Читать книгу Поколение «все и сразу» - Андрей Андреевич Храбрый - Страница 6

Работа в ветеринарии с самого начала не приносила как такого удовольствия. Забавно, что ненависть к работе возникает после полудня, когда утром в груди моей еще колышется, как зрелая пшеница от ветренных порывов, огромное скопление сил, а вместе с ними и желаний… За несколько часов амбиции полностью иссякают, просто уходят в небытие, как вода из треснутого кувшина. Но я все равно ищу среди клиник свое призвание, подбадривая себя, что спустя сколько-то лет однажды добьюсь за счет этой профессии нужного жизненного благополучия. За спиной как-никак пять лет университета, несколько лет практики, мне уже давно кажется, что еще чуть-чуть и наконец в моем сознании приживется замечательный врач, и тогда никаких усталостей более… Только работа, работа ответственная и умственная, заслуживающая похвалы и уважения. Я стремлюсь стать врачом, потому как это ближайшее стабильное будущее с достойными ежемесячными вознаграждениями, потому как это путь к хорошему уровню жизни. Я буквально запихиваю в голову книги, над которыми, как только раскрываю, засыпаю… И все равно голову грозовой тучей предательски затемняет одно единственное сомнение: действительно ли это то занятие, которому хочется безотказно посвятить себя до конца дней? После суточных смен я невероятно зол, настолько зол, что готов бросаться с кулаками без всякой причины на каждого прохожего. И с недавних пор, когда злость начала приобретать обороты, я начал бояться однажды не сдержаться и сделать больно близкому…

С Кариной выстраиваются отношения уже чуть более двух месяцев, и каждый раз в преддверии ночи я намеренно оттягиваю сон, чтобы побольше подумать о ней. Мысли те веселят и умиляют, зарождают некую энергию, какой хватит, чтобы развесить на небесном просторе еще несколько новых небесных светил или выстроить собственную империю… Я постоянно визуализирую признание в симпатии ей и этот волнительный момент ожидания… Над этим шагом я думаю, засыпая, и на работе, и, отрываясь от писательской работы, более месяца, улавливая дрожь неуверенности и незначительного страха. И сегодняшний вечер должен быть очаровательным воплощением моей фантазии…

Мы доезжаем на метро до Владимирской. Начало ноября нагоняет свойственную осени темень. Вспыхивают желтые фонари. Холодает. Изюминку осенней поры я нахожу не в падающих желтых листьях, а в том, что так много людей носит пальто… Осень, как ни крути, самое интеллигентное время года.

– Идем, тут совсем недалеко.

Я беру Карину под руку и веду ее в сторону ресторана, это мой первый самостоятельное посещение ресторана, и я, не наученный еще жизнью, до волнения боюсь ошибиться даже в самом мелочном… Темно-красный берет тускло смотрится на фоне ее черного пальто и красного шарфа с темными квадратами. Волнение сбивает дыхание. Недостает сил завести пускай даже самую банальную беседу.

– Опять платья высматриваешь?

По большей части, я только прячусь от неловкости в витринах, однако платья – наша щепетильная тема: я не раз подначивал Карину померить то или иное, отчего она отказывалась постоянно… Нравятся мне девушки в платьях, и самому хочется наряжать свою в самые изысканные ткани, чтобы очарованным ни на секунду не отрываться от нее… За время нашего знакомства я подметил, что блестки вызывают у Карины особенно восторженный писк, а те платья, что вот только-только пытались заманить нас в глубь магазина, отличались преобладанием матовых цветов, может, поэтому она и не придала им ни капли значения?

– Красивые какие…

– Зайдем, подружка? – Шутливо лепечет она, легонько толкая локтем меня в бок. Меня смешит всякий раз, когда она, хлопая ресницами, мило улыбается.

– Как-нибудь в другой раз. Сейчас спешим, помнишь?

Времени еще уйма – в ресторан мы придем, прикидываю я, намного раньше запланированного.

– Настолько спешим, что готов даже упустить из внимания витрину?

– Именно настолько.

– Ведь нам не обязательно так быстро идти, – вдруг возражает она, не сбавляя темп.

– Необязательно, но от витрин с платьями, видимо, лучше поскорее и подальше убраться.

– Это еще почему?

Как на зло не подбираются остроумные слова. Я лишь улыбаюсь в ответ. В обыденном движении часовые стрелки подступают к шести вечера, и нахмуренное небо поторапливает улицы наряжаться в темный наряд со вкраплениями красных и белых автомобильных фар, желтых фонарей и окон. Когда мы сворачиваем за угол с Владимирского проспекта, два дома спустя показывается бардовый тканевый навес над рестораном, над которым тепло-желтым горит название. К тяжелой с виду деревянной двери ведут высокие ступеньки.

Я пропускаю Карину вперед. Перед нами открывается два узких коридора в разные залы. Мы топчемся на месте в затемненном коридоре, не зная, куда шмыгнуть далее. Тишина: не слышно не говора, ни звона столовых приборов и посуды, отчего неопытного меня еще больше охватывает волнение от непонимания происходящего. Не можем же мы вечно торчать рядом с дверями… А потом откуда-то слева застучали о паркет туфли. К нам на встречу выходит высокий официант лет тридцати восьми. Я подскакиваю к нему сразу же, как к единственному своему спасению.

– Добрый вечер, Я бронировал столик на шесть часов…

Тот усмехается и, явно прощупав растерянный молодой дух, пользуясь превосходством, артистично разводит руками.

– За любой садитесь! – Уверенность буквально вырывается фонтаном из груди официанта. Он так грациозно держится в зале, словно каждый уголок этого зала обустраивал лично он сам.

Ни одно место не занято. Насколько же смехотворно, получается, звучал мой голос… Мы усаживаемся возле окна с видом на небольшую улочку. На другой стороне булочная, под дверьми которой торчит пьяная компания курящих. Смотря на них, возникает предчувствие, что они вот-вот полезут друг на другу с кулаками. Впрочем, какая разница, ведь эти маргиналы ни за что не сунутся в ресторан и даже в кафе, понимая, что то для них чересчур дорогущая роскошь…

– Интересный выбор. Тебе нравятся старые фотографии? – Она кивает вперед, куда-то за мою спину, и я покорно оборачиваюсь.

 Вообще-то, на эти фотографии я обратил внимание с самого начала: все свободное пространство стен украшено рамками с различными снимками, причем в одном столбце умещается три-четыре фотографии разного размера. Не заметить эту самодельную галерею мог разве что слепец. Фотографии тут всякие, без единой тематики: то личности разной деятельности, то причудливая техника начала прошлого столетия.

– Я не настолько влюблен в фотоискусство, так что… Вообще-то, я рассчитывал, что этот ресторан понравится тебе. Так что, мои расчеты оказались верными?

– Верны, – улыбается она, заглядывая в мои глаза, словно в попытке вытянуть из меня правду или прочитать мысли, а потом переводит взгляд обратно на стену, увешанную рамками.

– И, к тому же, уютно и тихо… Ты заметила тот стенд с фотоаппаратами?

– Столько замечательных аппаратов… Знаешь, мне так сильно хочется взять один и сделать хотя бы пару снимков, но это ведь невозможно, сейчас так точно… А, знаешь, на такие фотоаппараты даже просто так смотреть приятно.

– Хотя вот музыка какая-то неподходящая.

– Пытаюсь разобраться… – Карина опускает голову, закрыв глаза, напрягается, будто пришла она не на свидание, а на экзамен, будто от ее ответа зависит слишком многое… – Нет, не понимаю.

– Джаз куда бы лучше подошел, а это… Смешная музыка.

Разговор забрел в тупик. Странно, но темы никак не находятся: среди фотографий и музыки меня ничто не интересует. Я подбирал ресторан, исходя из предпочтений Карины, чтобы во всем угодить ей, совершенно выпустив из виду, что сам я не заинтересован подобной обстановкой, что в таком царстве стану скучать.

Нам приносят меню, и первым же делом мы раскрываем винную карту, словно важнее спирта ничего больше нет. В алкоголе я ни капли не смыслю, все сложные названия вин, которые мне даже не удается правильно выговорить в голове, сливаются в одну сплошную бурду, чернильную кляксу. Единственное, на что я обращаю внимание, так это на надписи “полусладкое” и “сухое”, потому как сухие вина я не терплю всей душой. По бесцельно бегающим туда-сюда глазам Карины я угадываю нечто похожее на растерянность в выборе, но мы настолько замотивированы выпить вместе среди элегантной обстановки в роскошный вечер, что выбор сделать попросту обязаны. И за несколько дней до сегодня, бронируя столик, я, по неопытности, уточнить наличие вин…

– Выбрала! Хочу вот это, – она переворачивает винную карту и аккуратно, с какой-то высокой манере, указывает пальцем на строку, словно спрашивая разрешения.

– Что-что, а сухие я не люблю, – и взгляд ее тут же тускнеет, словно я отказался покупать это вино.

– Мне одного бокала будет достаточно.

Я киваю. На большее и не рассчитывал, все-таки пришли мы сюда не для того, чтобы упиваться до потери сознания… Мы пробегаемся по основному меню, где я тоже толком ничего не выбираю. Причем сдерживает меня не скудная зарплата ассистента, из-за которой жизнь на широкую ногу пришлось запереть под замок, а растерянность… Если бы мы были завсегдатаями этого ресторана…

– Выбрала! Индейка с грибами, – и она снова поворачивает меня, словно спрашивая разрешения.

– И все? Больше ничего? – В удивлении выдаю я, намекая еще на любое блюдо.

– Больше ничего. Ты что-нибудь выбрал? – Беспокойное перелистывание плотных страниц меню выдает мою неловкую озадаченность. – В таком случае советую говяжьи щеки, моя сестра просто в восторге от них была.

Загадочно угадав нашу готовность, к нам подоспевает официант. Я диктую заказ. Обслуживающий нас мужчина где-то минут пять спустя приносит один бокал вина, затем с искренне виноватым выражением лица обращается ко мне:

– К сожалению, не нашлось…

В чем дело, догадаться не сложно. Как-то нелепо отмахнувшись рукой, я перебиваю его:

– Тогда мне то же самое, что и у девушки.

Еще через пару минут у нас обоих по бокалу, однако вино мы не дегустируем, дожидаясь основного блюда.

– Приятный аромат. Хорошее вино. Кажется, я его пила, не могу точно вспомнить.

– Спиртом отдает сильно.

По правде говоря, я не шибко-то жалую алкоголь. Не находил я среди горьковатого эликсира нечто веселящего или успокаивающего. Однако сейчас мне просто-напросто приятно медленно и плавно потягивать вино в ресторане вместе с Кариной. Находил я в том некую эстетику романтиков, которой так недоставало множество одиноких лет.

– Я такая голодная, весь день не ела.

– Почему это?

Она пожимает плечами и поводит бокалом перед носом в попытке уловить нотки белого винограда, выросшего где-то на полях во Франции года два назад.

– Кстати, ты обещал рассказать о какой-то идеи. О рассказе, кажется, – вдруг вспоминает она, почесывая светлый лоб, и я тут же сдаюсь без боя. В любом людном месте, особенно в замкнутом, где собственный голос звучит до неприличия громко, где тебя способен подслушивать каждый, мне крайне некомфортно открывать свою составляющую… Я считал писательство смыслом жизни, будучи неизвестным от слова совсем, но я и не стремился к славе. Когда люди, ни капли не смыслящие в литературе, а тех, кто знал достаточно из этой области, рядом со мной не было, навязывали мне советы о том, как добиться успеха в писательском еле, я твердо с раздражением отвечал: «пишу только для самого себя». И в этом заключалась правда. Я не стремился завладеть вниманием читателей, я писал ради самовыражения и потому говорить о своем творчестве свободно, говорить о том, что я чувствую, когда пишу, по каким мотивам пишу, или чьи образы заложены в моих произведениях, я мог, избегая публичности, разве что с близкими людьми и в некой интимной обстановке…

– Расскажу, но не сейчас. Как-нибудь потом.

– Опять за свое? Это бесконечное «потом и потом»… У нас и так одни интриги!

– Честно обещаю, но чуть позже. Когда небо прояснится.

– Какое еще небо? – Недоумевает она.

– Небо над нами. Небо выдуманное, какое мы четко не видим, но какое непременно преследует нас, даже если мы его не ощущаем. Его как будто вырисовывает застрявшей в людской голове художник, пользуясь красками из чувств. Это небо – ни что иное, как наше настроение.

Как только мы перевалили за порог ресторана, голос Карины тоже притих, однако не настолько сильно как мой, отчего я испытывал еще больший дискомфорт, с которым никак не мог совладать.

– Тебе ведь двадцать два? – Я киваю. – Хочу задать тебе один вопрос, такой, ну, немного экстравагантный, что ли. Можно ведь?

– Ну конечно! – С неким удивлением отвечаю я, не понимая сути разрешения.

– Не хочу тебя ни в коем случае обидеть или задеть, так что ничего такого не подумай… Но как ты собираешься быть писателем? Ты ведь толком жизни не знаешь, многое еще не увидел…

Я хитро улыбаюсь, вознося себя на пьедестал значимой персоны, которую тайно пытаются разоблачить, и отвечаю после короткой паузы, подобрав слова поумнее:

– Я повидал достаточно, чтобы начать. Если я буду всю жизнь только и наблюдать за миром, то никогда и ничего не начну, и ничего не добьюсь. И я безбожно верю в эту истину.

Карина в довольстве и заинтересованности чуть прикусывает нижнюю губу, заливая меня блеском карих глаз, как заливает солнце землю.

– Что ж, амбициозность… Мне нравится, она очень даже привлекает. А еще мне нравится твоя ворчливость. Что-то забавное в том есть.

– Не ворчу я. Не надо делать из меня недовольного старика.

– Нет-нет, – спешит она, – не делаю я из тебя никакого старика, просто… Ты так тихо и забавно порой выражаешь свое недовольство… Знаешь, я вообще-то тоже люблю поворчать.

– Не замечал.

– Еще выпадет куча возможностей.

– Ну да, еще куча возможностей… Заметила, как музыка ушла на задний план ненужного и не тревожащего? А сейчас вот она снова с нами.

– Целый парадокс, – смеется она.

– Смешная музыка. А ведь все повидать, услышать, ощутить ни за что, как ни старайся, не получится…

– Что ты имеешь в виду? – Карина склоняет голову на бок всякий раз, когда не улавливает суть моих изречений. От гнета пронзительного взгляда мне постоянно мерещится, будто она гипнозом заставляет меня раскрыть тайну…

– Это ж только двадцать два года за спиной. С одной стороны, еще столько всего предстоит увидеть, с другой… Отчего-то грызет сокрушающее уныние, твердящие, что за столько лет можно было и добраться до какого-никакого успеха…

– Ничтожно мало тех, кто к нашему возрасту владеет уже чем-то… – В голосе звучит заботливая попытка утешить, только вот никакое утешение мне вовсе не требуется. И все же, меня подбадривает мысль, что богатство мое ее никак не волнует… Радость, которой пользуется разве что бедняк…

– Успокаиваться этой мыслью – сущий идиотизм.

– Нельзя же настолько критично относиться к самому себе! – Вдруг вспылила она, повысив голос, прозвучавший воинственно-угрожающе в тихом зале, отчего меня захлестнула волна жара. Везение, что ресторан, за исключением персонала, полностью пустует… – Иметь стремления – это уже полпобеды, разве не так? Нет, правда, просто оглянись! Ведь в мире столько людей, столько наших ровесников, и, знаешь, сколько из них пустых головешек? Армия! Целая армия тех, кто никогда и ни за что не поймет, что он пуст и никакого толка в нем нет, что жизнь его – бесполезная трата времени, поэтому имение высших желание – это уже победа над той самой армией… Остается победить только лучших, тех, кто достиг настоящего триумфа.

– Ты бы так ни за что не стала бы говорить, – с призрением критикую Карину я, заставляя ее брови в атаке сводиться. – С твоих уст это звучит неправдоподобно и оттого отвратительно.

– Но я ведь пародировала тебя, – парирует она, явно радуясь шутке. А мне, постоянно глупеющему рядом с ней, только и нравится смотреть на чудесное сочетание ее карих глаз с рыже-каштановыми волосами. Какая же тайная сила влечет меня к этим прядям, к светлой коже, к ней всей… Закрывая глаза, я часто представляю, как пускаю руки в копну ее волос, как они переливаются меж пальцев, как кожу мою, нежно затягивая беззвучную песню, ласкает рыжеватый шелк…

Как жаль, что я не могу вот так вот застрять в моменте, вот так вот вечно любоваться ею, не думая более ни о чем: ни об успехе, ни об литературе, ни о ветеринарии, ни о сути жизни и планах на будущее…

– Тогда чтобы сказала настоящая ты?

Она медленно покачивает головой, не зная, что и ответить. Темно-желтый матовый свет, покрывая девушку, подчеркивает изящность и остроту линий ее лица, добавляя таинство и загадку, какую так и тянет непременно вскрыть. Ради какой высокой цели так настырно пытается сгубить и вместе с тем пагубно очернить ее изящный образ – любовную икону – всяким вздором крохотная обида, беспричинно выдуманная мной самим же? Это ж каким недозревшим дураком нужно быть, чтобы губить встречи и отношения друг с другом эмоциями, не поддавшимися воспитанию?

– Знаешь, что я заметила? Только пойми меня правильно. Хватит быть неуверенным в себе, Андрей. Правда, тебе столько лет, ты носишь костюмы, а при этом ведешь себя порой как маленький мальчик… Вот твоя огромнейшая проблема, между прочим.

– Извини… – Какой глупый ответ идиота…

Подали ужин. Блюдо мое впечатления никакого не производит. Четыре кусочка мяса, украшенные зеленью, с соусом, разве это восхитительно? Впрочем, никаких ожидания я и не строил, мне было просто приятно проводить время вместе с ней, и я мог бы обойтись одним вином и без еды…

Во время ужина мы, сосредоточившись на еде, молчим. Время от времени я поглядываю на то, как орудует столовыми приборами Карина, чтобы от неопытности не выставить себя на посмешище. Впрочем, невозможно перепутать предназначение ножа и вилки… Наконец стукает время поднять бокалы.

– Выпьем за… – Только вот идеи на ум не приходят.

– За просто так?

– Это неинтересно. Давай хотя бы за все хорошее.

Мы чокаемся и делаем по небольшому глотку, понимая, что больше заказывать не будем.

– Как тебе вино?

– Честно, не распробовал, – я делаю еще один небольшой глоток и улавливаю какой-то смешанный вкус, на какой в моем арсенале не водятся термины для описания. – Не люблю сухие вина, но это хорошее. Возможно, оно мне даже нравится.

– Очень хорошее.

И мы снова утыкаемся носами в тарелки. Я вдруг улавливаю, как комету за хвост, жгучее желание взяться за стихи. Пуститься писать, как Пушкин, на салфетке, не имея никакого листика под боком, чтобы рассказать всему миру об ее красивых глазах, о ее изящных движениях и милых улыбках…

И, когда тарелка моя опустела, а этими небольшими кусочками мяса приходилось как можно дольше наслаждаться, я словил себя на мысли о том, что хочу хотя бы еще один часик провести с Кариной на территории ресторана, потому как если мы покинем территорию его господства, то перед нам откроется только одна дорога: дорога домой.

– Знаешь, я ведь ничего не сказал про твой внешний вид, а ты, наверное, ждала…

– Ничего я не жду, – едва обиженно перебивает она.

– Но ты не представляешь, – невозмутимо продолжаю я, – как ты мне нравишься в платьях. И твой сегодняшний образ просто потрясающий! У меня недостает слов, чтобы описать… Твои сережки… Да я буквально в восторге от их лунного блеска! Я в восторге от всего, во что ты надета! Я в восторге от всей тебя!

– Под конец вечера решил смутить меня?

– Этим следовало заняться еще с того момента, как ты скинула пальто.

Винные бокалы, тем временем, опустели до дна. Зазвенел колокольчик над входной дверью. Пара сорокалетних разместилась в противоположном конце зала. Я невольно, больше из интереса, принялся сравнивать себя с вошедшим мужчиной: хоть он и был не слишком красив, но движения его отличались от моих плавностью и уверенностью. Он четко знает, как держаться, что говорить, и в глазах его не тлеет искорка страха… Обслуживает их тот же самый официант – единственный на весь ресторан сегодня, – впрочем, помощники тут и не требуются, и я замечаю, что отношение его к старшим гостям более то ли уважительное, то ли ответственное. Перед ними он со стороны кажется совершенно другим, более учтивым, как мальчишка… Как будто интуитивно осознает, что перед ним теперь достаточно дорогие и влиятельные посетители, одежда чья при всем при том походит на повседневную, не без гордости заканчиваю сравнение я.

– Порой мне кажется, что я совсем не умею разговаривать с людьми.

– Почему это? – Она вскидывает на меня удивленные глаза, выпрашивающие интересных историй, размышлений и выводов…

Официант, подав меню новым гостям, принимается за наш столик. Сначала он уносит мою тарелку, потом – Каринину. Все это время мы молчим немыми рыбами… И уже потом, когда уносить больше нечего, он совершенно учтиво обращается больше к девушке, едва наклонившись вперед с блокнотом и ручкой наготове:

– Что-нибудь еще? Не хотите попробовать…

Во мне заигрывает старым шепелявым радио обязанность против воли сделать заказ, как будто мне только что бросили вызов, не позволяющий отклонить честь… Какое-то необъяснимое чувство сдерживает меня, мешая поднять голову и заглянуть ему прямо в глаза темно-карие.

– Что-нибудь еще будешь? – Обращаюсь я к Карине.

– Нет, спасибо.

Как бы в легкой обиде спрятав блокнот с ручкой в карман, официант отчаливает. Теперь-то и можно вернуться к прерванной теме:

– Иногда кажется, будто мне не о чем разговаривать с людьми. Знаешь, в школе был у меня приятель, мы дружили вынужденно, и как-то раз я жутко захотел объяснить ему то же самое, но… Упустил случай. В тот день, когда желание особо бушевало, мы просто молча по обычаю дошли до перекрестка, где и распрощались, а после, уже на следующий день, мне как-то то ли противно, то ли стыдно было возвращаться с этим же вопросом к нему.

– Но не все же время только и болтать. Мне, например, и молчать с тобой нравится. Тебе комфортно со мной молчать?

– Кончено.

– Нет, я серьезно. К чему все эти вопросы до? Я, честно, не раздражаю тебя своим молчанием.

– Конечно же нет, – я испускаю короткую улыбку, отдаваясь какому-то незначительно легкому и очаровательному чувству. – Просто сейчас, как мне кажется, не время молчать.

– Если бы люди ходили в рестораны только ради разговоров…

– М-да, звучит-то ужасно. Какой-то вид новой проституции. Впрочем, – усмехаюсь я, вдруг прокрутив в голове образы всех ненавистных мною людей, вокруг которых в непонятном урагане крутятся деньги или которые охотятся за чужими кошельками, – не такой уж и новый.

Глаза Карины в удивлении и недоумении округляются – я ляпнул глупость, может, даже задевающую ее принципы или самолюбие…

– Но… Ты ведь не считаешь меня…

– Нет конечно! И не смей о том думать.

– А ведь в какой-то момент я даже усомнилась… Я порой не понимаю, когда ты шутишь. Это все твоя серьезность: порой ты чересчур серьезно ко всему относишься. Слишком. Ты то не уверен, то слишком серьезен, и нет золотой середины.

Я молчу. Выглядываю в окно: осенний вечер наводнил улицу темнотой. Недостает мороси и разбрасываемых машинами брызг. Каждое мгновение я ожидаю увидеть официанта со счетом, но тот как сквозь землю провалился.

– Наверное, нам уже пора.

Сейчас или никогда. Последний шанс. Сердце бешено стучит, я так и не придумал, что сказать…

– Пожди минутку.

Я покрываю ладонью ее крохотную ладонь. Нежное касание. Кожа у нее холодная, а сам я весь трясусь от волнения… Ее удивленный взгляд, покусывание губ… Она явно ждет, догадывается, может, представляла эту минуту не раз…

– Я кое-что подготовил специально для тебя…

Выудив из кармана, я вручаю ей открытку. Уже давно не сбивалось так дыхание, уже давно по телу не бегала неукротимая дрожь – верные признаки того, что душа жива и юна и наполненная мечтательность и хрупкими надеждами.

«Я хочу, чтобы ты была моим праздником, который всегда со мной», – измененное название романа Хемингуэя, используемое мной в качестве изюминки…

– Господи! – Восклицает она. – Я… Я не знаю… Как мне реагировать? Можно, я обниму тебя? Или… Просто дай я тебя обниму!

Мы поднимаемся. Щеки красны от полыхающей восторженности. Она так плотно прижимается ко мне, что я чувствую сквозь тонкую ткань девичьего платья, как в легком дрожанье поднимается и опускается ее грудь. Она что-то бессвязно шепчет.

– Я в восторге… – Большее, что удалось разобрать.

Победа, которой недостает провозглашения…

– Так ты… Ты можешь ответить мне взаимностью?

– Конечно, спрашиваешь еще! Просто… Так волнительно, что я не знаю… Слова не подбираются… Я ведь тоже хочу не просто сказать…

– Я счастлив знать, что это взаимно.

Она прижимается еще плотнее – все клеточки, сговорившись, противятся ее отпускать, но миру, течению жизни, голой реальности ведь все равно: мы вот-вот разъединимся, и мы то отчетливо чувствуем.

– Пройдемся? До дворцовой? Просто так. Не хочется возвращаться домой. Рано еще…

– С радостью, – откликается она, роясь в сумочке.

– Тогда я за счетом.

Я звякнул жестяным звонком, приклеенным к барной стойке. Пару минут, и я уже прикладываю карту к терминалу. Несмотря на первое неприятное ощущение, меня все же подначивает желание оставить чаевые, только вот оплата по карте исключает всякую возможность, отчего меня почему-то даже охватывает стыд перед человеком.

Стоя ко мне спиной, Карина старательно расчесывает спускающиеся до плеч волосы. Худенькие, с четкими линиями ключицы, частично обнаженные плечи приковывали за столом мое внимание весь вечер, и сейчас я специально, как бы крадучись, как можно медленнее подбираюсь к ней, чтобы вырвать еще несколько мгновений для любования женской эстетикой… Я вернулся к ней, чтобы предупредить:

– Я отойду буквально на пару минут, – и она, не поворачиваясь, кивает в знак понимания, а мне вдруг так хочется без стеснения обнять ее сзади, притянуть к собственной груди, воющей голодным волком от желания…

Я удаляюсь в уборную, умываю лицо прохладной водой, надеясь хоть так привести себя в порядок после бури волнения… Я не отрываюсь от отражения в зеркале: что-то в нем ненастоящее, игрушечное, как будто видишь сон, желанную фантазию. Ну, столько лет неудач в отношениях, одиночества, а тут…  Все так изящно гладко. Как в сказке. Разве так легко бывает? Это все вино, списываю я ноющий монолог в голове на алкоголь… Карина завязывала шарф, когда я возвратился обратно в зал.

По-джентельменски помочь надеть пальто я не успел, она, видно, не собиралась ждать, будто тем самым косвенно заявляя о собственной способности позаботиться о самой себе.

Мы выходим на улицу. До какого же головокружения я обожаю, когда на город ложится темень, падающая с космических просторов, с самых черных глубин. Я люблю, когда фонарные столбы сбрасывают наземь желтые линии лучей, когда рядом человек, о котором, засыпая, мечтаешь.

Вечерняя прогулка наша продлилась не так уж и долго. В Автово мы вернулись где-то часа полтора спустя после ресторана, может, чуть больше, за временем я не следил вовсе, оно и так слишком быстро бежало рядом с Кариной, и тратить драгоценные секунды, чтобы просто углядеть расположение часовых стрелок или цифры на электронных часах, я себе не позволял.

Желтые окна сталинских домов на пару с полумесяцем, фарами машин, подсветкой и фонарями освещали нам путь. Последние перед прощанием минуты склоняли к неоправданной грусти, напоминая о простой истине: все имеет свойство кончаться, ничто не удержать рядом, и даже сам человек обременен концом. Я проводил ее до парадной, перед которой мы нежно и продолжительно обнялись… А потом… Потом вечер кончился.

Домой шел я наполненным приятной усталостью, с осознанием, что день удался, что я со всем справился, что к Карине я подобрался еще на несколько шагов ближе. И у меня сама собой возникала неистовая мотивация совершать последующие шаги навстречу ей.

Когда я открыл дверь, с конца коридора мне пискляво крикнула девочка:

– Здравствуйте!

В сущности, это была девочка лет десяти. Было в ее внешности что-то забавное, наивное, даже располагающее к себе. Исходила от нее некая доброта, которую, судя по крикам и воплям, какие бывают при побоях, раздающимся, как минимум раз в три дня, абсолютно никто не ценил. Мне вдруг становится до невыносимости жаль, что родилась она в семье эмигрантов, отчего обречена быть изгоем в местной школе, отчего обречена носить бремя стереотипов…

Я машинально тихо приветствую ее, после чего она прячется за страшной дверью, как будто бы сколоченной из разных, несимметричных досок. Связка ключей звенит, в темноте я пытаюсь отыскать нужный от комнаты… Движения мои неторопливы и даже ленивы. Я как будто не спешу возвращаться к своей кровати, я как будто жду приглашение на ночевку…

Странно, что в поздний час дети не спят, думаю я и взглядываю на часы: почти половина десятого. А ведь еще не так уж и поздно, хотя кажется, будто на дворе уже целая полночь. Может, сейчас самое время взяться за стихи, не просто так ведь сильно кольнуло желание, не просто так ведь удалось поймать эту тягу за хвост…?