Читать книгу Любовь – полиция 3:0 - Андрей Ч. - Страница 3

С тех пор, как Галя уехала в Койск, Шишликов полюбил почту: не письма в почтовом ящике, которые в основном были официальной бумагой, а саму службу уже почти архаической связи. То, что принять из его рук Галине не позволяла гордость, из рук почтальона её гордыню никак не задевало. Сам вид почтовых отделений Шишликова настраивал на новые шаги и мотивировал действовать. Отправление писем и посылок становились прокладыванием рельс за горизонт – в прекрасное завтра.

В один из походов в ближайшее отделение связи он завис в музыкальном облаке – на весь квартал, вымощенный брусчаткой, звучало мексиканское «бесаме мучо». Знойные минорные завывания походили на скрытый плач теряющей юность женщины, ещё целуемой, но уже нелюбимой. Страдания так контрастировали со светлым будущим, что Шишликов тут же разлюбил эту песню – в ней не было надежд, и пребывать в этой пусть и красивой мелодии стало невыносимо. Словно поняв его настроение, музыка тут же сменилась более бодрыми аккордами, в которых он узнал песню о загадочной барышне, которую хочет украсть не менее загадочный кавалер, над которыми навис ещё более загадочный шар. Оглянувшись, он увидел широкую улыбку уличного баяниста, адресованную лично ему.

– Терентий?

– Ну что, Ромео, кому письма носишь? – фоном вопроса он заиграл «Вологду».

– Зазнобе одной.

Терентий был из тех странных людей, которые, выходя в тапках на пару минут из квартиры – за спичками ли, вынести ли мусор, – пропадали с концами. Кто-то исчезал навсегда, кто-то через пару лет как ни в чём не бывало появлялся на пороге, ошарашивая детей, жену, нового её мужа. Не вписывающиеся ни в какие социальные рамки поступки будоражили Шишликова, а неординарность их притягивала его к подобным Одиссеям. Кто-то из них возвращался с сибирских приисков, кто-то из другой семьи, кто-то с войны. Такие люди являли Шишликову пример запредельной свободы. Что-то ускользающее от понимания двигало ими, какой-то мотив присутствовал. Не побег от быта – для побега хватило бы и рыбалки.

Безответственность как другую сторону такой свободы Шишликов не оспаривал, и его волновали обязанности перед теми, кого Одиссеи оставляли дома в неведении и недоумении. «Неужели и так можно?» – удивлялся он, чувствуя, что до такой свободы ему ещё далеко.

Шишликов встречал на своём пути уже четверых таких людей. Главной их чертой было то, что при всех своих недостатках они не прокалывались на мелочах. Не мелочились. И пусть Терентию в футляр от инструмента кидали именно мелочь, жил он совсем другими измерениями. Более всего он походил на скрытого за выгоревшей на солнце одеждой титана. Инквизиция его не трогала, стражи порядка не замечали, и Шишликов не понимал, как можно пройти мимо ясного и пронзительного взгляда, которым обладал Терентий, и не очутиться в античности.

Дикий оливковый сад под вечерним солнцем, белые козы, и возле ручья Одиссей в залатанной хламиде. Возле него арфа, которую он время от времени теребит в попытках найти причину довлеющей тоски. Взгляд его направлен в сторону сползающего за горизонт солнца: интуитивно он чует, что там сокрытая большим расстоянием Итака. Но он не помнит, зачем ему туда нужно. Сладкий морок лишил его памяти, но не разорвал другую невидимую связь с украденным настоящим.

Легенда Терентия была проста: когда-то он отправился с другими музыкантами на поиски удачи в чужую страну. Поход растянулся на двадцать долгих лет. Приятели давно вернулись домой, а Одиссей продолжал слать супруге деньги и скупые обещания вернуться. Дети давно уже выросли, обзавелись своими семьями, жену называли вдовой, а он всё играл и играл на улицах бесконечную музыку. Не было возле него ни Кирки, ни Калипсо, удерживающих путника своими чарами, не было иных видимых объяснений. Он легко мог привлечь к себе нимф и русым чубом, и ровными рядами белых зубов, и волевым подбородком. И характер у Терентия ровный, мирный. Почему он оставался одиноким странником, было загадкой.

То редко, то часто Шишликов сталкивался с ним на торговых улицах. Иногда проходил мимо, иногда останавливался. В этот раз решил выяснить волнующий с детства вопрос:

– Почему шар голубой крутится над головой? Он же под ногами.

Терентий мягким баритоном обрисовал сцену иначе:

– Воздушный шар запускали, барышня с маменькой у парадной зазевались, а кавалер на извозчике рядом затаился.

– Чтобы украсть?

– Чтобы украсть.

– А барышня знает об этом? Она с ним в сговоре?

– А барышня с кем только не в сговоре. Отвечать всё равно кавалеру!

Шишликову захотелось поделиться с Терентием новостью о том, что им написана повесть. Он горячо размахивал руками в попытках как можно точнее передать уличному музыканту всю неуловимую уникальность пережитого.

– Про любовь?

– Да, про девушку одну удивительную. Как догадался?

– А про что же ещё пишут?

– Ну как? Про войну пишут, про достижение целей. Знаешь, как цели достигаются?

Терентий скорчил гримасу недоумения, но Шишликова такая ирония не остановила:

– Это я в этом году понял. Цель – это ещё та штука! Любая обоснованная цель достижима! Человек намеревается получить доступ к задуманному и тихо или громко об этом заявляет. Его заявления вне зависимости от громкости мир слышит. Его поиски рано или поздно приводят к нужным дверям. Путём проб и ошибок он эти двери одну за одной открывает.

– А если не откроет?

– Каждая дверь открывается в зависимости от серьёзности намерения и усердия. Трудности – только необходимые проверка или условие. Даже ошибки не случайны, и силы, на них потраченные, тоже необходимы, они потрачены не впустую. Достижение цели таким образом – дело времени и затраченных сил. Это обычное математическое уравнение, где цель равна времени, помноженному на среднее затраченное усилие. Как-то так: Z = T × E! Концентрация на цели зависит от серьёзности намерения. Помощь извне тоже зависит от собственной мотивации.

– Открыл секрет Полишинеля. Что ты мне азбучные истины втираешь?

– Подожди ты. Цель у человека внутри уже достигнута. Он словно беременный ей. И пока человек не разродился, его никто не тронет. Ему обязательно дадут время и силы на поставленную задачу. Сама цель определяет, сколько и как человек будет жить. Сама цель даёт силы, а не наоборот. Цель – это источник жизни. Источник и цель – это одно! Это я два пару месяцев назад понял. Сама цель делает человека непобедимым.

– Главное, ничего не выдумывай – пиши, что есть. Иначе отвечать придётся.

– Писать грех?

– Сочинять грех. Человеку с настоящим не разобраться, и он ныряет в вымышленную жизнь. И ладно бы сам во всём этом плавал, так он пишет другим о том, чего нет.

– Да я же не об Анне Каренине, не о Дон Кихоте. Галя есть. Она ходит по улицам Койска, исполняет Шуберта, и я вношу в человеческую библиотеку свидетельство о ней. Правду. Красивую правду – она другой не бывает. Пройдут века, перепишут истории стран и народов, от некоторых не останется и намёка, а правда о Гале у кого-нибудь да сохранится.

– А про Галю всё историческая правда? – спросил Терентий. – Койск – он где? Исказить, преувеличить – это примерить на себя маску. На эту маску начнут притягиваться не соответствующие настоящему тебе события и люди. Если и будут любить, то не тебя, а придуманную тобой маску. Радости от этого мало. Ты введёшь в заблуждение и себя, и других – заживёшь не своей жизнью. А только своя жизнь, поверь мне, красива.

– Я только название местных городов изменил. И имён несколько.

– И будут потом по выдуманным названиям альтернативную географию учить?

Шишликов выдавил из себя «пока» и скрылся в дверях почтового отделения. Попытки внешнего мира вытеснить из его жизни образ девушки, переехавшей прошлой осенью в Койск, воспринимались им болезненно и остро. Скромная студентка консерватории и тогда-то казалась Шишликову мимолётным эфемерным явлением, которое в церковной общине мало кто замечал, а теперь и вовсе превращалась в чистую фантазию. Сетевые сообщения о её музыкальных успехах и молчаливые социальные аккаунты слабо утверждали обратное. Она игнорировала его, закрывалась молчанием и сама призывала океан забвения поскорей снести всю прибрежную память о ней. Он боролся с вытеснением её образа новыми ежедневными событиями и как мог оправдывал свои письма Гале. Писал он их исключительно из потребности сохранять ту связь, которую она всячески пыталась обрубить и отринуть. Связь с Галей была и без слов – она и без писем была ключевой основой реальности. Он лишь проявлял её в удобные для скромной девушки формы, чтобы она, наконец, разглядела и признала её. Разве с Богом не так? Разве исповедование веры и пение молитв не то же самое? Признай Галя эту связь сразу, прими её за явность, и не было бы никаких писем и слов. Они бы стали излишни, как уже услышанный молитвенный призыв. А теперь он был вынужден изобретать всё новые и новые приемлемые формы соприкосновения с ней. Одной из таких форм становилась новая наука.