Читать книгу Тень над скульптурой - Андрей Андреевич Храбрый - Страница 3

Робкий стук рассек немое затишье кабинета. Так стучат маленькие, пугающиеся всякого лишнего шороха, женщины, еще не ходящие под пламенной эгидой верного мужчины или не наученные суровостью несправедливой жизни. Дверь медленно, жалостливо скрипнув петлями, приоткрылась.

– Александр Михайлович? – Мария нерешительно застыла на пороге. Дунь на нее, и она осенним листиком выплывет в коридор на ветреных волнах.

– Не стой там, присаживайся.

Она прикрыла дверь не до конца, словно организовав путь отступления в случае непредвиденной опасности. Бесшумной походкой прокралась к креслу. От старой темно-зеленой ткани, протертой временем и людьми, поднимался едва узнаваемый запах эпох, больше смахивающий на пыль…

– Александр Михайлович, – запинаясь, робко запела она, – вы ведь набираете команду в новый ресторан? – тот кивнул, направив на девушку все внимание, отчего Мария вмиг залилась застенчивой краснотой. – А я… Я хотела бы переехать в Сестрорецк. Ну, работать. И жить.

Катаев сжал губы и, погрузившись в серое раздумье, машинально закачал репой, как будто в той множеством маленьких счетных механизмов разгадывалась хитрость математической задачки.

– Собственно, – наконец выдал он, – идея-то что надо.

– Знали бы вы… – скромно начала она, от волнения потирая бледные ладошки. – Вы не представляете, как я устала от города, от этой спешки…

– Сестрорецк… – задумчиво произнес он. В этом кабинете, обставленном всякой рухлядью, чтобы только заполнить пространство, любая желтая лампочка на проводе и то смотрелась бы куда привлекательнее подвесной люстры, какой недоставало, как калеке, двух лампочек. – Город-то не дешевка. Так куда же мне тебя там пристроить?

Она болезненно сглотнула. Тонкими пальчиками ослабила узел тонкого черного галстука. Осмотрелась по сторонам, как бы опасаясь шпионажа. С коридорной кишки в кабинет сквозняком заливалась тишина.

– За нами не следят.

– Я готова на какую угодно работу….

– Какую угодно работу… На что только люди не решаются? А ради чего, ради какой гонки бросаются штурмовать пределы возможностей? Казалось бы, живи, где родился, занимайся всякой мелочью да радуйся новому дню, но душа ведь не спокойна… – пробормотал Катаев, задумчиво прикрыв глаза и откинувшись на спинку кресла. Напряжение шипастыми цепями сковало Марию. По ее и без того воспаленным нервам будто бы неумело, выпуская болезненный скрежет, водили смычком, как по струнам расстроенной скрипки. – Раз на какую угодно, – наконец выдавил он, – так, может, сразу назначить тебя управляющим, как думаешь?

– Управляющим? – словно ошпарив пальчики о чашку с кипятком, бросила она слова. – Но я ведь… Я боюсь, – виновато пролепетала она, – боюсь не справиться, Александр Михайлович.

Дрогнув от первого же наката волны растерянности, девушка понурила светлую голову, словно вся ее просьба – сплошная оплошность, слабость желания, молнией воспламенившаяся уверенность, так быстро отгоревшая…

– Справишься, – твердо заверил он. – Знала бы, сколько я хрупких птенцов повидал, какие в орлов обращались… А я в беде-то не брошу, поняла? – Мария подняла большие глаза, в каких неиссякаемыми отблесками наивным доверием сверкала надежда. – Жилье нашла?

– У знакомых на первые дни. Они уже ждут меня, хоть сегодня переезжай.

Катаев махнул головой, тут же обездвижив женские порывы.

– Все своевременно, а время пока еще есть. Самое лучшее – вдоволь налюбоваться городом на прощание, чтоб разойтись добрыми друзьями, а то иначе неутолимая тоска загрызет.

– Так вы без шуток переведете меня?

– Честно. Городских тружеников куда проще сыскать…

Дружеский ветер подул в спину, расправляя паруса, – Мария чуть поддалась вперед. Будь в ней больше наглости и смелости, так она непременно бы бросилась на шею…

– У меня знакомая есть, – на радостях заверещала она. – В небольшом кафе работает одновременно и баристом, и администратором. Ей то место таким комом в горле засело… Я могла бы подбить ее.

– Хорошо, подумаем насчет твоей подруги. В пятницу вечером позвоню. И чтобы чемоданы к тому моменту уже наготове держала.

Он по-дружески подмигнул, и Мария, охваченная дурманящим восторгом, решительно вскочила на тонкие ножки с развивающимся над макушкой стягом, призывающим бескорыстно действовать.

– Договор! – на радостях не сдержала восклицание Мария, тут же смутившись. – Тогда я пойду?

Она уже надавила на дверную ручку, как вдруг застыла, с нерешительностью обернулась к Катаеву. Тот, прищурившись, притаившись, наблюдал за девушкой из кресла.

– До свидания, Александр Михайлович. Знали бы вы, как я рада…

Она бойко вынырнула из кабинета, тихо притворив за собой дверь. Упоенный дух празднества вырвался вместе с девушкой.

Удача не брезговала улыбаться Александру, и он всегда приветливо встречал ее приход. Открытие ресторана наметилось на солнечный сентябрьский день. Ясное небо рассекали маршем тяжелые облака, что время от времени, как бы поигрывая в мячик, прятали круглое солнце. Последняя толика тепла проливалась на землю протяжными лучами, покрывающими асфальт множеством мерцающих бликов. Часовая стрелка неукротимо подбиралась к полудню, и двое, закрывшись в кабинете, ждали.

– Руки чешутся…

Катаев поднял на Беляева вопросительный взгляд. Древнее равнодушие, ловко увернувшееся от сокрушительного удара эволюции, прошедшее сквозь мириады судеб и моления, не раз вырвавшееся из казематов морали, с убийственным безразличием направило свои огни на уродливый нос.

– Столько пульсирующей энергии! – широкими шагами маршируя от двери до подоконника и обратно, взмахивал руками Беляев. – Как тут на месте устоять-то? Так и хочется треснуть грушу. Несколько раз кряду, пока сам от изнеможения не рухнешь…

– Осталось-то меньше получаса…

– А ты-то почему так спокоен-то, а?

– Компенсирую твое перевозбуждение.

– У меня предчувствие… Надо бы перепроверить…

– Ничего не надо, – холодно процедил Александр сквозь полузакрытые глаза. Сунув руки в карманы брюк, Роман Юрьевич в изумлении, словно его, и в самом деле охваченного заботами, норовились расплющить о бетонную стену пренебрежения, уставился на полусонного товарища.

– Это еще с какого перепуга?

– Уверенность сокрушает тревоги.

– Знаешь, жизнь показала, что замечательной способность выполнять каждую мелочь наверняка присуща исключительно шарлатанам, – и он, вдруг остановившись напротив Александр, насмешливо зааплодировал. – Браво! Мое почтение! Мое уважение! Неужели сыскался тот один единственный индивидуалист, сумевший отточить навыки до небесных степеней, при каких ошибки попросту невозможны даже в качестве исключений?

– Перед смертью все равно не надышишься. Так говорила моя школьная учительница по немецкому перед каждой устной сдачей… Редкостная стерва, зато язык мы знали…

– Не до учителей мне твоих… А речь, – с полминуты спустя, дойдя до окна, опять спохватился Беляев, – речь-то ты подготовил? Ты вообще знаешь, перед кем и что будешь нести?

– Полагаюсь на харизму.

И Беляев опять пустился маршировать по маленькому кабинету со сцепленным за спиной руками. На недорогом столе, что втюхали в кабинет как временный ковчег и какой сейчас занимал Александр, зиждился ноутбук, распластались стопки нетронутых бумаг, один вид каких ударял, разбрасывая пыль во все стороны, по голове изнемогающей усталостью.

– Странно, – вдруг заметил Катаев с таким отсутствием, словно заговорив с собственным отражением, – странно, что мебель не бросили. Видно, что-то да значила. Что-то, что денежным эквивалентом не выражается.

– Ладно… – вымученно выдохнул Роман Юрьевич, плечом прислонившись к двери. – А почему бы, собственно, нам не опрокинуть сто грамм? Во благо спокойствия?

Катаев раскрыл глаза и остро глянул на товарища. Старая привычка кольнула в бок, отозвалась гулким эхом где-то в глубине сознания, вспорхнув вдруг возродившимся из пепла фениксом, затребовав непременного возврата преднамеренно утраченных привычек.

– Пожалуй, но лучше пятьдесят, чтоб не занесло никуда…

– Занесет, куда нас в этой чертовой жизни занесет? – усмехнулся тот и стремглав вырвался из кабинета.

Кабинет сразу же потонул в тихом одиночестве, как ветхая яхта, безмятежно ушедшая на морское дно с седым капитаном. Старая мебель на память отчеканила отпечатки на побеленных стенах. Еще неделю назад над комодом красовалась какая-то картина, какую, тщательно упаковав, увезли ближе к горам Кавказа…

Вихрем Беляев распахнул дверь – та, несчастно скрипнув, едва не сорвалась с петель. Он стукнул бутылкой коньяка, от какого оставалась жалкая треть, по столу, рядом примостил две пузатые рюмки.

– Куда разогнался? – рявкнул Катаев.

– Тут и тридцать-то едва набралось… – запел было Беляев, однако Александр одним взмахом руки заставил того замолчать. Схватил рюмку, перелил в бутылку мерцающий на солнце напиток, оставив лишь на пробу. Пара крупных капель чистыми янтарными самородками засияла на белесом столе, раздувая по кабинету облачка дубового благоухания.

– Еще и коньяк, ничего лучше, конечно же, не нашлось, – Катаев поднес к самому носу рюмку и поморщился. – Ненавижу эту дубовую спиртягу.

– Благородный напиток, между прочим. Ну, за успешное дело!

Они звонко треснулись и залпом опустошили рюмки.

– Закусим после, иначе озверевшие повара банкет нам накроют… М-да, – вытягивая ноты наслаждения, протянул Беляев, – славное пойло.

Он поднял бутылку – глаза в глаза. Влюбленный взгляд ласково прохаживается по этикетке, пышущей чудом пурпурных слов, так и манящих испробовать пламенное чудо, наполненное пятилетним нетерпением, что томительно вынашивалось в дубовой бочке.

– Еще по одной? Мы, к слову, так и не отметили состоявшуюся сделку шампанским.

– Да убери ты ее к черту! – озлобленно процедил Катаев. Нагляделся он историй, когда еще одна безобидная порция обрывала даже самые важные встречи…

Резко распахнулась дверь. Ударная волна смахнула листы со стола – те посыпались на пол, словно изодранные клочки.

– Игорь Валентинович! – раскинув руки в стороны, Катаев вскочил с раскладного стула с улыбкой до ушей.

Они крепко обнялись – отец и сын, наконец-то встретившиеся после давнего прощания.

– Ну-ну, поздравляю! Радоваться надо таким успехам. А вот и Роман…

Старик потянулся к Беляеву, не спуская с того насквозь пронзающего взгляда. Катаев все с толк никак не мог взять: что это за взгляд-то такой? Так зырятся на уродливого прислужника, какой, молясь богу, собственный лоб разобьет…

– Значит нашли общий язык. Недаром ведь столько трудов про навыки общения оформлено в книгах.

– Ну… Как только узнал про Сестрорецк… – без скромности загоготал Роман Юрьевич.

Александр дернул за плечо Зойнова – тот обернулся и, как будто не зная, какую маску нацепить на морду, бесхитростно раздул преступную улыбку.

– Но до открытия еще минут двадцать.

– А разве я вхожу в число обыденных гостей? А, – вздохнул он, уткнувшись взглядом в бутылку, – уже бросились веселиться. Рановато, между прочим. А, знаешь, что, плесни-ка и мне.

– Ну а как по-другому! – Беляев мигом вернулся с еще одной рюмкой.

Коньяк до краев – старик с небывалым довольством на лице сжал толстыми пальцами стопку. Его рюмку опустела раньше, чем Беляев успел наполнить свою.

– И куда это ты полез? – со строгостью справедливого отца Игорь Валентинович схватил того за шиворот. – Ты благородная морда этого заведения на ближайшие три года, а уже уродуешься пьянством! На три года, верно ведь?

– Верно, – недовольно проворчал Катаев.

– Но-но, – Знойнов похлопал Александра по плечу, – выше нос. Унывать разреши соплякам, им без уныния жизнь немила. А мы, пока имеем силы… Рома, оставь-ка наедине.

Тот, невнятно буркнув себе под нос, вывалился из кабинета, а вместе с ним пропала бутылка виски. Знойнов оперся руками о подоконник. Ширма еще зеленых ветвей за окном прикрывает стыдливую наготу залива, над каким нависает увесистое голубое небо, совсем не предвещающее холода…