Читать книгу Приключение русских в Иностранном легионе - Андрэ Львов - Страница 12

Слава Богу, за то, что ещё одному божьему сыну стало хоть на время, как говаривал Сталин: «Жить гораздо сытней, а стало быть, веселей!» Да и раны затягивались на нём, как на собаке, настолько быстро, что уже спустя какую-то неделю ночных марш-бросков, он мог свободно ступать на порезанную ногу. И, вообще, закалился в пути, также убавил в весе, сбросив почти все остатки подкожного жира. Человек ко всему привыкает и, стало быть, наш герой не стал тому исключением. Обычно он шёл по ночам из-за холода, который не давал уснуть. Зато, где-то ближе к полудню, когда бравые поляки уходили обедать, он, набив свою утробу, свежей партией клубники, заваливался спать до вечера, в первом попавшемся леске. Тем более, что ночью идти по пустынным дорогам было куда легче и приятнее, ему не нужно было видеть людей, глотать пыль, слышать пронзительные гудки проносившихся автомобилей. И ночью его не спрашивали местные насчёт «Мает пан злато чи не?» На подходе к Кракову, наш путник зашёл в первый, попавшийся ему на глаза костёл, ибо ему уже полюбилось отдыхать в тиши и прохладе церковных сооружений. Присев в уголке на скамеечке, он мог вздремнуть под неторопливую и убаюкивающую музыку, исходящую из невидимого органа. Иногда за счёт бога ему удавалось пополнить свои продовольственные запасы тем, что как говорится «Бог пошлёт», но такого счастья, как в самый первый раз, ему больше не перепадало. Но, опять-таки, как говорится «Не хлебом единым жив человек!» и на этот раз ему вдруг пронзительно захотелось простого человеческого общения и, не успев выйти из храма, он наткнулся на молодого поляка, одетого в длинную рясу. Этот молодой пан был примерно его возраста, поэтому было забавно понаблюдать за тем, как молодой батюшка умеет правильно себя держать: спинка ровно поставлена, плечики расправлены и шейка в лёгком прогибе, ну а про личико и губах, на которых ещё и молоко не обсохло, вообще ничего дурного не скажешь. Особенно восхищали его большие миндалевидные глаза с кротким взглядом, что будь наш путешественник иконописцем, то немедленно написал бы с него картину маслом «Вознесение Христа». Не зная с чего начать разговор, он вспомнил сцену из фильма «Овод», где к служителям культа обращались «Падре». И не торопясь, блудный сын подошёл вплотную к этому восхитительному иноку и с совершенно серьёзным выражением лица, выпалил: «Падре! Я грешен и вся жизнь моя, как череда одних лишь прегрешений!» При этом он смиренно опустил свою солнцем опалённую голову, потупив взгляд. На что польский батюшка с сильным акцентом, но вполне на сносном русском языке, повернувшись к грешнику, сказал замечательные слова: «Тебе надо покушать, сын мой. А то у тебя не останется сил на новые грехи, чтобы однажды за всё покаяться!» Такого ответа из уст служителя церкви наш герой не ожидал и сразу же проникся к нему уважением, отметив про себя: «Из этого инока может выйти настоящий священник!» По дороге к столовой, выяснилось, что батюшка ещё не Волшебник, но только учится этому ремеслу в местной семинарии. Так болтая, обо всём и ни о чём, молодые люди дошли до столовой, что имелась при здании общежития, где и проживал местные бурсаки. Столовка размешалась в одноэтажном помещении барачного типа со стенами, выложенными из белого кирпича, что делало её похожей на правление советского колхоза, где ничего особенного не было, кроме портретов Иисуса Христа, вместо портретов Ленина. Внутри помещения стояли обычные алюминиевые столы на четыре посадочных места, окошко для приёма грязной посуды, а также присутствовали две монашки, старая и молодая, причём, последняя ему показалась очень некрасивой. Даже мухи и те, почему-то избегали это общепитовское помещение и ответ на эту странность не заставил себя долго ждать. Молодая монашка, в сером, мышиного цвета, до пят одеянии, с вытянутым вперёд корявым лицом с двумя первыми невероятно большими лошадиными зубами поставила на стол (точнее, бросила) алюминиевую миску с едой. На дне миски красовались – ложка польской квашеной капусты похожая на китайскую лапшу, без морковки, и три задубевшие картофелины средних размеров, рядом лежали два тонюсеньких кусочка чёрного хлеба, один из которых был слегка помазан маргарином, а может и сливочным маслом. «Да! От такой пищи точно и мухи с голоду дохнут, и тараканы вешаются!» – подумалось ему, но из чувства уважения, он притронулся к нехитрой трапезе. Как вдруг он увидел ту же монашку в сером, что несла на серебряном подносе приятно пахнувшую снедь под металлическим колпаком. Судя по запаху, это был жареный цыплёнок. И лишь краем глаза удалось заметить, что на блюдечке стояли, в специальных стаканчиках, пара варёных яичек, покрытых сверху майонезом, а в глубокой пиале был салатик из свежих огурцов с укропом, а также ломтики белого хлеба свежей выпечки. А в завершение – в изящном графинчике слегка плескалась жидкость, похожая на красное сухое вино. В дверях монашка столкнулась с известным нам семинаристом, который зашёл попрощаться с нашим путником. Борис, с трудом проглотив последнюю картофелину, поблагодарил будущего святого отца от всего своего грешного сердца. Монашка же проворно скрылась в дверном проёме, унося с собой поднос с деликатесами. Грустная констатация факта, что не все мы едины перед нашим господом Богом! Семинарист, ничуть не смущаясь, поведал, что так вкусно здесь кормят только заезжих попов, но никак не простых смертных. Выйдя на улицу после такого скудного обеда, наш герой почувствовал ещё более жуткий приступ голода и поплёлся восвояси, явно обескураженный таким приёмом, в обход города Кракова. В укромном местечке, он сварил последние макароны, те самые, что ему достались после самого первого и чудесного посещения польской церкви. Пришлось горько констатировать, что у него от варшавских трёх булок хлеба, остались лишь позеленевшие от плесени крошки.