Читать книгу Репрессированный ещё до зачатия - Анатолий Санжаровский - Страница 7

Уже в восьмом классе навадился я писать в газеты.

А началось…

Как бы в прощание с математикой я решил какую-то математическую головоломку в тбилисской газете «Молодой сталинец» и отправил ответ в редакцию.

Недели через три подхожу у себя в посёлушке к кучке парней.

И шофёр Иван Шаблицкий, с кем любил я кататься на его грузовой машине, в плату за что я помогал ему грузить тяжелухи ящики с чаем и разгружать машину глухой ночью, на первом свету, уже на чайной фабрике, – этот Иван, помахав газетой и не заметив меня, читает всем, державно потряхивая указательный палец над головой:

– «Первыми правильные ответы прислали…» – и выкрикивает мою фамилию. – Братва! Картина товарища Репина «Не ждали!». Зараз он прохватывает низы жизни. Без низа ж нет верха! Покружит в низах и рванёт в верхи! Этот чингисханёнок ещё поломится в писарьки! Промигнёт в писарьки, как трусы без резинки! Вот увидите, гром меня побей и молния посеки! То есть дорогой товаришок писатель Толстой. А это будет Тонкой. Младшенький писателёчек горячего насакиральского разлива!

Вся кучка слушавших грохнула.

Иван дождался тишины и продолжал уже с ядом так:

– Этот писявый тундряк совсем оборзел! Уже две недели не ездит на фабрику. Мы с Жорчиком одни качаем ящички… Ну ничего, ядрёна копоть! Этот тормознутый мамкин сосунчик ещё на четырёх костях приползёт проситься покататься!

Я показал ему в спину дулю и побрёл домой.

Сделав благое дело, надо всё же кое-что просветить для ясности.

Иван – фигура в нашем посёлушке из трёх двадцатикомнатных домов. Наместник Бога на земле и по совместительству шофёр! Привезти ли кукурузу с огорода, картошку ли, дровишки ли из лесу – все бегут на поклон к Ваняточке. Все перед ним не дыша ходят на задних лапках.

А мы с приятелем Жориком Клинковым были вхожи в кабинку к Ивану.

Любили покататься. Не отказывались и саночки возить.

С апреля по октябрь Иван возил на фабрику чай, собранный рабочими всего нашего пятого района. Возил дважды на день. В обед. И в ночь.

В обед Ивану помогали грузить чай в бригадах носильщики.

А в ночь мы с Жориком сменяли носильщиков.

Дохлячки мы были с Жориком. А как пушинку вскидывали на машину, на пятый ярус трёхпудовые ящички с зелёным чаем!

При этом Иван стоял в сторонке и цвёл, поглядывая на нас.

Заберём чай во всех пяти бригадах, юрк в кабину и с песняками подрали на фабрику.

До фабрики мы добирались в полночь.

А там очередина.

Что делать?

– Господа гусары! По бабам! – командовал Иван. – Пора в люлян![10]

Иван брал из кабинки сиденье и шёл отрабатывать на нём сонтренаж[11] в кустах.

А мы с Жорчиком взбирались на машину и плющили репы[12] на ящиках с горящим чаем. Хорошо-с! Чай не печка. А греет. Жалеет нас.

Мечталось мне с младых дней стать шофёром. Игрушек в детстве у меня не было. Кирпичина – вот моя первая машина. Я с воем гонял её по горке песка у нас в посёлке. Потом делал сам машинки из трёх тунговых «яблок». День напролёт мог бегать, поталкивая перед собой обруч с рассыпавшейся кадушки. И часто вылетал на дорогу. Смотрел на проходившие машины. Не было моих сил устоять на месте, меня срывало пробежаться наперегонки с машиной. И если она еле ползла, я цеплялся за цепь и ехал нашармака, покачиваясь, касаясь ногами бегущего колеса…

Я пьянел от запаха бензина. Дома его не водилось. Зато керосин вон под койкой стоит. Я любил брать керосин в рот. Наберу и блаженствую. Раза два по оплошке проглотил…

Моя мечта была – хоть с минутушку порулить трёхтонкой…

С фабрики мы возвращались домой всегда на зорьке.

Мама не могла смириться с такой дичью и была с Иваном на ножах.

Плача, она не раз и просила, и умоляла его:

– Ванька! Та где ж в тебе человек?.. Та где ж в тебе душа?.. Ну не бери ж ты хлопцев у ночь на фабрику! И хиба цэ дило подлетков валяться ночь на ящиках? Хиба цэ дило малых хлопят нянчить тебе ящики в полцентнера?

Иван ухмылялся и ломливо разносил руки в стороны:

– А я на верёвке их тащу на ту фабрику? Раз нравится…

Две недели назад вернулся я домой уже при солнце.

Мама подоила коз. Мыла пол.

– Ну шо, пылат,[13] опять на фабрике був?

– Был…

Ничего не говоря, мама резко распрямилась и со всего маху отоварила меня мокрой тряпкой по лицу и, заплакав навскрик, выбежала из комнаты.

Грязная холодная вода хлынула у меня по спинному желобку, по груди.

Горькие слёзы мамы, холод грязных струек, что лились по мне, ошеломили меня, сломали что-то во мне привычное, остудили интерес к шофёрской радости…

Я дал себе слово больше не кататься с Иваном по ночам.

Дал слово и – сдержал.

Да-а… Тряпка – великий двигатель прогресса.

Печать Бога – шлепок мокрой тряпкой.

Я бы поцеловал сейчас ту тряпку, что одним ударом отсекла от меня всё ненужное, развела с Иван-горем.

Тем не менее я благодарен ему.

Этот человек невзначай, с насмешкой подсказал мне мою судьбу – я занялся сочинительством. И началось всё с того, что, придя домой, кинулся я внимательно изучать газету. Невооружённым глазом вижу, что в газете очень много мелких заметок.

И говорю я себе просто и ясно:

«Неужели я такой дурик, что не смогу настрогать в газету пяток строк?»

Я оказался «дураком» вдвойне. Да ещё внасыпочку!

Я написал про то, как мы, школяры, собирали летом на плантации чай. В той первой моей заметке, опубликованной 16 июля 1955 года в тбилисской газете «Молодой сталинец», было двенадцать строк!

Кто бы мог подумать, что, начав с этих двенадцати газетных строк, я добегу до двенадцати томов первого Собрания своих сочинений, изданных в Москве?

Второе Собрание было уже в четырнадцати томах.

А третье – в шестнадцати.