Читать книгу Последнее дело капитана Дымова. Белая версия. Умрут не все… - Андрей Дорогов - Страница 3

Голова слегка прояснилась, Егор чувствовал себя почти в норме и даже почти не мёрз.

Он знал – надо торопиться. Вялого обязательно надо найти, желательно сегодня. Смерти отделяли друг от друга четкие временные промежутки. Три смерти. Одна за другой, с промежутками в пять дней. А кто может поручиться, что не будет четвертой, пятой, десятой? Вот именно, никто. Егор, по крайней мере, точно бы не поручился. Через двое суток наступит тот самый пятый день. Значит, стукачка надо найти сегодня, край завтра и трясти его пока не расколется до самой задницы и не выложит всё что знает. Но, вот не факт, что он замешан в этом деле, да вообще хоть что-то знает. Кто он? Обычный нарик, плотно подсевший на дурь и которому осталось жить от силы лет пять. Качай, качай его. Как он может быть с этим связан? Сатанисты, ритуалы и Гоша – наркоман со стажем, который за дозу мать родную продаст. Не сходится. Зачем ему впрягаться в мокруху, за которую пожизненное светит. Мать то он, конечно, продаст, но убивать не станет. Зассыт, он всегда ссыкливым был, еще, когда район на район бодаться ходили, он позади всех держался, а то и слинять норовил. Качай, качай его Слон, качай».

Кличка Слон, тянулась за Егором с ранней юности, так его прозвали за то, что он оставался спокойным в самых яростных пацанских разборках. Никогда не жестил, не истерил, не впадал в ярость, и всегда стоял на своем – спокойно и твердо. Потом прозвище перекочевало в секцию дзю-до. Тренер, Семён Михалыч, однажды услышал, как пацаны так окликали Егора, и немного подумав, выдал:

– Ты, Егор, и правда, что твой слон, кого хошь сметешь, – засмеялся старый тренер, – и габариты противника не помогут.

Егор, был среднего роста и не сказать что крупный, скорее стройный и мускулистой.

Он печально улыбнулся, на это и запала Людмила, девушка серьезная, умная, знающая себе цену и воротящая нос от тупых спортсменов. Напором и фигурой своей – выпуклой грудью, плоским животом с кубиками пресса и поджарой задницей. Так, по крайней мере, она ему говорила.

Егор дотопал до дороги, и спрятавшись от пронизывающего ветра, за остановкой, прикурил. Первая затяжка пошла легко, а вот вторая… Вторая тяжело ударила в голову, прямо в левый висок, туда, где пряталась боль. И та, проснувшись, вновь запустила свои щупальца ему в мозг.

– О, Господи! – Он застонал.

Ноги ослабели, и Егор чуть не упал. Он выплюнул окурок и, навалившись на металлический столб поддерживающий крышу плечом, прислонился к холодному пластику лбом. Стало полегче, но не на много.

Он постоял пару минут, вроде отпустило.

«Нет, я так точно никуда не доберусь. До дома не дойду, до отдела тоже. Хоть бы патрулька проехала, тормознул бы. Не, кто сейчас по морозу кататься будет? Дрыхнут все в дежурке, или шлюх дерут там же. Сдохну по дороге. От боли лопнет что-нибудь в башке и атас, пишите письма, или сознание потеряю и замерзну».

Мысли, не смотря на боль, метались в голове, лихорадочно ища выход.

«Может вернуться? Нет, только не сейчас, не в таком виде. Что делать? Что делать? Гошу искать, так я себя найти не могу. Передохнуть надо. Где?»

Он сунул руку в карман. В нем, кроме ключей от квартиры, болталась еще какая-то тощенькая связка. Два ключа, один из которых, толстая металлическая таблетка – электронный от домофона.

«Как же он сразу не догадался. Вот он выход».

Ключи в карман он сунул еще утром, когда забирал макара из сейфа, вот тогда, чисто машинально, и кинул их в карман. Ключи были от квартиры, отжатой в свое время у бригадира из братвы Круглого, взятого с парой граммов беленького на кармане. И успешно утаенной от бдительного ока начальства. Парни из отдела использовали её кто как мог. Кто как конспиративную хату для встречи с соловьями, кто для утех с любовницами или не слишком привередливыми и достаточно симпатичными свидетельницами. В общем, каждый пользовался квартирой в меру своих фантазий и возможностей.

Егор сам пользовал её трижды, и всё по делу. Один раз для наблюдения за объектом, и два раза для встречи с информаторами. Квартира была, кстати, неподалеку отсюда. Пять минут хода.

Он постоял еще, потом попробовал пошевелиться – вроде ничего, дойти сможет. Ссутулившись и втянув голову в плечи, так вроде болело меньше, Егор побрел в сторону темнеющих справа домов, стараясь не делать резких движений, дабы не спровоцировать новых приступов боли.

До места он добрался без происшествий, если не считать того, что на полпути, нога его скользнула по обледенелой мостовой, и он был вынужден дернуться, чтобы не рухнуть на спину. От резкого движения, боль, вконец обнаглев, склизкой медузой, опутала голову. Да так, что потемнело в глазах. Сознание едва не покинуло его, но присев на корточки он переждал приступ. А после, когда в голове немного прояснилось, снова двинул к нужному дому.

Без сил опустившись на пол в маленьком коридоре, Егор вдруг обнаружил, что папку с бумагами забыл у Оли. Он поразмышлял над фактом своей забывчивости и пришел к выводу, что это хорошо. Будет формальный повод заглянуть, хотя он и так бы вернулся.

Егор сидел на грязном, истоптанном множеством ног полу, и мечтал, как сейчас бухнется в кровать и забудется блаженным сном, чтобы утром встать и опять рыть носом в поисках Вялого. Он начал прикидывать, где тот может быть, но понял – в нынешнем состоянии это бесполезное занятие. Ничего толкового он не надумает.

Молотки в голове слегка угомонились, боль не ушла, конечно, но хотя бы дала временную передышку. Егор тяжело поднялся, стараясь не слишком трясти головой, скинул ботинки и, кое-как пристроив на вешалку, ненавистное пальто рядом со старой, давно вышедшей из моды «Аляской», протопал в спальню. Она же гостиная, зал и все остальное – квартира была однокомнатной. В маленькой, загаженной комнате, кроме громадной кровати, плоского телевизора и ДВД проигрывателя на комоде, больше ничего не было. На полу, рядом с кроватью, лежала россыпь дисков. Егор пошевелил их ногой. На него, с разноцветных обложек, томно глазели грудастые блондинки и брюнетки, да потрясали выдающимися органами здоровенные мужики. Одним движением он запихнул это добро под кровать.

Егор швырнул в угол пиджак, стянул с плеч «подвязку»6 и, не раздеваясь, повалился на любовное ложе, так прозвали кровать опера. Лежать было не просто прекрасно, а удивительно и превосходно. Тупо стучало в голове, гудели натруженные за день ноги, а вот сон не шел. Казалось вот оно – долгожданное положение лежа, закрывай глаза и спи, ан нет.

Егор полежал, поднялся и, кряхтя как столетний дед, прошаркал на кухню. Скрипнул дверцей старенького «Минска». Кроме сохлого, даже на вид противного сыра, в белом нутре холодильника ничего не было. Зачем он заглянул в него, Егор не знал, видимо чисто машинально, так как есть не хотел совершенно, а вот чаю выпить в самый раз.

Но пошарив по полкам, кроме полбутылки дешевого коньяка ничего не нашел. Егор в задумчивости смотрел на коричневую жидкость. Свинтил пробку, понюхал – в нос шибануло запахом скверного спирта и сивушных масел. Понятно, бутылка Васи Тюнина, только он мог употреблять такую отраву.

Вернув коньяк на место, он вернулся в комнату и опять повалился на кровать. Закрыв глаза, Егор попытался уснуть. Сон, проклятый, всё не шел. Такое с ним бывало, когда он, доходя до определенной границы усталости, перешагивал через нее, а потом, ложась в кровать, чувствовал себя совершеннейшим бревном, этаким Буратино – одновременно мертвым и живым.

Раздеться бы и лечь по человечески, чтобы отдохнуть хоть чуть-чуть, но он еще не настолько перестал уважать себя, что бы ложится туда, где перебывало чёрте знает сколько женщин и мужиков. Простыни, скорее всего не менялись месяцами, девицам которых приводили сюда, было все равно где заниматься сексом, а приличных женщин на оперхату не водили.

Егору вдруг смертельно захотелось перевернуться на живот. Он подумал и перевернулся. Щека легла на колючее покрывало, и ему показалось, что он лёг лицом на воздушный шарик с водой внутри.

«Чёрт, что это та…»

Он все понял, встал и сдернул покрывало. На серых от времени простынях лежал использованный, а после старательно завязанный презерватив.

– Твою мать, черти, – выругался он вслух, – хоть бы убирали за собой, гады.

Он сгреб простыню за угол и рывком сдернул её на пол. Открыл комод, постельное белье, лежащее в нем, было не менее серо и пахуче чем то, что он сбросил на пол. Егор плюнул внутрь и задвинул ящик.

С отвращением посмотрев на кровать, он, подумав с минуту, вернулся на кухню. Достал бутылку и лихо вылил в себя половину. Так как пить Егор не привык, то задохнувшись от горечи, хлынувшей по пищеводу вглубь живота, закашлялся.

Отплевавшись, он, прихватив коньяк с собой, вернулся в комнату. Проведя рукой по выключателю, погасил свет и, поставив бутылку на пол, плашмя рухнул на кровать. Лежать с ногами, находившимися на полу, было неудобно. Егор поерзал и, подтянувшись на локтях, лег на кровать полностью.

Тело отяжелело, голова же, напротив, стала необычайно легкой. Впервые, за этот день, он почувствовал, как боль отступает. Она, эта долбящая изнутри черепа боль, вся как-то скукожилась и, не прощаясь, стала уходить. Но на пороге вдруг остановилась и в нерешительности оглянулась.

– Шалишь подруга, – Егор пьяно рассмеялся в темноту и, нашарив рукой бутылку, глотнул еще.

Вот теперь боль ушла, и даже дверью на прощанье не стала хлопать.

Правильно, именно так и должна поступать настоящая женщина. Он вновь хрипло расхохотался и блаженно прикрыл глаза. Тяжелое тело тянуло сознание вниз, в самую глубину сна, но легкая голова, пенопластовым поплавком стремилась вверх, на поверхность. Так он и застрял на границе между сном и явью, в этаком полудремотном состоянии, когда находишься еще не там, но уже и не здесь.

Мысли, в испуге разбежавшиеся от спиртного, набрались храбрости и стали возвращаться. Странные это были мысли, не мысли даже – размышления. Всё, в чём он боялся себе признаться, осмелело и настырно начало теребить его.

«Обрати на нас внимании, а? Обрати. Хватит убегать и прятаться. От себя не убежишь. А, мы это часть тебя. Может, настало время сесть лицом к лицу и поговорить?»

Егор попытался отмахиваться от них, но тяжелое тело не слушалось, и он сдался – поговорим.

Размышления покивали и, обретя вдруг плоть, расселись вокруг него.

Егор обвел их глазами.

Вот – тот, кем он был.

Вот – тот, кем он не был.

А, вот – тот, кем бы он мог стать, если бы…

Тот, кем бы он мог стать покивал, как бы соглашаясь с ним:

– Вот именно, если бы…

Это если бы имело красивое имя – Людмила.

…Люда, Людочка, Людмила…

Жена его будущая, терпеть не могла, когда ее называли иначе, чем Людмила. Не признавала она никаких уменьшительно-ласкательных сокращений, а уж от нейтрального Мила, шипела как рассерженная кошка. Чем вызвана подобная реакция, Егор, почти за десять лет супружеской жизни выяснить не смог.

Была она младше на его, на пару лет. Крепенькая девочка Людмила, с третьим размером груди, упругой попкой и стройными ногами. Круглым строгим лицом и рыжими глазами с загадочной поволокой. Когда Егор смотрел в эти глаза, всё казалось ему, что она чего-то хочет, но сказать или не решается или не может, а может, не хочет. Мол, сам догадайся, разгадай мою загадку. Егор вот, не разгадал, как ни старался.

Привлекла его будущая жена своей холодностью и неприступностью. Тем, что в упор не замечала его – красивого парня Егора, звезду спорта и без пяти минут чемпиона. Жаль, но пять минут эти, отделяющие его от международной арены, славы и гонораров, так и не прошли. Досадная мелочь, случайность, ошибка на тренировке, юношеская лихость и бравада подвели красивого парня Егора. Травма колена, врачебная комиссия и как итог – медный таз, если не сказать грубее, накрывший его мечту о славе. Так и остался он у этого самого таза, оказавшегося не медным, а деревянным и разбитым.

Учился он на юридическом, но больше времени проводил не в лекционных залах и пыльной библиотеке, а на татами, оттачивая броски и удержания. Кое-как переползал с тройки на тройку, благо преподаватели закрывали глаза на неуды в учебе. Все его незачеты перекрывали успехи на спортивных аренах, до тех пор, конечно, пока он завоевывал золото и серебро, овации и славу для Университета, пока, казалось бы, пустяковая травма, всё не перечеркнула.

Две дороги отныне лежали перед ним. Первая – заняться тренерской деятельностью, вторая – нырнуть с головой в учебу. Ни та, ни другая, его не привлекали.

Видел он таких вот молодых, как он тренеров, которые с пьедестала соскочили, а вот с иглы славы не сумели. И в силу своих способностей подменяли эти дозы суррогатами, кто алкогольными, а кто и наркоманскими. Себе он такого не хотел, нет уж – спасибо.

Учиться, он в себе ни сил не желания не наблюдал, но и пути назад не было. А был камень, в виде травмированного колена лежащий перед ним и два пути, уходящие от него, и право выбирать по какому идти. Только по сравнению с тем, что было у него за спиной, эти дороги были заросшими сорняком тропинками на фоне скоростного шоссе.

Егор взял академический отпуск и принялся штудировать науки, которые он так успешно пропускал занятый добыванием медалей.

Травмировался он благодаря Людмиле, а точнее мыслям о ней. Вместо того чтобы следить за противником, полагая его не ровней себе, Егор прорабатывал план завоевания строгой и чертовски привлекательной девушки, которая вот уже второй месяц пренебрегала его настойчивыми ухаживаниями. И закономерно пропустил проход в ноги. Как ни странно, именно эта травма и помогла ему привлечь её внимание.

Вернувшись из академического отпуска, он постоянно ловил на себе взгляды сокурсников. От сочувственных, до откровенно злорадных. Как же наш чемпион спустился с небес на землю, и теперь, подобно простым смертным грызет гранит науки.

– Привет, Дымов, – услышал он над головой.

– А, что? – Егор сидел в полутемном зале библиотеки над учебником по криминологии, и почти успел заснуть, убаюканный замысловатыми латинскими терминами.

– Привет, говорю, спишь что ли? – слова были сказаны с иронией, но на лице Людмилы, кроме холодной отрешенности, Егор ничего не прочел.

– Нет, – он смутился, откровенно говоря, в последнее время, ему было не до женского пола. Все время и силы забирала учеба.

– А, ты, значит, за учебу взялся?

– Можно подумать, у меня есть выбор, – фраза вышла злой.

– Да, ты, не злись, лучше скажи – ты в субботу свободен?

– Тебе зачем?

– День рожденья у меня, хочу тебя пригласить. Придёшь?

Егор пристально всмотрелся в лицо девушки. Решая, издевается она над ним, просто прикалывается или говорит всерьёз. Но, по красивому лицу он ничего, как ни старался, прочесть не смог. Поэтому уточнил.

– Ты это всерьез, или прикалываешься?

– Всерьез, – она чуть сузила рыжие глаза.

– А, с чего такая милость? То, пару слов для меня жалко, а то вдруг сразу на день рожденья завёшь? Жалеешь что ли?

– Жалею? – Людмила пожала круглым плечом. – Мне такое чувство незнакомо. Так ты придешь или тебя уговаривать надо?

– Нет, то есть да. В смысле конечно, – и совсем запутавшись, пояснил. – Нет, уговаривать не надо и конечно приду. Куда?

Девушка усмехнулась и назвала адрес.

– Только не опаздывай, в 19.00 жду.

Егор кивнул. И, только когда она ушла, плавно покачивая бедрами, он сообразил, что забыл спросить, кто еще будет.

В субботу в 18.30, дольше терпеть он не мог, Егор стоял у двери подъезда. Сжимая в руке букет – пять головастых, толстостебельных роз.

На звонок домофона долго никто не отзывался и Егор решил, что над ним зло подшутили. Но, едва он собрался швырнуть букет на землю и обматерить стальную дверь, как из домофона донесся запыхавшийся голос.

– Да. Дымов, ты?

Он облегченно вздохнул и выпалил.

– С, днюхой.

– Ты рано.

– Э, – он опешил, – боялся опоздать.

– Заходи.

Замок противно запищал, и он потянул на себя тяжелую дверь. Рывок по лестнице, травмированное колено заныло, но Егор, не обращая на него внимания, пулей влетел на третий этаж.

Замер перед массивной, под дерево, дверью, он поискал кнопку замка, не найдя, осторожно постучал костяшками в металлический косяк.

– Заходи, – раздалось приглушенно.

Ручка плавно провернулась, и он вошел в полутемный коридор. Вопреки ожиданиям из квартиры не доносилось звуков, характерных для весёлой вечеринки. Ни тебе музыки, ни смеха.

В голове мелькнуло, может он ошибся и праздник будет не в субботу, а в воскресенье?

– Люда, ты где?

Из-за двери расположенной справа донеслось:

– Дымов, дверь закрой на ключ.

Он оглянулся, запер дверь и сказал:

– Слушай, ты чего меня все по фамилии завеешь, у меня имя есть, и почему никого нет?

– Тебе как отвечать, по порядку? – Снова донеслось из-за двери.

– Как хочешь.

– Тогда отвечаю на первый вопрос. Нравится мне твоя фамилия. А на второй – зайди сюда и узнаешь.

Егор сбросил ботинки, повесил куртку в шкаф и осторожно приоткрыл дверь.

– Люда, что за шутки? – В комнате было темно.

Никто не отозвался, Егор зашарил рукой по стене в поисках выключателя. Но вместо гладкого, холодного пластика, рука наткнулась на что-то мягкое и теплое. Он отдернул руку и обернулся. Прежде чем дверь захлопнулась, он разглядел смутную фигуру. А затем его обняли мягкие руки, а рот закрыли пахнущие шоколадом и вином губы.

Он выпустил букет из рук и подхватил обнаженное тело на руки. В перерывах между поцелуями он прошептал:

– Люда, ты?

– Какой же ты дурачок, Дымов. Неси меня на кровать.

Больше в эту ночь они не говорили.

У них вообще сложились странные отношения. На людях Людмила старательно делала вид, что с Егором у нее чисто шапочное знакомство. Привет-привет, пока-пока. Но, по ночам! О, эти ночи. Они словно пили друг друга и не могли напиться. Днем бесстрастная и отчужденная, по ночам она словно вулкан извергала на него лаву своей страсти.

Поначалу его обижало такое положение дел, но вскоре он с ним смирился, тем более что в нынешнем положении Егору приходилось вертеться словно волчку. Поток дотаций, с уходом из большого спорта, иссяк, стипендии он не получал, так как еле тянул учебу. Вот приходилось работать, ночным сторожем в детском саду. Зарплата не ахти, но вместе с пенсией матери жить можно. Так и крутился…

Тот, кем бы он мог стать, покивал, словно с чем-то соглашаясь.

Тот, кем он был, наклонился к Егору и зашептал:

– Что, туго братуха?

Егор согласился:

– Туго.

– А, ты, что хотел?

Егор пожал плечами:

– Того же, чего и все.

– Во, как, – тот, кем он был, склонился еще ближе, горячее дыхание обожгло ухо, – а, откуда ты знаешь, чего все хотят?

– Не знаю, догадываюсь.

– А, я вот, представь себе, не догадываюсь, просвети меня, а, братуха.

Егору надоел этот разговор, он и не представлял себе, что может быть таким въедливым.

– Отстань, ты это я, а значит, знаешь тоже, что и я.

– Да ладно тебе, чё ты ломаешься, как девочка-целочка?

– Пошел на фиг, урод.

– Хе-хе-хе, – тот, кем он был, заперхал горлом, – ну ладно, не хочешь говорить, так я тебе скажу. Хотел ты мил человек, счастья, да, братуха, простого человеческого счастья. Семьи крепкой, жену любящую и любимую, детей – мальчика и девочку, да, или девочку и мальчика. Работы хорошей, приносящей моральное и финансовое удовлетворение, да.

Эти его, да и а, в каждой фразе, были противны Егору до омерзения. Но, ведь он сам так разговаривал, когда проводил допросы. Знал, как это нервирует, заставляет злиться и значит сказать больше того что собирался.

– А, что у тебя есть, а, братуха?

– А, что у меня есть? – эхом повторил Егор.

Тот, кем он был, покивал.

– Что! Есть! У нас! – Тот, кем он был, медленно проговорил фразу, делая ударение на каждом слове. – У нас, понимаешь, у нас!

В пространстве повисла тягостная тишина.

– А, братуха? Что, есть у нас? Молчи, молчи, – тот, кем он был, прижал палец к его губам, – я, тебе, скажу, я, – он лихорадочно шептал, глотая окончания.

И, закончил по слогам шепотом, тихим-тихим:

– Ни-хе-ра!

И заорал в пространство, прямо Егору в ухо:

– Э-ге-гей! Ни хера! Слышите вы, – тот, кем он был, повернулся сначала к тому, кем он не был, а потом к тому, кем бы он мог стать, – ни хера у нас нет. И у вас тоже нет, ни хера нет!

Проорав это, он враз, спущенным шариком, осел и тихо заплакав начал напевать:

Был я в школе герой, я учился на пять.

Я знакомые буквы любил повторять.

Я разглядывал книги как шифр, я пытался узнать,

Что такое весна.

Лишь однажды пытался я школу поджечь,

Да учитель узнал, спички выбросил в печь.

Мне хотелось огня и тепла, я не мог больше ждать,

Когда будет весна… 7

Егор слушал его и, кивая в такт, тихонько повторял:

– Ни хера. Ни хера. Ни хера…

Он закрыл глаза и стал размышлять, как он добился того, что к тридцати трем годам у него собственно ничего нет, как говорил тот, кем он был – ни хера!

Ни семьи, как-то всё у них плохо складывалось с Людмилой.

Тайком они встречались до самого окончания института, её окончания, училась она на два курса младше и не на юридическом, а на финансовом.

Он, уже пахал в ментовке, когда они расписались. Без лимузинов, белого платья, голубей и банкета. Он, она и два свидетеля. Свидетельница – подружка невесты и свидетель, приятель свидетельницы.

Жить стали в однокомнатной квартире, папаша её подсуетился, был он мелким чинушей в налоговой службе, но хватку имел стальную, такую, что не вырваться, а вырвешься, так пожалеешь, что оказался на свободе.

Сейчас оглядываясь на прожитые годы, он удивился, как они прожили с Людмилой девять лет? Почему не разбежались раньше, тогда, когда начались все эти недомолвки и разлады. Что их держало рядом друг с другом? Детей у них не было. Егор даже не мог сказать почему. Он не хотел? Хотел. Людмила? Она вроде тоже как ничего против не имела. Планы совместные строили, над именами спорили. Но рождение все откладывали. То, денег не было на содержание, то условия не позволяли, то вдруг её карьера в гору пошла, и уход в декрет рубил все на корню, так что…

Так что, а что так?

Охладели они друг к другу или…

Или это она растеряла к нему чувства по дороге к успеху? Или это он измотанный работай, очерствел душой?

В общем и целом, совместная их дорога вдруг начала расходится и чем дальше они шли, вроде как рядом, но уже не вместе, тем всё дальше отдалялись их жизненные тропки. Его вправо, а её влево…

Вот-вот влево, а точнее налево.

Егор, как сейчас, помнил тот августовский жаркий вечер. Людмила задерживалась на каком-то толи совещании, толи встрече с клиентами, или вообще на корпоративе. Она говорила ему утром, когда собиралась на работу, да он, занятый мыслями о предстоящей выволочке от начальства, пропустил её слова мимо ушей. Запомнил только, что вернется она поздно и чтобы он не беспокоился. Вот Егор и не беспокоился. Он катил в троллейбусе на встречу с одним замечательным стукачком, обещавшим напеть кое-что интересное. Время восемь по полудню, а рогатый старичок битком. Плотная и потная масса людских тел прижала Егора к окну на задней площадке, прямо напротив распахнутая форточка, из которой бил в лицо поток теплого воздуха. Егор невидяще смотрел на летнюю улицу, прикидывая вопросы, которые надо задать информатору.

От мыслей, бродивших в голове, его отвлекло алое пятно, промелькнувшее за окном. Егор сфокусировался на остановившемся рядом алом джипе, обтекаемом и мускулистом, словно присевший перед прыжком бультерьер. Тонированные окна скрывали пассажиров, и он остро позавидовал им, наслаждающимся кондиционированной прохладой кожаного салона, а то, что салон кожаный, он знал доподлинно. Точно такая тачка была у Людмилиного шефа. Мощная, красная словно флаг, ушедший в небытие страны, до отвращения красивая и роскошная.

Загорелся зеленый свет, троллейбус дернулся и поехал, джип плавно тронулся проезжая мимо окна, у которого стоял Егор. Но уехать далеко они не успели, вновь остановившись едва миновав перекресток теперь уже в пробке. Сейчас Егору был виден только зад машины и часть передней дверцы со стороны пассажира.

Нетерпеливо он взглянул на часы.

Твою мать, на встречу со стукачом он опаздывал, а впрочем – плевать, не барин подождет. Егор вновь посмотрел на замершую рядом машину. Черное стекло, отражавшее троллейбус и толпу, истекающую потом в нем, поехало вниз. Из окна показалось тонкое запястье с изящной кистью, с зажатой меж пальцев дамской сигаретой с пегим и чуть кривоватым столбиком пепла. Длинный палец с ухоженным алым ногтем легонько стукнул по сигарете, стряхивая пепел. Егор терпеть не мог таких вот ногтей – длинных и острых, словно у хищной птицы, да еще такого вызывающе красного цвета, словно их обмакнули в кровь. Людмила его, как раз вчера вернулась из салона именно с таким маникюром, хотя и знала, что ему это не нравится.

Рука исчезла в салоне, но вновь появилась, но теперь уже вольготно расположившись в проеме открытого окна. Красивая рука, машинально отметил Егор – гладкая, загорела и.… Вот ведь странно, смутно знакомая.

Вдвойне странно, что знакомых обладателей таких шикарных машин у него не было. Если не считать…

Вот бл..ь.

Он весь покрылся липким, горячим потом.

Вот бл..ь.

Если не считать за знакомого шефа Людмилы. Но Людмила не курила. Или курила?

Вот бл..ь.

Троллейбус дернулся и чуть продвинулся вперед.

За опущенным тонированным стеклом, прямо в шикарном кожаном салоне, сидела Людмила?

Людмила.

Егор бессильно ткнулся лбом в перекрестье рамы, силы внезапно покинули его. Почти напротив него, чуть наискосок, в салоне чужой машины, сидела его жена. Он полностью не видел её, но не узнать просто не мог. Ее волосы, ее профиль, ее шея, ее плечо, ее, мать твою, рука…

Курящая, и весело улыбающаяся, можно сказать хохочущая, наверное, в ответ на удачную шутку скрытого от взгляда Егора водителя. Давно он не видел ее такой беззаботной и веселой, и никогда она так не смеялась его шуткам. Никогда.

Глаз он не видел, но был уверен – они блестят, тем блеском, что некогда блестели в темноте их спальни, когда она верхом на нем устраивала дикую и бешеную скачку страсти.

Вот бл..ь.

Бессилье ушло, сменившись бешеной дрожью готовых к действию мышц. Он кинулся дальше по салону, расталкивая возмущенно гомонящих пассажиров, чтобы полностью увидеть жену, но троллейбус тронулся с места, а джип, взревев мотором, рванул вперед, словно торпеда, пущенная по вражескому миноносцу. Увидев набирающий скорость джип Егор, сменил курс, пробиваясь уже к дверям, но замер, не дойдя до выхода.

Какого черта! Он все равно не успеет, машина умчалась не догнать. Егор обуздал бешеный порыв выскочить из горячего нутра троллейбуса и разрядить всю обойму в зад красной машины и облокотившись на поручень, замер, закрыв глаза и прижавшись лбом к горячему и липкому металлу.

Мысли поначалу вихрем крутившиеся в голове, замерли и поползли усталыми улитками.

Как, такое может быть? Его Люда и… Нет, нет, нет, он ошибся, просто ошибся, мало ли похожих людей. Он начал лихорадочно вспоминать, во что была одета жена утром. Да, вроде, как всегда – строгий темно-синий костюм, нет, нет… Жара, на улице жара. Она надела льняную и при этом безумно элегантную, как ему казалось, светло-серую пиджачную пару. Точно! Юбка чуть выше колен оттенявшая загар гладких ног и приталенный пиджак на одной пуговице, а под ним шелковая полупрозрачная блузка с рукавом три четверти – точно!

А, эта сидевшая в машине?

Он до боли зажмурился, восстанавливая в голове только что увиденное. Так, так, так. Кисть с зажатой сигаретой. Дальше гладкая загорелая рука, острый бугорок локтя и… и… и плечо!

Егор облегченно выдохнул, только сейчас заметив, что все это время не дышал. Плечо – голое, круглое и красивое! И что-то такое красное, легкое и на тонких бретельках. Так что, это была не она. Нет, не она – не Люда.

Он успокоил себя, хотя в глубине души…

В глубине души он знал – что-то не так. Они не спали вместе вот уже несколько месяцев. Точнее спали, но каждый под своим одеялом. Он даже не помнил предлог, под которым жена достала второе одеяло, толи ей жарко было, толи наоборот холодно. Последний раз они занимались любовью в начале неожиданно холодного июня. Он тогда пришел домой ближе к полуночи, жутко уставший и злой. Не поев, и даже не приняв душ, что для него было редкостью, завалился спать. А под утро, когда начало светать, он проснулся от того что ощутил руку Люды на своем животе. Не поняв спросонья, в чем дело он хотел сбросить её, но мягкая ладошка, приподняв резинку трусов, нежно погладила его член, и Егор мгновенно возбудившись, ужом, скользнул под одеяло жены.

Егор прекрасно помнил этот момент, так как до этого у них был месячный перерыв, а потом так внезапно. Он помотал головой, отгоняя воспоминание, сегодня, край завтра он выяснит всё. И это внезапное охлаждение к нему и где она была сегодня вечером.

Он, конечно, ничего не выяснил. Не смог. Порывался спросить, уже открывал рот и не мог. Не мог! Не мог и все тут.

Он ненавидел себя за эту слабость, ненавидел её за то, что она одним своим присутствием превращает его из веселого зубоскала, жесткого как рессорная сталь и гибкого как ивовый прут, в безвольную тряпку.

Егор не сумевший выяснить всё напрямую начал следить за женой – во сколько уходит, когда приходит. Явных изменений он не обнаружил. Да и сложно было что-то заметить, когда сам бываешь дома набегами.

Вот только во взгляде Людмилы он начал замечать безразличие и отрешенность, частенько сменяемые раздражением и брезгливостью что ли? А, хуже, последнее время она всеми силами старалась избегать его прикосновений, даже самых невинных и мимолетных, что бесило и обижало его больше всего.

Её любовь ушла, это было очевидно даже такому слепцу как Егор, но почему и когда это произошло, он не знал. Выяснить же не хватало духу.

Она не любила его, а он?

Он, любил?

Любил…

Любил и ненавидел одновременно. Эта гремучая смесь из противоположных чувств сильно отравляла ему жизнь. Заставляла нервничать и срываться, конечно же, на работе. И всё чаще он замечал – любви остаётся всё меньше, буквально на самом донышке, а вот ненависти… С ненавистью было сложнее.

Не смотря на жуткую загруженность и вытекающую из этого тупую усталость, он оставался обычным молодым мужчиной с обычными для мужского племени потребностями, если не в любви то в сексе, если не во внимании, так хоть в интересе к собственной персоне.

Тем более, мужчиной он был видным – симпатичным и обаятельным, с хорошо подвешенным языком и чувством юмора, на его шутки коллеги всегда отзывались дружным смехом. Только Людмиле они почему-то не нравились. Многие девушки и женщины их большого отдела, как обремененные второй половиной, так и одинокие, проявляли к нему интерес. Егору льстило такое внимание со стороны коллег. Да и он сам, чего греха таить, выделял из женской массы дознавателя Оксану. Ксанку, как её звали опера между собой. Стройную хохотушку с копной вечно растрепанных рыжих волос, с веснушками, хаотично рассыпанными по лицу и плечам, во взгляде которой он легко читал неприкрытый интерес к себе. И Аллочку, пухленькую бухгалтершу, очаровательно красневшую при его виде и во время посиделок норовившую сесть рядом и прижаться то круглым коленом, то пышной грудью.

Холодность Людмилы подтолкнула его на кривую дорожку неслужебно-служебных отношений. И все было бы хорошо, тем более что девушки кроме чисто плотских удовольствий от него ничего не хотели, если бы не одно но.

Однажды, на совместной попойке, Ксанка, поймавшая его недвусмысленный взгляд, украдкой, когда алкогольный градус сослуживцев поднялся настолько, что никто уже не замечал, куда и с кем уходят коллеги, утащила его в свой служебный кабинет. Едва за их спинами закрылась дверь, Егор сжал прильнувшую к нему девушку. Губами жадно нашел ее рот и…

Чуть не оттолкнул Оксану. Он не мог, не мог, мать его, целовать чужую женщину, виделся ему взгляд прищуренных глаз Людмилы направленный ему спину. Чудилось, вот она – рядом, видит, знает.

Гладя худое тело Ксаны, ощущая под ладонями сочную грудь и узкие бедра, ему все казалось, что это не она под его руками, а Люда с ее упругим задом и полными бедрами…

Он всё ещё любил её, самую малость, но любил и не мог вот так, за ее спиной…

Не мог и всё!

Ни работы.

Сыщицкие будни, казавшиеся со студенческой скамьи такими романтичными, полными азарта и адреналина, на деле оказались – рутиной?

Можно и так сказать. А можно по-другому.

Был в его работе и азарт, и адреналин был. Но еще больше было бумажной волокиты. Бумаг, бумажек, бумаженций – протоколы, рапорта, отчеты, планы и куча другой макулатуры, заполнять которую в соответствии с нормами не хватило бы и суток.

Круг его общения, помимо коллег, заполняли преступники, фигуранты, свидетели, потерпевшие. Большинство которых, надо сказать, были не самыми лучшими представителями своего рода. Мужчины – хитрые и подлые, готовые ради наживы пойти на многое. Женщины – продажные и лживые, ради своего интереса ложащиеся под чужих мужиков.

О «соловьях», то бишь сексотах, агентов мать их, он вообще предпочитал не думать до тех пор, пока в них не возникала надобность. Более отвратительного для себя общения он и придумать не мог.

Егор понимал, что где-то там, вне сферы его профессиональных интересов, есть хорошие, добрые люди, честные и верные, но вот общаться ему больше приходилось с наркоманами, проститутками, убийцами и ворами. Причем не теми – овеянными блатной романтикой, а приземленными, глупыми, изворотливыми и трусливыми.

Понимал, но что делать с этим пониманием не знал. Егор устал от своей работы, от вечной беготни и спешки. От грязи – физической и моральной, но продолжал тянуть лямку. Оставаться дальше в системе, было выше его сил, но и выйти из неё он не мог. Его знали и уважали, кто-то ненавидел, кто-то боялся. Вот только никто не любил.

Безнадега эта, в личной жизни и на работе, давила крепче промышленного пресса, изматывала физически и что хуже морально. Один напряг сменялся другим, без промежутков для расслабления. Нервы истончались, раздражение копилось, прорываясь в самый неподходящий момент, а снять его не удавалось.

Егор не пил, испытывая отвращение к крепкому алкоголю, на совместных попойках довольствуясь пивом или вином. Раньше помогали тренировки, но теперь, ни сил, ни времени, чтобы побороться не оставалось.

Вот Егор и сатанел, изредка, когда совсем припекало, срываясь на задержанных.

С недавних же пор зачастившие головные боли совсем выбили его из колеи.

Егор пьяно оглядел ночных гостей. Нашарил рукой бутылку, глотнул.

Сумрачный морок всё больше затягивал его в себя.

– Всё пацаны, баста, не лечите меня. Идите на хер и так плохо.

Он допил остатки дрянного коньяка и, глядя как вереница призрачных теней потянулась к выходу, крикнул в спину уходившего последним тому, кем он был.

– Всё у меня будет, понял. Только сук этих найду и будет…

Но, тот, кем он был, даже не оглянулся.