Читать книгу Любовь – полиция 3:0 - Андрей Ч. - Страница 2

– Что? – переспросила старшая из двух психологов, тридцатитрехлетнего вида шатенка с каштановой копной волос.

Её доклад о причинах возникновения хронической депрессии и трудностях выхода из неё возымел на слушателей удручающее действие, поэтому вопрос о хроническом счастье показался всем очень уместным, и по залу прокатилась волна одобрительного смеха. Взъерошенный человек попытался обосновать свой вопрос:

– Вы рассказали про то, как внезапная беда приводит к стрессу, он – к повышению уровня кортизола в крови, а этот гормон, в свою очередь, усиливает уныние. У человека опускаются руки, плохое настроение притягивает новые неприятности, и он надолго попадает в замкнутый круг.

– Да, примерно так.

– Раз в природе имеет место быть хроническая депрессия, то можно допустить и обратное.

– Обратное что? – недоумевала докладчица.

Второй психолог, миловидная и не отягощенная житейским опытом девушка с лицом матрёшки, перестала шептаться с дамой с первого ряда и изучающе посмотрела на Шишликова. Взгляд её был полон вопросительного доверия, и взъерошенный человек с воодушевлением принялся рисовать присутствующим и в первую очередь румяной матрёшке доступную близость затяжного благоденствия:

– Обратное действие! Внезапная удача настраивает мозг на выработку гормонов счастья, а они, в свою очередь, создают предпосылки для новых радостных переживаний, которые снова активируют производство эндорфинов, дофаминов, серотонина, и человек затягивается в счастье, как в воронку, и не может годами выбраться оттуда.

Шишликов в пылу озарения засучил рукава, и освобождённые по локоть руки выразительными жестами придавали убедительности его предположениям – помогали увлечь всех оставшихся на лекцию прихожан радужными перспективами. Формально Шишликов отвечал старшему психологу, но мысленно предлагал наспех состряпанное счастье простодушным глазам младшей её коллеги, красиво укутанной в светлый шёлковый платок, из-под которого едва проглядывали гладкие золотистые пряди волос. Лекция в этот момент походила на репетицию симфонического оркестра, перешедшего от исполнения грустного адажио к восторженному аллегро, где первая по обаянию скрипка доверчиво смотрела на темпераментного и слегка рассеянного дирижёра. Такой, должно быть, предстала картина подошедшему настоятелю. Он наблюдал за ходом дискуссии и не торопился вмешиваться.

– Откуда нельзя выбраться? – одёрнула восторженного дирижёра старший психолог.

– Из воронки. Счастья.

– К сожалению, хронического счастья нет. В психологии отсутствует принцип зеркальности. И в природе чёрные дыры есть, а про белые ничего неизвестно.

Ответ познавшей жизнь женщины Шишликова не удивил: блеска во взгляде, следов счастья и детскости на её ухоженном лице не наблюдалось. Оно не притягивало, не сияло, излучало усталость.

«Может ли опытный психолог быть счастливым?» – захотелось ему уколоть докладчицу за отрицание своего открытия. Но отец Иоанн заторопился поблагодарить девушек и завершил беседу молитвой «Достойно есть».

Для чего священник организовал лекцию по основам психологии, было непонятно – в церкви отношение к ней скорее отрицательное, а в чём-то и конкурентное. Другое дело, что ищут спасения люди, хлебнувшие горя, и их в приходе хватает. Каяться на исповеди, будучи счастливым, – задача сложная, а вот в печали исповедь сама льётся из тебя слезами. Пусть в ней больше жалости к себе, чем покаяния, зато слёзы искренние. Шишликов предполагал, что отец Иоанн берёг вверенных ему прихожан от маргинализации, одобрял обращение к медицине, к приятию мира и его достижений. Этим, этой своей современностью настоятель приятно отличался от не успевающих за жизнью радикальных священников. В его трактовке жизнь была не трагедией, не крестным путём, а большим неповторимым праздником. И если раньше Шишликов вместе со многими верующими застревал в ортодоксальном осуждении мира, то последние годы под наносной враждебностью и избранностью ему увиделась собственная напыщенность и ущербность.

Переходя из «зарубежного» прихода в общину «МП», он радикально поменял собственные установки, чем и делился с дежурным по Дому Чайковского Александром:

«Как можно бороться с миром, если я его толком не знаю? Так я сам уподоблюсь раковой клетке! Ждущие конца света – враги человечества. Ждать конца света ради подтверждения своей правоты – это желать миру скорой погибели. У раковой клетки та же задача, и любому организму необходимо от неё защищаться. Не любишь мир – будешь исторгнут из него. Не любишь жизнь – будешь исторгнут из неё!»

Дом Чайковского – четырёхэтажный приходской дом с гостиницей, художественной мастерской, библиотекой, офисами под аренду, концертным залом и рестораном. Санузел был общим, и из-за этого закрывался приходской дом только после ухода последнего посетителя ресторана. С семи вечера до полуночи было организовано дежурство, задачей которого был контроль за входящими и выходящими в здание людьми.

К тому моменту Шишликов уже выкарабкался из неожиданно глубокой ямы безнадёжья, в которой оказался после второй неудавшейся попытки семейной жизни. Десять лет активного воцерковления никак не уберегли его от развода. Даже усугубили и ускорили его. Фиаско было настолько очевидным, что потребовались смена церковного прихода, епископата и год на поиск новой планеты под ногами. «Лучше быть впроголодь, чем сытым!» – вынес он странное заключение из брака. И вот впервые после развода он ожил: впервые любовался молодой барышней, впервые уловил её приятное внимание.

Шишликов совсем не ориентировался в чужих возрастах, не учитывал их и сам был совершенно неопределённого возраста. Это доставляло всякие неудобства. С теми же женщинами: ровесницы в его глазах тянули на роль поучающих тёток, а юных барышень пугала возрастная разница. И только дети совершенно проникались к нему доверием и считали за своего. Их внимание и внимание молодых матрёшек постепенно становилось единственным, чем он по-настоящему дорожил. Чистые создания были ориентирами в поисках обещанного Небесного Царства, где, как он полагал, все жители были красивы.

Внимание с каких-то пор стало предметом его любопытства. Если раньше Шишликов не уделял ему особого значения, не разглядывал пристально его свойств и качеств, то теперь это понятие выходило на один из первых планов его интересов. Он не помнил, с чего всё началось и кто обратил его внимание на этот предмет, но внимание с каждым днём всё больше и больше открывалось ему с новых сторон.

Если существование души и вечности можно было поставить под сомнение, став материалистом, а существование мира – став буддистом, то существование внимания не отрицалось никем. Наличие его у живого человека было налицо. На лице. В глазах.

– Если мира без наблюдения его человеком нет, а наблюдение – это прежде всего внимание, – бродил Шишликов по мозаике в фойе приходского дома, как по лабиринтам логики, – то в начале было внимание, и внимание было у Бога, и внимание было Бог! Не могло же слово быть без внимания?

Александр уклончиво угукал, то ли соглашаясь, то ли игнорируя мудрствования собеседника. Шишликов продолжал:

– Да не отлучит меня от церкви настоятель, но внимание было прежде слова. Это другая фаза – до сотворения мира. А произносимое слово сотворяло мир – следующая фаза! Возможно, поэтому буддисты, сосредоточиваясь на внимании, проваливаются сквозь всё, созданное словом, и оказываются в пустоте, а христиане всегда остаются в созданном словом мире.

– Может, чая попьём? – скучающе менял тему Александр.

Они переходили из фойе в ресторан и усаживались за ближайшим к стеклянному выходу столиком.

– В житейском плане необходимость в чужом внимании двигает человеком и обществом. Внимание – главная ценность мира. Ты слушаешь? Посмотри на вездесущую рекламу – дело вовсе не в приобретении статуса и материальных благ, как бы навязчиво ни преподносилось это изобилующими ценниками, а в самой сосредоточенности человека на навязываемом предмете. Без наблюдателя этот предмет исчезнет как явление. Материальные привилегии – это одновременно следствие, ширма и признак добытого внимания. Всё в мире тем или иным способом требует к себе именно его. Наташа Ростова, теория относительности…

– Нефертити! – посмеялся Александр.

– Нефертити, Антарктида, космос, парады меньшинств, Толстой, Романовы, Эдвард Мунк, Моцарт, Украина, утконос! Все тянут одеяло внимания на себя: прочти обо мне, послушай меня, посмотри на меня.

– Утконосу внимание человеческое боком обходится! – замечал Александр.

– Что? Хорошо, утконос – особый случай. И я не исключение, – не останавливался Шишликов, – мне самому требуется от мира внимание. Но, как и утконосу, не абы какое.

Александр звенел длинной чайной ложкой о стенки крупного трёхсотграммового стакана, растворяя сахар.

– Без внимания полиции, вирусов, некрасавиц можно и обойтись – такого рода внимание не даёт, а отнимает силы и усиливает тяжесть и неуверенность. Такого рода внимание вынуждает в ответ уделять своё собственное, тратить его на то, что не хочешь. Такое внимание похоже на крюк, за который тебя то и дело вытягивают из полноводной реки жизни на берег. И хорошо ещё, если после крюка можно быстро восстановиться – отряхнуться и лететь дальше. А то ведь и крылья подрежут, и печать поставят, и вот ты уже неволен в собственном внимании – дань тому, дань сему. А вот лёгкое внимание красивых глаз, благожелательная улыбка в мгновенье ока открывают новые жизнеутверждающие ресурсы, запускают по капиллярам радостные сигналы всем клеткам: «Жизнь! Жизнь! Жизнь!»

Александр поперхнулся и, придя в себя, заключил:

– Без внимания глотнул!

Шишликов не жалел собеседника и, развивая тему, дошёл до того, что внимание само определяет картину окружающего мира. Чем больше он делился этим с Александром, тем трудней было тому думать и отвечать.

– Не могу представить, что когда-либо где-либо было иначе: внимание определяло мир всегда – в этом нет никаких сомнений. Выходит, что внимание абсолютно вне времени. Более того, время, как и пространство, тоже следствие и продукт внимания.

У него захватывало дух от перспективы освободиться от времени. Достаточно было найти проводника, мастера. Но было и страшно. Страшно из-за таких открытий навсегда остаться одному и лишиться любви. Внимание и любовь разделялись в его представлении огромной пропастью. Логически это не объяснялось, скорее наоборот: логика требовала, чтобы внимание было первично по отношению к любви. Что любовь – вид внимания. Только ему чувствовалось, что внимание и любовь неродственны. Время и внимание родственны, явления и внимание родственны, а любовь оставалась самой собой, неприкаянной. То ли любовь не явление, то ли не было во внимании лёгкости и крыльев. Была какая-то едва скрываемая корысть.

Внимание он приравнивал к источнику существования. Но существования биологического, дарвинского, фрейдовского, что лишало видимый мир сакральности. Он не мог допустить, что всё вокруг – разные формы, борющиеся между собой за внимание, как птенцы, клянчащие у сороки принесённую ей пищу. Дети одного семени становятся конкурентами. Что-то в этом было неправильно. Но неправильность нужно было искать в собственных умозаключениях, а не в данной ему действительности.

Через полгода после открытия воронки хронического счастья Шишликов встретит Галю, о чём в попытках сохранить отношения напишет повесть. Повесть не о Гале, а самой Гале, потому как из всех местоимений к настоящему применимо одно только «Ты». Ты – настоящее, ты – диалог. Местоимение же «Она» предполагает личное отсутствие человека в данный момент, что для Шишликова было недопустимо. Книга была лишь средством для продолжения диалога. Таким же, как телефон, почта и личные встречи.

И если Шишликов не мог позволить себе говорить о Гале в третьем лице, то теперь сам становится третьим лицом, и таким образом облегчает задачу поведать миру, что было дальше.

А дальше было то, что Шишликов брёл из храма домой, и вокруг медленно сменялись перекрёстки и дома. Некоторые с лепниной, орнаментами, изящными балконами. Часто напротив приятного вида дома стоял дом, по красоте своей совершенно ему неравный. И очень быстро Шишликова захватила очередная головоломка: «В каком доме хочешь жить? В красивом и видеть посредственный или в посредственном, а видеть красивый?»

Решение пришло, когда дома он заменил телами: Шишликова устраивало оставаться собой и видеть Галю, но он совсем отвергал перспективу быть Галей и видеть себя. Не то, чтобы он был страшен или некрасив, просто она ему была куда интересней. Выходило, что и стать богом – лишиться Его. Стать богом – ловушка.