Читать книгу Реципиент. Роман-головоломка - Андрей Александрович Верин - Страница 3

Если бы мог выбирать себя, я выбрал бы другого. И первым обвинил бы себя нынешнего в самозванстве.

Говорили, что в семье моего отца, обрусевшего грека, жила своя легенда – под стать мифам его далеких предков. Согласно ей, каждый мужчина в роду появлялся на свет девятого числа. Я опоздал всего на несколько часов, однако тем испортил грекам родословную, стал палкой в колесе их семейной фортуны. Кто-то из родни отца увидел во мне плод супружеской неверности, а кто-то – лишнее звено в математическом ряду. Но одинаково для всех, бывший грехом или погрешностью во плоти, я сделался изгоем. И угодил в детдом. С тех пор культурное наследие, оставленное греками, было единственным моим наследством. С тех пор я никогда нигде не чувствовал себя как дома – всюду не в своей тарелке, всегда не в своей шкуре.

Вот и теперь, проснувшийся глубокой ночью в полной темноте, долго лежал, прислушиваясь, как к шумам и шорохам пустого здания, к дому души: тот оставался необжит, хотя я занимал его более двадцати лет. Сердце стучало мерно, медленно, легкие качали воздух, мысли шли. Только казалось: в идеальном механизме том моя душа стала бракованной деталью – он отторгал ее, как чужеродный орган. И я бы многое отдал, чтобы узнать: кем был тот экзорцист, что изгонял меня из собственного тела, и, часом, не был ли я бесом?

Снова заснуть я не сумел. Едва стало светать, поднялся и поплелся в ванную. Споткнулся в коридоре о канистру с керосином, оставленную прежними хозяевами, нащупал выключатель. Вспыхнул свет, и я остолбенел.

Передо мной высился незнакомый человек.

Незваный гость в моей квартире, он стоял вальяжно, нагловато усмехаясь,  – в прямоугольнике большого зеркала, словно в дверном проеме на пороге в мир иной.

Им был я сам, но я себя не узнавал.

Редко кому удается к двадцати с лишним годам так обозлиться на свое лицо, ни в чем не повинное – ни уродств, ни изъянов. Я же не мог понять, отчего вынужден носить личину человека, с виду бесчувственного и жестокого, смотреть на мир его пустыми, ничего не выражавшими глазами. Сколько бы ни старался, я не мог признать это лицо своим. Пробовал наблюдать за отражением под разными углами, строил разные гримасы, но безрезультатно.

Завтракал я вслепую, свет на кухне не включал, чтобы не превращать вид за окном в кривое зеркало: утренний пейзаж просился в музей прямо в оконной раме. Когда переезжал, я свел багаж до минимума, чтобы начать жизнь заново на новом месте. И до сих пор довольствовался утварью, оставшейся от прежних расточительных хозяев, что, уезжая, бросили столь многое, будто спасались из квартиры бегством. Сегодня начался мой отпуск, первый за три года. Хотелось перемен, и для начала я решил побриться и подстричься.

Жизнь брала свое – закручивала в водоворот будней, втягивала в переплет дел. И проблемы никогда не заставляли себя ждать подолгу. Первой из них появилась девчонка, словно та беда, что не приходит одна.

Я уже собрался уходить, когда в квартиру позвонили. Открыл дверь и увидел на пороге девушку.

– Ой! – испуганно воскликнула та. Но уже в следующий миг заулыбалась.

Оказалось, мы были соседями, но дальними, жили на разных концах дома. В моей квартире она ожидала встретить свою подругу – и подумать не могла, что та успела съехать, никого не предуведомив. Я лишь развел руками:

– От меня тоже девушка ушла, не попрощавшись. И ничего, живой, как видишь.

Гостья глянула на меня хитро, оценивающе. Спросила:

– Не угостишь чаем?

Я полагал, что уж кто-кто, а я предупрежден о женском коварстве. Но, как и положено хорошему лазутчику, видом своим она внушала полное доверие – славянская красавица, светло-русая, сероглазая. Вмиг усыпила мою бдительность и шмыгнула на кухню. А я пошел за ней, как опозоренный защитник дома-крепости, отдавший неприятелю ключи от форта. Поставил чайник, и под его шум девчонка принялась расспрашивать:

– Один живешь?

– Ну да…

– Всегда ты так гостеприимен с незнакомцами?

– Обычно те ведут себя скромнее – на гостеприимство не напрашиваются.

– О, ты еще не всех знаешь!

– Ну, на то они и незнакомцы…

– Давно сюда переехал?

– Да нет, на днях только…

Ее вопросы обгоняли один другой, и лишь блокнота в руках недоставало, чтобы я почувствовал себя респондентом. Миловидная на грани приторности, она балансировала ловко, не переступая грань. Жеманно растягивала слова, стреляла в меня взглядами, острыми, как двузубая вилка. Открыто со мной заигрывала. Видимо, нашла во мне замену пропавшей подруге и легко утешилась. Впрочем, едва допив чай, девчонка спохватилась и засобиралась уходить. Но уходя предупредила, что зайдет еще, когда я меньше всего буду ждать.

Выпроводив гостью, я вскоре вышел сам. Заглянув в почтовый ящик, выудил из вороха листовок и счетов извещение о бандероли. Ни имени отправителя, ни обратного адреса… Решил зайти на почту. Но отыскал ее с большим трудом, как будто город в одночасье сделался чужим, словно все улицы в нем переименовали за ночь. Незнакомые дома строились шеренгой, подтянув и без того плоские животы, стояли не на жизнь, а на смерть, не сдвигаясь с места. «Наваждение какое-то…» – думал я, чертыхаясь. Погода переменилась, небо потянуло на себя край облачного одеяла, с виду теплого, а на деле сырого, и скоро солнце в нем укрылось с головой.

Наконец поиски мои увенчались успехом, и, отстояв в очереди добрые полчаса, я забрал посылку. Та оказалась небольшой, и я распаковал ее прямо на почте. Внутри обнаружился плеер с наушниками. А в плеере – диск. На нем имелась надпись от руки: «Mutato nomine de te fabula narratur». И еще: «Discernit sapiens res, quas confundit asellus». Латынь? Что значили слова, я мог только гадать. Мучимый любопытством, разгоравшимся все сильнее, включил воспроизведение.

«Родилась я в самой середине лета», – произнес женский голос. Он показался мне смутно знакомым, и я, было, принял услышанное за радиоспектакль. Однако вслушавшись внимательнее, понял: запись плохого качества, по всему судя, диктофонная, и содержание не претендует на художественность. Так что я скоро заскучал. Но продолжал слушать содержимое диска в пол-уха сквозь городские шумы, пока бродил по улицам в поисках парикмахерской. Скоро мне стало ясно, что записана была беседа женщины с мужчиной. Тот выдавал свое присутствие лишь сдержанным покашливанием и вдохами, предварявшими его реплики, ныне тщательно затертые. Она же пересказывала ему свою жизнь с предельной откровенностью, хотя для исповеди в ее тоне и недоставало надлежащего раскаяния. Напротив, говорила с вызовом, высокомерно, холодно.

В парикмахерской я отвлекся от подслушивания чужих тайн и с удивлением узнал, что нынче в салонах не бреют. Должно быть, посвятив себя работе, я отстал от жизни безнадежно – века до девятнадцатого, когда цирюльники еще были в чести. Незаметно подошел буревой фронт. За окнами стемнело. Загромыхало, полило. И я поймал себя на ощущении из детства, будто следом за грозой идет что-то недоброе, таинственное, страшное.

Получасом позже, коротко стриженый, я разглядывал свое новое отражение: не красавец, не урод – посредственность. Серая мышь, даром что черноволосый. На миг заколебавшись у дверей салона, шагнул под дождь. Вода потекла по лицу, по шее, за шиворот. Под ногами, жадные до территорий, расползались лужи. Я собирался в магазин, но деньги у меня в кармане, вымокнув, уж больно стали походить на свежеотпечатанные фальшивые. Заскочил домой переодеться и наконец побриться. Там-то меня и застал телефонный звонок.

– Ты дома? – раздался в трубке голос моей утренней знакомой. А я совсем не помнил, чтобы давал ей свой номер… – Я сейчас зайду. Нужно срочно переговорить!

– Э-э, – попытался я протестовать, но девчонка уже бросила трубку.

Я не готов был умирать ради прекрасной дамы с голода. Но не прошло и двух минут, как в прихожей раздался звонок. Не глядя я распахнул дверь и замер… Вместо девчонки на пороге высился, заслоняя свет потолочного плафона, бородатый парень неопрятного вида – в безразмерной клетчатой рубахе с оттянутыми карманами на груди и засаленных джинсах. Растительность на его пористом лице торчала клочковато и напоминала черный мох на березовом пне.

Более ничего в ту первую секунду я заметить не сумел, а второй у меня уже не было: едва незнакомец увидел меня, лицо его исказила гримаса ярости, с какой впору идти в атаку на врага. Что он и сделал в следующий миг, ринувшись на меня тараном. И, не успев опомниться, я оказался намертво прижат к стене его тяжелой тушей.

– Какого черта ты здесь делаешь?! – зашипел верзила и потянул лопату пятерни к моему горлу. Что было силы я ударил его головой в лицо. Попал, должно быть, вместо переносицы куда-то по зубам и от того сам едва не свалился без сознания, искры посыпались из глаз. Но мертвая хватка ослабла.

– Зачем же сразу драться? Ну, погорячился я, с кем не бывает! – Здоровяк вдруг заулыбался и коротко потрепал меня по плечу, как старого приятеля. От панибратства я опешил больше, чем от нападения. – Лучше бы чаю, что ли, предложил гостю. Баба-яга и та сначала Ивана-царевича накормила.

Если бы не апатия, с недавних пор овладевшая мной, я, без сомненья, отказал бы лжецаревичу в угощении. Но безразличие порождало бесстрашие, и несколько минут спустя, как образцовая домохозяйка, я расставлял на столе чашки, кипятил чайник, думая о том, что целый день отпаиваю чаем незваных гостей, и чем дальше, тем гости становятся хуже. Однако много требовалось усилий, чтобы испугать меня: собственную жизнь я смотрел, как фильм, в котором за меня играл дублер. Сам же я, будто матерый критик, видел только фальшь: сюжет казался неправдоподобным, декорации – малобюджетными, актеры – бесталанными. Перемотать пленку назад было нельзя, да и не очень-то хотелось.

Я выскреб лед из холодильника, завернул в полотенце и предложил компресс верзиле, хотя удар ему явно смягчила борода. Сам занялся тем же – на лбу у меня проступала шишка.

– Чем я тебя так разозлил? – После столь тесного знакомства я позволил себе перейти на «ты». – Я, вроде, и врагов еще нажить-то не успел…

– Как тебя звать? – пророкотал верзила.

Я представился, рассчитывая на взаимность, но напрасно. Гость потребовал:

– Паспорт покажи.

Я сходил к шкафу, где лежали документы, принес паспорт.

– Быть того не может… – выдохнул верзила и тем немало удивил меня: прежде моя фамилия ни у кого не вызывала сомнений, даже у лиц при исполнении. Однако удивлениям только положено было начало, ибо сразу вслед за этим он потерял к моей персоне всякий интерес, вытащил из-за пазухи книгу, полистал страницы и углубился в чтение. «Дисперсионные теории сильных взаимодействий при низких энергиях» – разобрал я на обложке. Оторопевший, только и сумел спросить:

– Я тебе не мешаю?

Не поднимая глаз от книги, он покачал головой:

– Нет, отчего же… Напротив, я тебя внимательно слушаю.

Я открыл рот, желая возразить, что слушать должен я, а он – объясняться, но в этот момент в прихожей снова раздался звонок.

На сей раз на пороге обнаружилась девчонка. Я уж успел забыть о ней.

– Ой… – вновь воскликнула она. Неудивительно: узнать меня теперь было непросто. – Пустишь?

– Да, если только ты не переодетый налетчик.

– Переодетый? По перемене внешности сегодня ты рекордсмен.

– Зря смеешься. Один такой уже сюда вломился.

Она проскользнула на кухню. И с радостным возгласом приветствия подскочила к верзиле. Ко мне же обернулась с упреком:

– Это не налетчик. Это, между прочим, физик, кандидат технических наук.

Одна банда, понял я. Спросил, усаживаясь за стол:

– Может, объясните, наконец, чем я обязан вашему визиту? А то здесь не читальный зал.

– Слушай, – перебила девчонка, – у тебя найдется что-нибудь съестное? Есть ужасно хочется.

– Шаром покати.

Похоже, в этом доме на мои вопросы отвечать никто не собирался.

– Я поищу?

– Валяй.

С детства я привык готовить сам, но тут такая каша заварилась, что мне стало не до кулинарии. Я достал пару банок пива, одну предложил кандидату технических наук, и тот не отказался.

– Сколько тебе лет? – спросил я. Выяснилось, что он не намного меня старше. Однако борода и крупное телосложение изрядно прибавляли ему возраста. И подле него я, худой, стриженый, бритый, выглядел мальчишкой. – Ты вправду физик?

За него ответила подруга:

– Да. И представь себе, он даже может отличить уравнение Шрёдингера от соотношения неопределенностей Гейзенберга.

Я представлял это с трудом. И уж совсем вообразить не мог, откуда о таких материях известно ей.

Девчонка гремела кухонной утварью, вторя далеким грозовым раскатам, и без умолку болтала, обращаясь только к физику. Тот молчал, но явно чувствовал себя как дома. Ощущая себя лишним, я взял пиво, вышел на балкон.

Грозовая темень не развеивалась. То ли тополиный пух кружился в воздухе, то ли снег. Я скоро продрог и вернулся к гостям.

Девчонка уже расставляла на столе тарелки. Как тыкву – в карету, фея из крайнего подъезда превратила старую белокочанную капусту, повядшие яблоки и засохший изюм в салат. На второе подала фрикадельки из картофельного пюре. На моих глазах гостья сварила сказочную кашу из топора, пусть диетическую, и я лишь диву давался, а вот верзила физик откровенно загрустил – такого здоровяка сказками не накормишь и на диету не посадишь.

Он ковырялся вилкой в салате, изучая его тщательно, как смелую научную гипотезу. Девчонка забралась на стул с ногами и больше смотрела в окно, чем в тарелку. Оба не обращали на меня внимания. Так что я чувствовал себя бесплотным домовым, перед которым угощение поставили только затем, чтобы задобрить. Хотя добрее меня сделало пиво, выпитое на пустой желудок. Однако следовало гневаться, требовать у незваных гостей объяснений, выдворять их вон. И я уже открыл рот, чтобы вывести их на чистую воду, как вдруг девчонка взвизгнула, заставив меня вздрогнуть:

– Ой! Опять он!

Прильнув к стеклу, она указывала вниз, на противоположный тротуар. Мы с физиком уставились в окно следом за ней.

– Ну, да. Точно он. Видите вон того старичка в шляпе?

С высоты я только шляпу и увидел. Но в следующий миг прохожий, словно угадав, что стал объектом наблюдения, задрал голову и взглянул прямо на нас. Девчонка ойкнула, отпрянув от окна, а я смог лучше разглядеть виновника ее испуга. Ничего примечательного – старичок, каких сотни.

– Вы представляете, вот уже целый месяц, куда ни пойду, везде с ним сталкиваюсь, – жаловалась моя гостья. – Начала подозревать, уж не следит ли он за мной…

– Все! – не выдержал я и даже кулаком ударил по столу, но вышло неубедительно. – Выкладывайте, зачем явились!

Гости переглянулись, физик задумался, потом и вовсе помрачнел, кашлянул и проговорил не без труда:

– Пропала моя девушка. Ушла к другому.

– Дела… – Я фыркнул и залил злорадный смех изрядным глотком пива. – Ну и что с того?

– Она жила здесь.

– Она же и моя подруга, – добавила девчонка.

Выходило, что примерно в одно время исчезли две молодые особы, причем одна проживала в квартире до меня, другая собиралась жить со мной, да передумала. Я начал понимать: дело нечисто. И в лучшем случае, то происки нечистой силы, а в худшем – чьих-то грязных рук дело. Закралось подозрение: что если две пропавшие – одна и та же? Что если моя неверная и с этим верзилой роман крутила? Стараясь свыкнуться с потерей, я похоронил ее. И менее всего хотел теперь порочить память мертвых, вороша их грязное белье и проливая свет на темное прошлое. Но все-таки спросил:

– У вас, случайно, не найдется фотографии вашей… исчезнувшей?

– Да-да! Ведь мы к тебе за этим и пришли, – спохватилась девчонка.

Я напрягся, ожидая худшего. Но лицо, запечатленное на фото, увидел впервые. С этой женщиной я точно никогда не жил. Нет, с ней я точно никогда не стал бы жить.

– Не узнаю, – обрадовался я. От сердца отлегло, я вмиг сделался добр и человеколюбив. И отхлебнул из новой банки пива. – Может, квартира проклята, и девушки здесь долго не живут? Ты как себя чувствуешь? – спросил подругу физика.

Та фыркнула: мол, не валяй дурака.

Ощупывая лоб, я обратился к верзиле:

– Что же ты морду не набил сопернику?

– Какое там! У него черный пояс по карате.

Он даже назвал фамилию своего недруга, но я, отвлекшись, пропустил ее мимо ушей: что-то на букву «с» – то ли Снежинский, то ли Снегов, то ли Снегирев.

Физик полез в карман:

– Пожалуй, стоит показать тебе и его фото.

– Хранишь, как родного, у сердца? – съехидничал я, сам бессердечный.

– Врага необходимо знать в лицо, – парировал верзила, и на стол передо мной легла вторая фотография – потрепанная, измятая, подклеенная скотчем.

Я похолодел. Если бы только мои короткие волосы и без того не стояли торчком, они встали бы дыбом. На меня смотрело собственное лицо. То самое, что час назад я разглядывал в зеркале – внимательно, чтобы запомнить и не принимать больше, увидев мельком, свое отражение за чужака, за вора. За врага.

«Боже, зачем я стригся… – успел подумать я. – Когда бы не стригся, не был бы похож настолько!» Где-то в мозгу еще зациклилась и все крутилась, как спасательный круг, мысль, что все случившееся – чей-то розыгрыш. Недобрый… Или попросту злой.

– Я никогда не занимался карате, зуб даю! – спешил поклясться я.

Девчонка выхватила фото у меня из рук, взглянула мельком и уверенно сказала:

– Вовсе не похож. Смотри: у этого вон нос какой кривой, а у нашего, – кивок в мою сторону, – еще ничего. У этого, с фото, глаза карие, а у нашего-то зеленые.

– Фото черно-белое, – осторожно заметил физик.

– И что с того? Что я, по-твоему, по черно-белому не догадаюсь? А уши? Повернись-ка в профиль, – велела мне. – Ты только посмотри на эти уши!

Казалось, меня разбирают по косточкам в анатомическом театре. Или делают бертильонаж – кто знает, может, я отстал от жизни до тех пор, когда криминалистика еще не знала отпечатков пальцев, идентифицируя преступников по форме носа и ушей?

Первое впечатление прошло: теперь и сам я видел, что на фотографии не я, но только человек, изрядно на меня похожий. Физик еще колебался, долго всматривался то в мое лицо, то в фото, как таможенник на границе. И наконец сдался:

– Ваша правда. Парень, извини, ошибка вышла. Вообще я в этих тонкостях не разбираюсь, меня больше убедил твой паспорт, – хохотнул он под конец.

И в самом деле, спохватился я, ведь он уже назвал фамилию моего двойника.

– Как-как, ты говоришь… – пощелкал я пальцами, силясь припомнить, – как его зовут?

Но еще прежде чем физик ответил мне, я вспомнил сам. Вспомнил, где слышал это имя…

До того только похолодевший и быстро согревшийся, теперь я ощутил мороз, подиравший по коже. А вот всегдашнее безразличие мое, напротив, таяло, сменяясь страхом. Я сделал вид, что фамилию слышу впервые – бровью не повел, ничем себя не выдал.

Физик засобирался уходить. Просил позвонить, если я прознаю что-то о его беглянке, и оставил номер. Но я уже утаивал от него правду. И мы простились, как считал я – навсегда.

Едва за ними затворилась дверь, я дрожащими руками нацепил наушники и включил плеер из анонимной посылки. Знакомый голос продолжал рассказ, только теперь я вслушивался в него со всей жадностью, со всем вниманием, как слушал бы человек, умирающий от жажды, шум воды. И старался не думать о том, что подобных совпадений не бывает. Сидел у распахнутого окна, падая на дно глубокой, как колодец, ночи. Свет не включал, позволяя мраку заполнять комнату доверху. Я всегда любил темноту, играл с ней в жмурки. От роду незрячая, та всякий раз выигрывала. Милосердная, не только скрадывала мое лицо, в одночасье ставшее опасным, но и сгущалась над воспоминаниями – те истирались, исчезали, словно корабли в бермудском треугольнике, вереницами железнодорожных составов уходили прочь. И сердце мое стучало, как колеса эшелонов с невозвращенцами: сам для себя я стал пропавшим без вести, давно потерянным, забытым. А вот мои сегодняшние гости, казалось, знали меня лучше, чем я сам. Словно от нежеланного родства, я вынужден был открещиваться от сходства с другим человеком и оправдываться, как заведомо приговоренный. Сам чуть не поверил обвинителям.

На улице шел снег, но таял еще в воздухе, земли не достигая. Мокрый асфальт блестел, автомобили стреляли из-под колес фейерверками брызг. Редкие прохожие обращали к небу зонты, как в молитве воздетые круглые лица. Я слушал одну за другой записи, и девушка, чьи интонации казались мне знакомыми, все повторяла имя – то самое, что назвал физик. И оттого теперь оно пугало меня, будто снег в разгаре лета.

Снеговской.

***

Жажду знаний утолить не удавалось: сколько бы книг он ни проглатывал, насытиться не мог. Читал везде и даже за рулем – под каждым красным огнем светофора. И возвратившись вечером домой, сладостно предвкушал, как заберется с книгой в постель, но затрезвонил телефон. Звонивший приказал:

– Делай, что хочешь, но любыми средствами мальчишку нужно завтра выпроводить из дома на весь день!

Физик привык, читая, поглощать чужие идеи. Теперь настало время генерировать свои.

***

Вот уже несколько часов прошло, как Бат писал не отрываясь. Не спал, по-видимому, уже трое суток. Но и теперь мертвецкому сну должен был предпочесть смертельную усталость. Из-за нервного истощения руки не слушались, и от неосторожного движения стопка исписанных листов упала, разлетелась по полу. И Бат, прежде смеявшийся над суевериями, нахмурился. Он знал, что для актера верная примета: если даже одна страница из сценария упала на пол, спектакль не удастся. Бат актером не был, однако нехорошее предчувствие закралось в его сердце все равно.