Читать книгу Реципиент. Роман-головоломка - Андрей Александрович Верин - Страница 5

Под знаком «прочие опасности» мы повернули, и дорога, где водителей подстерегали самые разнообразные несчастья, приняла автомобиль в свои объятия, распростертые до горизонта. Я провалился в сон. Когда же вновь открыл глаза, вокруг высился лес. Здесь уже не было ни знаков, ни машин, помимо нашей. Когда бы не дорога, пусть ухабистая и теснимая деревьями, я бы решил, что в этих краях не ступала еще нога человека. Дальний свет фар упирался в темноту сырой беззвездной ночи, будто в стену. Свет в конце тоннеля, подумал я и снова задремал.

Когда мне предложили выгодную работу на строящемся горнолыжном курорте, я согласился не раздумывая, так как на прежнем месте сутками просиживал за монитором, весь в платах и проводах, как реаниматорный пациент, чью жизнь поддерживают аппараты.

В город за мной прислали машину. Ехали ночью – сначала по федеральной трассе, потом по проселочной грунтовке. В пути я спал, но даже когда просыпался, видел все вокруг, как в мутном нездоровом сне. На выбоинах трясло немилосердно, и к концу пути я чувствовал себя вконец разбитым. Как только оказался в спальне гостевого дома, отведенной мне хозяином курорта, не раздеваясь рухнул на кровать и замертво уснул. Спал тяжело: дрожь колотила – то от жара, то от холода, и ломота терзала, словно накануне меня долго избивали.

Когда на следующее утро вышел на крыльцо, я едва не ослеп от белого искрящегося снега. На лапах елей, на карнизах крыш, на земле и в небе – тот был всюду. Как из реальности в фантазию, попал я в зиму из начала лета. Слышал, конечно, что на горнолыжных склонах применяют холодильные установки, создающие снежный покров даже при положительной температуре, но не думал, что у них хватает мощности засыпать целый лес в придачу.

Оделся потеплее и пошел осматривать курорт, искать администрацию. С десяток коттеджных домиков, подсобные помещения, три горнолыжных склона – будто стоянка первобытного человека в глубине культурного слоя курорт предстал передо мной островком цивилизации в глухих лесах. И скоро я перезнакомился со всеми его обитателями.

Их оказалось семеро: охранник Волгин, компьютерщик по кличке Физик, врач – в прошлом сотрудник ожоговой больницы (здесь ему едва ли предстояло вновь столкнуться с ожогами, разве что с обжигающим холодом), еще один парень по прозвищу Лунный Трактор – водитель ратрака1 и по совместительству спасатель, старичок Султан – повар-татарин, которого владелец курорта привез с собой с юга, молодая женщина – прежде психолог, а ныне горничная и девушка Анна. Недоставало лишь хозяина. Его ожидали завтра.

Выяснилось, что каждый вновь прибывший по драконовым законам курорта должен был подвергнуться обряду посвящения. Как моряку, пересекающему в первый раз экватор, мне предстояло испытание – похуже «Праздника Нептуна». Я упирался и протестовал, однако шумная компания лавиной поволокла меня к склону, а там столкнула в яму, завалив по шею снегом и заставив выкарабкиваться. Хотя снег и подтаял изрядно, задача оказалась непосильной. Кончилось тем, что меня тянули из сугроба за руки всем миром. Когда же вытащили, я представлял собой жалкое зрелище: снег набился в уши, в волосы, за шиворот, в ботинки, я промок до нитки, отплевывался, прыгал, силясь отряхнуться, и стучал зубами.

Волгин похлопал меня по плечу, выбивая снежную пыль и брызги, сказал смеясь: «Поздравляю, парень! Считай, ты умер и родился заново. Еще повезло: раньше все новички проходили боевое крещение в проруби».

Стоя перед зеркалом в спальне, куда заскочил переодеться, я пришел к выводу, что не только не умер, но даже, напротив, за последние месяцы поправился. Пообещал себе заняться спортом, раз уж судьба забросила меня в спортивный комплекс. Потом зашел в кафе, где старожилы накормили меня и напоили кофе с коньяком. Наперебой расспрашивали о городских новостях и, всякий раз не дослушав, пересказывали здешние байки. Что говорить, обряд инициации принес плоды: я уже чувствовал себя в кругу близких друзей. Гадал: не оказался ли в раю, пусть белом не от ангельского пуха, но от снега?

Анечка позвала меня пройтись, мы обошли все корпуса, многие из которых еще стояли необжитые, и побрели по лесной аллее. Зима на глазах превращалась в весну, а весна – в лето. Деревья за спиной стояли белые от инея, а впереди – упившиеся талым снегом. В лесу царила неземная тишина: ни звука, кроме наших голосов, пока мы говорили, и шагов – пока шли молча. Анна казалась мне совсем еще ребенком: на ходу поглаживала стволы елей, запускала пальцы в колючую хвою, привечала их: «Здравствуйте, братцы!», некоторых обнимала, прижимаясь щекой к шершавой коре. Я наблюдал за ней украдкой: и сама, как тонкое деревце, изящная, гибкая, она улыбалась так, что снег вокруг таял быстрее. И вовсе не от холодного воздуха у меня перехватывало дыхание.

– Расскажи о себе, – попросила она.

Я пожал плечами:

– Да у меня все, как у всех, – родился, учился… Теперь вот работаю.

Она замотала головой:

– Нет, это не дело. Без реально значимого прошлого герой так и останется второстепенным персонажем. И никогда не вызовет сопереживания у… например, читателей. Необходимо наделить тебя подлинной биографией: о чем мечтал, что любил, о чем жалел, чего не получил, какие были отношения с людьми, с родителями, с женщинами…

Я рассмеялся:

– Это что, допрос? – Потом спросил сам: – А что, если мое прошлое – это и есть главная загадка в твоей хм… например, книге?

Анна не ответила, склонила голову в задумчивости.

Возвратившись в коттеджный поселок, мы долго не могли расстаться, все топтались друг напротив друга в нерешительности, путаясь в словах. И невозможно было различить, кто из нас двоих покраснел сильнее. Оба пунцовые, мы наконец простились, пряча глаза, опуская лица к остужающему снегу.

Свернув к своему дому, я увидел Волгина – тот стоял на крыльце и курил, поглядывая на меня. Когда же я поравнялся с ним, обронил вполголоса:

– Будь с ней поосторожнее, парень. Говорят, девица того… ненормальная.

Я сделал вид, что не расслышал. Признаков душевной болезни в девушке я не увидел. И предпочитал верить глазам, а не ушам. Ибо еще сильнее, чем услаждала слух, Анечка радовала мой взор.

***

Мужчина лет тридцати по имени Константин Лунный отделился от туристической группы, когда экскурсовод упомянул о разделении южных ароматических масел на лечебные и эротические, а туристы мигом перестали озираться и окружили его плотным заинтересованным кольцом. На экскурсанта, что в тот момент перешагнул веревочное ограждение с табличкой «посторонним проход запрещен», никто не обратил внимания. Так, не замеченный никем, Лунный пересек бесплодную каменистую пустошь и углубился в можжевеловый душистый лес. Путь по склону, круто забиравшему вверх, оказался не из легких. Давал о себе знать разреженный горный воздух, и Лунный изрядно запыхался, прежде чем снова вышел под открытое небо – к зубцам горы Святого Петра. Здесь, на самом краю обрыва, отвесно уходившего из-под ног на добрых полтора километра вниз, к морю, росла черемуха. Лунный приблизился, поднес ладонь к ее узорчатому стволу. Мимо этого дерева ежедневно проходили сотни людей; продажное, как женщина легкого поведения, но и терпеливое, как исповедник, оно всем позволяло касаться себя и всех выслушивало. На полуострове можно купить любое чудо, знал опытный проситель Лунный. Здесь каждый камень по прихоти экскурсоводов готов исполнять желания – только брось монетку через плечо. Но едва ли удастся сбить монеткой черта, что сидит за левым.

Помимо ангела-хранителя и беса за спиной у Лунного теперь стояла сама смерть. За минувшие несколько дней он посетил, должно быть, все чудотворные достопримечательности полуострова. Одних монеток раскидал – целое состояние. Дал все возможные зароки, клятвы и обеты. И вот теперь высоко в горах стоял перед дикой черемухой и просил ее, чудотворную, сохранить ему жизнь. Отсюда, с горного плато, ближе всего было до неба, но все так же оно оставалось безучастным к его мольбам – знака не подало, чудес не явило, и даже молнией не разразило его, беспутного. Молчало, не по южному серое.

С горы Святого Петра Лунный спустился на одном из последних фуникулеров, пешком добрался до ближайшего городка-курорта – Алубики. Заметив старую телефонную кабинку, зашел, бросил еще одну монетку на удачу и набрал номер медицинской лаборатории Ахтиара. Когда же после невыносимо долгих гудков в трубке раздался вышколенный женский голос, в ответ на роковой вопрос Лунный услышал: «Результат положительный». Телефонная кабинка вмиг стала тесна ему, и на подгибающихся ногах он вывалился на улицу.

Докуда хватало глаз нигде не было ни души, туристы попрятались по домам, как муравьи в предчувствии ненастья. С моря поднимался ветер, с гор опускались сумерки. Метлы серебристых тополей качались в небе из стороны в сторону, разгоняя облака, но только больше грозовой грязи развели. Лунный вытащил из кармана пачку сигарет, пробовал прикурить, но каждый раз выходила осечка, пламя гасло, так что он вскоре оставил попытки и, зажав в зубах холостую холодную сигарету, пошел по темнеющим улицам вниз, к остановке автобусов. Все минувшие дни он прощался с жизнью, и как выяснилось, не напрасно. Так что теперь должен был спешить.

***

Растворяясь в сумерках, по извилистой магистрали Джалита – Ахтиар летела машина. И те немногие, кто видел ее, удивлялись, как до сих пор она не полетела в пропасть. Водитель, пребывавший в крайне дурном расположении духа, вел автомобиль, значительно превышая скорость, допустимую не только законом, но и здравым смыслом. То был профессор Медицинской академии города Самватас Богдан Баталов – высокий стройный брюнет, на окружающих взиравший свысока и чуть прищурившись, будто повсюду его ослепляло солнце. Недруги видели в такой манере беспредельное высокомерие, коллеги предполагали близорукость, а самого Баталова ничуть не волновало мнение ни первых, ни вторых.

Волею судеб профессору пришлось спешно покинуть академию, хотя не далее как этим утром, он еще читал лекцию в институтской аудитории на кафедре токсикологии, радиологии и медицинской защиты:

– Что касается тактики нейтрализации действия кетамина, – давеча диктовал Баталов с выразительностью метронома, – нейролептические препараты не облегчают состояния психического дискомфорта и не снимают визуальных побочных эффектов. – Стоя перед высоким окном, он покачивался с носков на пятки, а пятьдесят пар глаз исподтишка за ним следили. – Врач должен не допустить угнетения функций центральной нервной системы, по мере необходимости принимая меры для защиты дыхательных путей…

Внезапно дверь аудитории приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова секретаря. В чрезвычайном волнении тот прошептал:

– Богдан Александрович!

И Баталов стремительно вышел, почти выбежал, как будто лекция оказывала усыпляющее действие лишь на студентов, а гипнотизер-профессор оставался начеку – только и ждал сигнала, чтобы сорваться с места.

Слухи, ходившие среди учащихся академии о Баталове, быстро стали разновидностью молодежного фольклора. Студентки единогласно сочли его самовлюбленным и бездушным, а студенты посчитали подлецом и мизантропом. Но очарованы были как первые, так и вторые. И девушки пренебрегали юношами: стыдливо прикрываясь псевдонимами, писали на страницах интернет-дневников, способных вытерпеть даже больше, чем бумага, долгие и тоскливые во всех неопытно эротических подробностях фантазии о дьявольски элегантном преподавателе.

И потому когда первые ряды передали последним, что Баталова в срочном порядке вызвал ректор, так как с ним хотят побеседовать сотрудники внутренних дел, любопытство, помноженное на пятьдесят душ, сделалось совершенно невыносимым.

Теперь Богдан гнал машину по опасной прибрежной трассе, нимало не заботясь о крутых поворотах над пропастью. И когда пепел последней сигареты был развеян по ветру, он потянулся к бардачку за новой пачкой, не сбавляя скорости. Обнаружил там несколько старых газетных вырезок, однако нужды в них уже не было – содержание статей, прежде интересовавших его, Баталов помнил слово в слово.

«В Акъмесджите изготавливали редкий синтетический наркотик – метамфетамин, также известный под жаргонным названием „лед“. Хроническое употребление метамфетамина вызывает необратимые повреждения мозга. Оперативникам Федеральной службы наркоконтроля удалось выявить группу лиц, промышлявших изготовлением метамфетамина. Подпольными химиками оказались работники акъмесджитского цирка. Теперь им грозит до двенадцати лет лишения свободы».

«Тоже мне, циркачи», – усмехался, вспоминая их, Богдан.

«Сотрудники областного управления госнаркоконтроля в Ахтиаре ликвидировали наркоточку, где изъяли метамфетамин – сильнейший препарат группы стимуляторов, который страшен длительным тяжелым действием на организм. Употребивший его человек теряет контроль над собой, может не есть, не пить, сутками бежать, преодолевать немыслимые препятствия и совершать преступления невероятной жестокости. Задержанным предъявлено обвинение в хранении и распространении наркотиков в особо крупном размере».

Ночь застигла Богдана в дороге, и он остановился в мотеле. Газеты скомкал и выбросил. Больше ему никого не нужно было искать, ловить, выслеживать. Теперь искали его самого. И требовалось только подождать, пока найдут. Ждать, в чем он не сомневался, оставалось недолго.