система: не пойман – не вор! Не сердись… Я к тебе неплохо отношусь… Тебе просто невероятно везет! Вот и Вера…

– Что! Что Вера?

Витя молчал. Павел проклинал и себя, и Витю за его молчание, но поезд уже ушел…

– Что ты хотел сказать?

– Ничего, проехали. – Витя поправил каску. – Вот и Вера… намного старше тебя. Она ровесница мне и Жене. Вот и всё.

– Погоди, – сказал Павел (он надеялся, что разговор как-нибудь опять свернет в то же русло), – погоди, ну, допустим, мне везет. Но в чем же ты видишь тут недостаток?

– Недостаток? – Витя улыбнулся; он понял, что скользких мест надо избегать. – Как тебе сказать?.. Не всем это нравится… Я – другое дело, я переживу… Теперь – еще. Недостаток третий. Вот ты спортом занимаешься, стихи пишешь – ну, не смущайся! – пробуешь рисовать…

– Но что же в этом плохого?!

– Собственно, ничего. Но лучше остановиться на чем-нибудь одном. Вот я, например, еще в школе начал интересоваться русским романсом. Сейчас у меня большая фонотека. Сам я пою, немного. – Витя улыбнулся. – Так вот, по этому поводу… Я хотел тебя спросить… – В глазах у Вити появилась лукавая искорка (ну точно Евгений Крокодилыч!) – А может, ты еще и поешь?

– Пою, – спокойно ответил Павел. – В ванне.

4

Лом выскальзывал из рук, сердце стучало. Кашель… Насморк был почти у всех. И он – уже недели три – не расставался с платком. Но сейчас начиналось всерьез: жар, голова горит. Он продолжал долбить: «Раз, рраз! Еще раз! Ну, еще немного… Ну!» Где-то за стеной урчал бульдозер.

Они уже перешли на другую половину цеха. Здесь было сухо. Но – пыль забивалась в нос, летела в глаза. Зато здесь совсем не было труб. («Проклятые трубы!..») Все равно не успеют: последняя неделя… В воскресенье Витя улетел – они даже не попрощались… Снова ходили в поход, почти все бригады – он не пошел: немного обварил ногу в наряде: напарник неожиданно поднял на себя бак со щами («Мышей не ловишь!»). Но он был даже рад этому, рад! – Если бы кто-нибудь еще месяц назад сказал, что так будет… Зато они были с Леной в кино! И он – целый час – чувствовал себя Жофреем де Пейраком. А теперь – снова яма. И пыль…

Рядом остановились бригадир и Костя. – «А! Явились не запылились! Пришли посмотреть, как вкалывает сачок… А мы – раз! Рраз!» – Но они будто не замечали его.

Тускло светили тысячеваттные лампы под потолком. Где-то урчал бульдозер – с переливом, с переменой тембра… «Тьфу, черт, какой „бульдозер“? В час ночи! Рраз!..»

– …А ты как думаешь? – спросил бригадир.

– Ты бугор – тебе и решать! – прокаркал Костя. – Деньги есть? Ну, дай ему на бутылку.

– Трешка… Другого выхода нет: не успеем. Аккордно обещали заплатить.

Бригадир быстро пошел вдоль цеха, огибая ямы. Впереди, метрах в ста можно было разглядеть маленький маневренный экскаватор. В кабине темно; водитель, видимо, спал.

К Косте подошли еще люди, почти вся бригада. Бригадир прибежал назад:

– Порядок! Павел, вылезай.

Он будто не слышал. – «Почему – вылезай? Зачем – вылезай? Рраз!»

– Павел!.. Да вытащите его! – «Кого? – его?! Ну пусть попробуют! Рраз!»

Подойти не решались: лом взлетал над ямой. «Нет! Я сачок, сачок! Раз!..» – бормотал он. И только когда подъехал экскаватор, выставил лапы и поднял ковш, он дал себя увести…

Прислонился к стене. Стена была холодная, он немного остыл. Экскаватор не торопясь протягивал вперед железную руку, опускал в яму, подгибал ковш, напружившись сочленениями, кряхтел, выносил ковш вверх и в сторону, выбирая грунт. В лучах фар клубилась изжелта-бурая пыль…

Через две минуты яма была готова – только края завалены. Машина переползла к соседней яме – работала еще минут пять…

– Как же так, Валера? – от удивления он назвал бригадира по имени. – Все ямы можно было вырыть за один день?

– Максимум – за два.

– А трубы? По ним не пройдешь…

– Что трубы? Прорабов до хрена!..

5

Работать не хотелось. Но он монотонно тюкал киркой в дно траншеи – здесь должна была лечь труба. Экскаватор и лом, лом и экскаватор! «Производительные силы»… Тут что-то не так. Что-то напутал Витя со своей теорией…

– Работаешь? – Прямо перед ним на краю траншеи – заляпанные глиной сапоги. («Таллер! Чего ему еще? Гад!»)

– Работаешь? Ну и дуррак! Кто же работает в последний день!

Павел отложил кирку и взял лопату.

– В прошлом году я тоже был, вроде тебя…

– Что значит – вроде меня?

– Так… Приехал с раскрытой варежкой. Но потом многое понял. А ты салага еще!

– И что же ты «понял»? – Павел оперся на лопату, задрал голову вверх: Таллер возвышался над траншеей.

– А то! Ты на коллектив плюнешь – коллектив утрется, а коллектив на тебя плюнет – ты потонешь! Понял? Здесь, как в армии, понял? Не можешь – научим, не хочешь – заставим! Понял?

Павел вылез и, опершись на лопату, встал лицом к лицу:

– А ты был в армии?

– Нет… В армии был мой двоюродный брат, он мне все объяснил. Он жизнь узнал, понял? Знаешь, какой там главный принцип?

Павел молчал, «принципами» он был уже сыт.

– Так знаешь, какой там главный принцип? – Кого дерет чужое горе! Да! Запомни: кого дерет чужое горе! Понял? Ничего, на будущий год и ты поймешь, что к чему. Правда, в дальний отряд тебя теперь уже не возьмут…

– Нет, не пойму.

– Что?! Ну и дурак! Дуррак!

– Послушай, ты!.. – лопата отлетела в сторону.

Вот он – враг! Сейчас он заплатит за все! И за того… Он видел глаза того парня – наслаждение, с которым тот бил его (за что?), ярость в этих глазах, когда и в карманах ничего не оказалось, кроме ключей… Он бил и бил, точно рассчитывая каждый удар. Собака, злая собака! Много раз ему снился один и тот же сон: колючая проволока; лай собак… И – глаза, эти глаза. И вот теперь настал его час…

Но у Таллера совсем другой взгляд: он кричит, а сам будто молит о чем-то. Смотрит затравленно, пыжится через силу… Все равно. Сейчас он заплатит за все!

– Послушай, ты!!

Но Таллер уже не слушал его – только потянул носом воздух, схватил кирку, прыгнул в траншею и стал чесать по дну – неглубоко, но рысью – весь в экстазе и в пыли… («Что это с ним?»)

Из-за стены, словно из-за кулис, вышли бригадир и комиссар отряда; бригадир держал свернутую газетку. Они подошли к траншее: «Вот, это его фотография в местной газете – ударник!» – Комиссар кивнул.

– Работаешь, Костя?

– Как видишь! – Таллер перешел на галоп. Но комиссар уже вышел.

– А ты? – стоишь? – Бригадир многозначительно посмотрел на него, постучал газеткой по ладони. – Ну-ну.

Он хотел ответить – «Кто же работает в последний день!» или что-нибудь в этом роде, – но не мог разжать челюсти: боялся, что заплачет. Сила, которая должна была выйти и сокрушить, осталась и сокрушала – внутри.

6

– Пойдем, – сказал Павел, – пойдем!

Орали колонки. Они протиснулись между танцующих тел – за ворота, во тьму. Лена едва успевала за ним, но он крепко держал ее руку. У ворот он чуть не сбил Веру со Славиком, – Славик даже вроде подмигнул ему. Славик – ну точно бубновый валет из атласной колоды! – обнимал Веру за плечи, тянул нараспев: «Какие волосы! Ах, какие у тебя волосы!»

Он не хотел, чтобы Лена видела его лицо. Трудно, очень трудно это сказать. Но он решил: теперь или никогда, надо быть мужчиной. От напряжения ему показалось, что говорит будто кто-то другой – его губами, и он повторил: «Пойдем!»

Ни звука! Вот сейчас она скажет нет – и кончится этот кошмар. Ведь он не любит ее, совсем. Да если бы он любил ее – смог бы он это ей сказать?! А вдруг она так и не ответит ничего – просто пойдет?

– Куда? – выдохнула наконец Лена.

В самом деле, куда? Куда идти? И что надо будет делать? Этого он не знал. Но тот, другой, уже подумал за него: «Странный вопрос – куда. Девочку из себя строит!»

– Тебе видней, – сказал он чужими губами, – ты здесь лучше ориентируешься…

Лена вырвала руку, прижалась к забору. Тот, другой, полностью подавил его. Теперь ему казалось, что он знает, и всегда знал, куда надо идти и что делать. Ах, да! Кажется, так полагается: она согласится, но не сразу. – «Поломается и ляжет!» – подсказал Другой. Глаза ее поблескивали в темноте – боится? плачет? смеется над ним?

– Ты сам понимаешь, чего просишь?!

Но тот, другой, не хотел ничего понимать:

– Завтра… Завтра мы уезжаем.

– Пожалуйста, пойдем танцевать!.. – слезы…

Он чувствовал, что Лена права, – тем больше это бесило его. «Славику можно, а тебе нет?» – не унимался Другой. Он злобно взглянул на нее:

– Да – или нет?

– Нет!

– Тогда… – Ну что «тогда», ну что?! Да что он может, ничтожный раб, который и вовсе не должен был родиться, которого каждый может послать, даже эта девчонка, моложе его…

– Тогда – катись!

Он бежал через лес, плутал в темноте, пока не вышел к реке. Над рекой, мигая бортовыми огнями, бесшумно шел самолет. Где-то вдалеке, за спиной, пели колонки – еле слышно, но слова уже застряли в ушах: «Вот так человек! (пам-пару-па-пам!) сегодня живет! – А завтра заче-ем-то возьмет и умрет! А завтра заче-ем-то возьмет и умрет!..»

7

– Вот моя деревня!..

– Прощай, мой табор!

– Вперед и вверх!

– Девчонок не берем!

На узкой лестнице с бесконечной чередой пролетов гулко отдавались выкрики, топот ног… Они поднялись на крышу цеха, похожую на взлетную полосу, в первый и последний раз. Предосенний ветер шевелил волосы, воротнички, надувал рукава… Отсюда был виден котлован на месте будущих очистных. И длинные корпуса завода. И кварталы игрушечных домишек. Тайга, сопки, холодное синее небо. Небо и ветер…

Вчера он заснул в палате – один, больше никого не было: гуляли до утра. Завтрак он проспал. Его разбудил грохочущий бас: «…Да что говорить! Сейчас все говорят! Говорят о воспитании нового человека – строителя коммунизма. Да мы уже воспитали этого человека! (Вот, полюбуйтесь!) Но он ничего не знает! И ничего не хочет знать! Разница всего пять лет! А какая разница!» – Потом чей-то незнакомый (и в то же время удивительно знакомый) голос: «Не обижайте мальца…»

Завтрак он проспал (да нужен ему этот завтрак!). И не расписался… Бригадир дал ему ведомость: «Ищи себя, деньги получишь в Москве». По левому краю – список бригады. Последние три фамилии он видел в первый раз… «Что смотришь? Ты себя, себя ищи! Нечего по сторонам смотреть! Эти? (Это были фамилии членов районного штаба.) Они не смогли приехать. Заболели в последний день, не вычеркивать же… А деньги – в фонд отряда. Ну, нашел? Да вот же! Смотри, правая колонка – это итог…»

Он не хотел верить, хотя и видел четко напечатанные на машинке цифры… Таллер – 540, Женя – 430… Только у Геры чуть меньше, чем у него, – 310. «Вот, значит, как…»

– Как же так, бригадир, всем поровну ведь обещали?

– Ну, это кто как работал… Ты ведь знаешь наш принцип: каждому – по его труду. Вот так!

– Но как это ты мой труд посчитал? Откуда эти цифры?

– Ах тебе табель показать? Пожалуйста! – бригадир достал из папки два больших листа разлинованной на клетки бумаги: – Пожалуйста, вот июль. А вот август.