Читать книгу История Аквариума. Книга флейтиста - Андрей «Дюша» Романов - Страница 6

Конечно, это может показаться абсурдным, но, с моей точки зрения, свое начало «Аквариум» берет с берегов реки Сестры. Причем с той ее части, которая находилась на территории Финляндии и была так беззаветно возвращена или отдана, если хотите, самим Ульяновым еще в 1918 году финнам, а затем временно возвращена под территорию пионерского лагеря Всероссийского театрального общества (ВТО). Из года в год в периоды между весной и осенью территория сия обычно осваивалась молодой наследной порослью театральной общественности Ленинграда.

Наш исторический момент обуславливался границами пионерского лета 1969 года и с точки зрения мировой истории для этих «исконно псковских» земель особого интереса не представлял, если не учитывать отличную погоду, а значит, и общее хорошее настроение. Кто знает, о чем мечтал, что придумывал и вообще что думал о себе и о своем предстоящем каждый из будущих создателей группы «Аквариум», и это ли в конечном итоге важно? Просто уже подходило время, когда нечто подобное должно было появиться.

Из репродукторов каждое утро в воскресенье в 9.15 пели веселые песни и рассказывали анекдоты в программе «С добрым утром!». Beatles намеревались в начале осени выпустить уже записанный «Abbey Road». Израильтяне уже который год расхлебывали преимущества семидневной войны, а СССР стоял в этой связи на пороге невиданной эмиграции, где даже «друг степей – калмык» при определенном усердии мог стать коренным евреем и отправиться обустраивать Голанские высоты. Это было время всеобщей подготовки всего и ко всему. СССР двигался к «застою», а художники к «газа-невской» культуре.

Из репродукторов неслись игривые: «Я пушистый маленький котенок…» и «Трус не играет в хоккей…», а совсем молодые Алексей Хвостенко и Анри Волохонский[2] писали «Над небом голубым…» и «Хочу лежать с любимой рядом…». Модникам и стилягам дружинники в «пунктах охраны правопорядка» резали ножницами узкие брюки и джинсы, а отчаянные меломаны на «галере» торговали Rolling Stones и Beatles на «костях».

Советские телеобозреватели, пользуясь элементарной непросвещенностью своих редакторов, умудрялись делать музыкальные заставки к своим программам из «It’s been a hard days night» и «She loves you», а дети в пионерских лагерях хором пели «Анаша, анаша, до чего ж ты хороша…», ни на секунду не догадываясь, что же это такое.

Это было забавное время наивных открытий и осознания самого себя, без чего, наверное, человек не мог по-настоящему жить и думать… Это был официальный конец хрущевской «оттепели» и начало долгого сна, за время которого и произошли все описываемые ниже события.

Это было время, в которое просто не мог не появиться на свет этот странный младенец под странным именем «Аквариум». Тогда, в 1969 году, о нем еще не помышляли, но его появление уже начинало определяться последующими событиями.

Конец июля месяца. Финский берег реки Сестры. «Стереофоническая труба» (которую помнят и Андрей Ургант[3], и Борис Гребенщиков[4], и ваш покорный слуга, и еще несколько парубков из старших отрядов, потерпевших от тогдашнего предводителя пионерлагеря – Шнобеля[5]), загадочные сигареты «ТУ-134» и уникальное для того времени умение брать аккорды на гитаре…

Те времена вообще отличались удивительным отношением к этому инструменту. В те годы музыкальная фабрика им. Луначарского выпускала шести– и семиструнные гитары в равном количестве, и это уже было проблемой.

Что выбрать или попросту – «С чего начать?».

Ну посудите сами – все предшественники, что были лет на десять старше и любили спеть что-нибудь про «Гражданку Никанорову» или про «Порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь…», использовали исключительно семиструнку, и только малая часть квартирных певцов имела навык музицирования на шестиструнке. Вся страна ходила в бесконечный поход и у костра пела под семиструнку, наслаждаясь печеной картошкой и искрами на ветру… И никто и никак не мог ответить на вполне естественный вопрос: «А The Beatles на скольких струнах играют?»

Это сейчас по телевизору круглые сутки MTV, и количество струн можно подсчитать на экране телевизора. А тогда не было никакой информации, кроме как о пленумах Политбюро и заседаниях Секретариата Правления Союза композиторов.

Но даже они, эти светила-композиторы, не могли тогда с уверенностью ответить на такой серьезный концептуальный вопрос. Так что даже в подобной мелочи приходилось надеяться только на свою интуицию.

А вот она-то как раз чаще всего и не подводила!

Выбор был сделан уже тогда! В руках появилась шестиструнка, которая, наверное, и определила все, что впоследствии пришлось делать. Она вынесла нас за рамки обычного романса и ленивого томления за рюмкой водки. Этот выбор дал силы не замерзнуть в лесу самодеятельной песни и спас от «тающих и гаснущих свечей» в том количестве, в котором они могли бы прилипнуть к еще не до конца сформировавшимся юношеским умам.

Хотя, если быть справедливым, – то, что случилось, случилось бы и без шестиструнки, но, видимо, чуть иначе и, наверное, несколько позднее, чем этому следовало бы произойти…

…Ну а сейчас Борис брал аккорды на гитаре и пел что-то загадочное из ежедневного репертуара для прилежного учащегося 239-й математической школы города Ленинграда. В те летние, милые, теплые дни это было нечто типа:

Прелесть подобных песен заключалась в том, что их припевная часть была доступна всем. И даже толком не имеющие слуха люди могли лихо подпевать, ну а те, кто мог и хотел блеснуть исполнительским умением, всегда мог в припевной части спеть и второй голос, превращая жизнь соседей по дому, где эта песня исполнялась, из чистого ада в относительно гармоничный вертеп.

«Мать вашу за ногу!» – неслось из ленинградских окон.

Вообще о вечеринках того времени надо рассказывать особо. Пели тогда везде. В каждом доме была гитара. При необходимости семиструнка переделывалась в шестиструнку – и дело шло. Не в буквальном смысле переделывалась, а просто перестраивалась из обыкновенного арпеджио семи на более сложный звукоряд шести струн.

В те времена гитара еще не рассматривалась как объект извлечения высоких энергий, в цене был текст и сам голос, который чаще и являлся достаточным для абсолютного равновесия с окружающим.

Люди особенно никуда не спешили, да и спешить толком было некуда. «Железный занавес» жестко определял границы пространства передвижения, а перспектива «светлого будущего» со сторублевым заработком и пожизненной должностью «младшего научного сотрудника» давала право до дыр зачитывать «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких и ждать «счастья каждому, даром и чтоб никто не ушел обиженным…».

Короче, из года в год по принципу – стрелять друг у друга «трешку» или «пятерку» от аванса до получки…

Так что пение под гитару было занятием столь необходимым и желанным, что могло порой затмить блеск граненого стакана в руках поющих и даже в какой-то степени изысканность математических коллизий «13», «33», «72» и «777» портвейнов. Хотя одно другому никогда и не мешало, скорее наоборот – придавало банальной «оттяжке» налет гурманства.

Не могу сказать точно почему, но основным местом для начала пения чаще всего служила какая-нибудь раковина на кухне, точнее пространство под ней, откуда и начинался кухонный концерт. Народ рассаживался рядом на полу и слушал. И какие это были зрители! Не знаю, в чем дело, может быть, напитки тогда были мягче и натуральнее или закуска шла без «консервантов», только миролюбивое качание в такт любой песне «не будило чудовищ» и умиротворяло самых активных, без всякой «травы»…. Да и слова-то такого «трава» – не существовало….

Woodstock еще только должен был вот-вот случиться. Все хиппи Америки еще только собирались в дальнюю дорогу, а выражение «Are you groovy?» только готовилось завоевать весь мир или хотя бы соответствовать тому, что мы впоследствии под этим подразумевали. Короче, весь набор словесной и жестовой символики только собирался перепрыгнуть через забор «железного занавеса», а нам только предстояло узнать, что есть еще что-то на земном шаре помимо Тамбова и Люберец…

В те давние времена уже имевшие представление о джинсах граждане еще и не догадывались, что уже скоро в угоду моде им придется носить эти самые джинсы рваными, на манер «последнего писка»; мальчикам отращивать волосы до такой неприличной длины, что военрукам и руководителям военных кафедр по ночам будет сниться все мужское население страны, аккуратненько подстриженное и направленное в армию для прохождения дальнейшего планового подстригания и бритья усов… Да и вообще, ссылка в армию как основной метод работы с молодым мужским населением еще только набирала обороты….

Иногда доходило до полного абсурда – мальчишки стремились получить «высшее образование» (обучение давало отсрочку) порой лишь как средство туда (в армию) не идти.

Эталоном красоты уже скоро станут расклешенные брюки и джинсовые куртки, а власти начнут бояться, что за эту ветошь их народ «и родину продаст».

Или продал?

Так порой казалось тем многочисленным ее представителям, не занятым в сфере производства, которые отвечали за всеобщую идеологию и цепкий порядок.

Вообще, в места скопления народа в большей степени ходили как раз эти самые его правофланговые представители, а не народ сам по себе. Народу было интересно потанцевать и оттянуться с девушкой. Правый же фланг занимал наблюдательную позицию и посматривал друг за другом и вообще, как бы кто чего не сделал!

А если случалось что-то не совсем понятное, то немедля бежал докладывать куда и кому надо, что там-то и там-то, тот-то и тот-то или те-то и те-то то-то сказали, сделали, поставили, спели, нарисовали, подумали или собираются предпринять…

И так здорово это в масштабе всей страны происходило, что говорить, думать, делать самим толком ничего было нельзя – могли заинтересоваться и не понять…

А вот если тебя не поняли, то это и был, пожалуй, самый страшный грех. Надо делать все просто и понятно, уж во всяком случае для проверяющего…

Да вспомните любого милиционера, от которого вы чего-то хотите или вам надо ему что-то объяснить. Первое, что он вам скажет в ответ, будет обязательно: «Не понял!!!»

И не пытайтесь повторить вопрос, ответ будет идеально схож с первым: «Не понял!!!»

И ваше счастье, если за этим «Не понял!!!» не прилетит дубинка…

Так вот, чтобы такого не происходило, в те далекие шестидесятые и семидесятые люди стали привыкать все делать так, чтоб этот вопрос вообще никогда не возникал…

И сотворилось прекрасное общество довольных всем и всегда!

Но были редкие представители городских джунглей, которые умудрялись на этот стиль жизни не обращать внимания. Они видели себя и себе подобных в некоем абстрактном пространстве, одновременно находящемся здесь и нигде, которое они ощущали и конкретные границы которого могли определить только сами.

И вот в какой-то момент пришло время не только заполнять и оттенять его собой, но определить его именем. Потребовалось обозначить, а вернее, дать точное название, по которому можно было бы его легко найти в холоде Северной Пальмиры. Нужно было им утолить свою жажду.

И такое имя появилось, это был – Rock-n-roll[6]!!!

…Вот тогда и возникла легенда появления «Аквариума». Ни «колом времени» до, ни «колом времени» после.

Благодаря феномену Beatles и всему, что за этим последовало, у многих появилась надежда на то, что в жизни все же многое может меняться, а значит, появляется смысл в ее исследовании.

Beatles пели песни, и многие хотели делать это так же, как они, или хотя бы очень похоже… Ах, это сладкое время подражаний! Как быстро оно проходит, и вот уже надо делать что-то дальше, делать свое, делать непохожее, а то и попросту новое… Да кто об этом задумывается в годы молодые?

Тогда-то Борис и Джордж[7] что-то затеяли. И из этого «что-то» немедля появилась группа. Долгих страданий на предмет названия группы не было. Понадобилось всего несколько дней. Это сейчас, спустя годы, музыканты подолгу собирают аппарат, репетируют, что-то записывают и только после этого с робостью ворон заявляют о том, что появилась на свет новая группа. Тогда было достаточно двух вещей:

1. Желания!

2. Названия!

Все! Остальное прикладывалось само…

Последняя версия возникновения мифа под названием «Аквариум» такова – будущий математик и социолог Борис Гребенщиков, прогуливаясь со своим дворовым приятелем, будущим врачом Анатолием Гуницким, меж двух скамеек по улице Бухарестской, пришел к выводу, что иначе как «Аквариумом» в своей будущей музыкальной карьере они называться не хотят.

Случилось это в 1972 году.

На тот момент для жителей Ленинграда, что интересовались музыкой, не было больших возможностей удовлетворить свою страсть. Всего две программы телевидения на черно-белом экране могли подкармливать стандартный зрительский интерес лишь где-то с 16.00 до 21.00. Радио, конечно, пело с утра до ночи, но было скучным, как газетная передовица. В Кировский театр и Филармонию билетов было не достать.

Короче, музыкальному подростку можно было только ходить на музыкальные среды в Союз композиторов к Абраму Григорьевичу Юсфину[8] или забежать в «Молоток» на танцы. Ну и, конечно не обойти своим вниманием Клуб любителей музыки, что возник на факультете прикладной математики ЛГУ в территориях, ограниченных акваторией реки Невы, Песками и владениями Смольного института, большей частью с семнадцатого года абонированными под партийные «номера».

Именно там, в Клубе любителей музыки, Анатолием Августовичем Гуницким впервые были обнародованы тезисы о гастрономической ипостаси любой поп-музыки[9]. В них конкретизировались некоторые особенности процессов пищеварения в свете творчества некоторых музыкальных ансамблей и их влияния на «человека слушающего» в разных бытовых ситуациях, как то: завтрак, обед, ужин.

Теория имеет своих последователей и по сей день.

Надо отдельно сказать, что в то время слово «pop» носило авангардистский оттенок и считалось элитным. В конечном итоге те же самые The Beatles в лексике шестидесятых-семидесятых скорее назывались поп-группой, чем рок-н-ролльной. Играли они рок-н-ролл, но само понятие «рок-н-ролл» тогда было исключительно стилевое.

Слово «рор» ворвалось тогда во всемирный лексикон из художественных салонов и быстро становилось понятием культурологическим. Не отставала в этом направлении и музыка. Играешь Chuck Berry – ты рок-н-ролльщик, не играешь – эстрада! Или культурнее – «рор».

С 1967 года The Beatles вообще не играли концертов, а только записывались. И называли их современники за это «поп-звездами», как это ни удивительно.

Любимым делом для настоящего любителя музыки тогда было посещение «сейшенов». Вот настоящее слово в лексиконе!

Студенческие вечеринки, предназначенные в то время для танцев, превращались музыкантами, приглашенными туда, в это самое слово – «сейшн».

Да какие там танцы? Туда ходили истинные «фаны». Не танцевать, а слушать!

«Санкт-Петербург», «Аргонавты», «Зеленые муравьи», «Q-69»…

Для всех будущих участников «Аквариума» период с 1971 по 1973 годы был весьма выразителен.

В те годы чаще всего начать играть в какой-то группе можно было только после того, как у человека появлялась электрогитара. Собственная электрогитара… Или барабаны. Их надо было купить. Или сделать самому. И это становилось вопросом «всей жизни».

На собственном примере могу сказать, что, будучи еще школьником, летом 1972 года ездил с тогдашним Бориным университетским курсом математиков в стройотряд зарабатывать деньги на электроорган.

Веселое было лето, но не о нем речь!

Органа я тогда не купил…

Настоящих инструментов, как можно догадаться, настоящих по большому счету, в магазинах еще не было. И создавались они народными умельцами.

Чаще же их делали себе сами музыканты.

Простые акустические гитары фабрики им. Луначарского по 7.50 р., 9.50 р., 11.50 р. и 13.50 р. переделывались в электрические. Многие делали «звукосниматели» сами, но вскоре в продаже появились «заводские» по 9 р. Вообще, всенародное «выпиливание» досок и создание диковинных и с виду, и по звуку инструментов было повсеместным.

Если Великобритания вошла в историю всемирным феноменом «битломании», то Россия, без сомнения, претендовала бы в этом списке на номинацию – «гитаромания». (Да простят меня Les Paul и Gibson.)

Двух джентльменов, Анатолия Гуницкого и Бориса Гребенщикова, этот вопрос не особо интересовал, поскольку самой концепции создания группы им было вполне достаточно, а вот Михаил Файнштейн[10] пришел в группу уже со своим инструментом и вполне сформировавшимся музыкантом. Он не только умел играть на басу, но и по-настоящему мог «рубиться» от этой своей деятельности. Что я имею в виду? А вот что.

Времена тогда стояли уникальные.

«Поющие гитары», например, выступая на концертах, не имели права не только как-то двигаться в такт своей музыке, но и даже перемещаться по сцене. За каждым музыкантом как бы закреплялось его положение в пространстве, далее которого он находиться не имел права. Вольности грозили увольнением с работы. Да и вообще, гитару нужно было держать «правильно», петь в микрофон с серьезным лицом, а стрижку иметь короткую или модельную на манер Муслима Магомаева[11].

«Фуз» и «квак»[12] не допускались в приказном порядке. Как это можно искажать суть вещей!

Так что если учесть, что Джорджа из-за барабанов было не видно, Боря был так увлечен пением и игрой на гитаре, что и улыбаться-то времени не было, то Михаил заполнял собой все остальное эмоциональное пространство сцены. Не удивительно, что уже очень скоро он стал «секс-символом» коллектива. Но не будем об этом особо…

Основное действо 1972–1973 годов в истории «Аквариума» происходило на сцене большого зала, что был в бельэтаже тогдашнего факультета прикладной математики процессов управления, куда Борис удачно поступил после школы. Конкретно это место было за сценой и представляло большую комнату, забитую динамиками, ящиками для них, чем-то напоминающим усилители, с картинками по стенам с характерным для того времени содержанием типа – „Аквариум“ in barocco rock».

Находиться в этой комнате было не только познавательно, но и приятно, потому что она излучала настроение музицирования. Вокруг кипел учебный процесс, а внутри нее было свободно и легко. К тому же все, чему она становилась свидетелем, не имело ничего общего ни со студенческой самодеятельностью, ни с городской жизнью тех лет. В любое время дня там можно было застать кого-то из своих. Это были или Боря с Маратом[13] из факультетских, или Джордж с Михаилом.

Правда, меня туда первое время приносило совсем по другому поводу. Я вместе еще с одним студентом-математиком Лешей Карповичем[14] являл собою другую группу, что пыталась так же появиться на свет, как и «Аквариум». Имя у нее было чуть более загадочным – «Странно растущие деревья», но, видимо, именно по этой причине группа и прошла мимо истории, так и не успев толком ничего натворить.

Зато этим «Странно растущим деревьям» можно сказать отдельное спасибо – именно оттуда я и был украден в «Аквариум».

Украден!

Первоначально этот зал стал репетиционной ареной для всех нас, но как бы в отдельных, независимых плоскостях. Что нами всеми руководило? Да бог его знает. Желание делать первые шаги без чьих-либо комментариев и подсказок…

С этой высокой трибуны играли те самые «Аргонавты» и «Санкт-Петербург», да мало ли кто мог в то время там оказаться – ведь актовый зал любого вуза по сути дела был первой площадкой, на которую могли тогда выйти и сыграть все, кто хотел и мог. Вот на нее взгромоздились и мы.

Я со своими «Странно растущими деревьями» и Боря с Джорджем и Михаилом со своим «Аквариумом». Но на тот момент ситуация сложилась вот какая – у меня был только барабанщик и страстное желание петь свои песни хоть только под фортепиано с барабанами, а в «Аквариуме» барабанщик уже был, но в какой-то момент пропал пианист… Плюс к тому «Аквариуму» предстоял концерт, а мне еще нет…

И вот тут все и началось!..

Точнее, мое время «Странно растущих деревьев» кончилось – и началось мое время «Аквариума».

Время проведения того концерта, кроме приблизительно осени 1973-го, установить практически нет никакой возможности. Место проведения – факультет ПМ-ПУ Ленинградского университета. Географическое положение – Пески.

Странное дело, но в серьезно потерпевшей от войн и строительства нового общества стране, где деньги на выдачу зарплаты были, только это зарплатой нельзя было считать, – в каждом клубе и каждом Доме культуры на сценах стояли рояли. Скажу более того – очень часто Steinway. Порой даже по две штуки! Не помню сейчас, что за инструмент был на факультете, может, это было простое пианино «Красный Октябрь», только ясно одно – любому пианисту играть было на чем! Только подзвучь! Если нет гитары – ты вроде и не гитарист вовсе, а вот пианино было всегда! Так что Россия того времени была ну если не страной Джими Хендриксов, то хотя бы страной Джерри Ли Льюисов!

После того концерта осталось самое правильное впечатление, какое только может сложиться у начинающего рок-пианиста – ты лупишь по клавишам как сумасшедший, а тебя все равно никто не слышит, даже ты сам! Радует одно – точно такое же ощущение было и у Elton John от его первых выступлений со своими песнями.

Из программы лучше всего помню как раз не нашу песню, а «Woodstock» Joni Mitchell. Эта песня стала потом на длительное время тем безотказным, берущим любую гору паровозом, что вытягивала на манер «Рок-н-ролл мертв» впоследствии любой концерт.

Но о «Woodstock» чуть подробнее. Читателю необходимо понимать, что именно тогда было модно. В начале семидесятых короткий всплеск моды на русскоязычные песни сменяет вновь тяга к англоязычности исполняемого. Лютовала одно время группа «Земляне» (не Киселева, а Мясникова[15]), которая первая в стране один в один исполняла «Smoke on the water» и «Space tracking». На их фоне песни про «Гранитную плиту» уже не звучали, зато «Woodstock» перешибал любой «Child in time»!

Итак, к этому концерту окончательно сформировался основной состав, участники которого на всю оставшуюся жизнь станут самим понятием «Аквариума»: это Борис Гребенщиков, Анатолий Гуницкий, Михаил Файнштейн и ваш покорный слуга, Андрей Романов. Чуть позже произойдет корректировка в сторону Всеволода Гаккеля, но это будет в 1975 году…

Да простят меня Валера Обогрелов, Цацаниди, Миша Воробьев, Вадик Васильев[16] за умолчание в их адрес, но все, что было связано с ними, происходило до моего отправления в это увлекательное мистическое путешествие, и поэтому я не касаюсь событий, происходивших до 1973 года.

Я сам играл до «Странно растущих деревьев» с Сашей Ляпиным[17] совсем в другой группе и совершенно в другом месте. И началось это задолго до описываемых событий, и расскажу я об этом как-нибудь в другой книге…

Когда-нибудь…

Но вернемся опять в ту комнату за сценой, в которой желаемое превращалось в действительное. Желание нравиться – необходимое для рок-человека свойство. Каждый ищет в этом направлении свои пути и, конечно же, находит. Но для кого это «колокольчик на штанах», а кому и трудные рок-н-рольные будни.

Для «Аквариума» это были постоянные репетиции. Чаще всего они происходили по воскресеньям, когда на факультете не было занятий, да и весь город никуда не спешил. После того как к своему «пятидесятилетию» советская власть подарила своему народу два выходных взамен одного и «по просьбам трудящихся» промтоварные магазины, все, как один, перестали работать в последний день недели – воскресенье, город в утренние воскресные часы был пуст, как в фильмах Бергмана. От этого настроение, с которым господа музыканты являлись на репетиции, было отменно таинственным и каждый раз обещало явить миру не мышь, но зверя…

Первый приходящий на таинство включал свой усилитель и начинал производить звуки, присущие только его инструменту, темпераменту и степени его просветленности. Независимо от присутствия соавторов и единомышленников, этот «он» начинал сооружение музыкальной ауры предстоящего магического акта, участниками которого становились все подходящие, независимо от пола, настроения, степени владения инструментом и степени участия в группе.

Начиналось коллективное перекачивание космической энергии в свои тела, а в просторечии – импровизация.

Она могла длиться вечность, поскольку в эти мгновения понятия пространства и времени исчезали из стен этой «комнаты за сценой», как, собственно, исчезала и сама комната вместе со своими стенами…

Двери всегда были открыты, и любой посторонний мог зайти и сильно подивиться той самоотверженности, с которой все участники таинства подчиняли себе смысл двенадцати звуков и трех рок-н-ролльных аккордов и кажущуюся простоту нехитрых ритмических рисунков. В их легкости была истинная красота и гармония. Об этом догадывались и даже знали сами участники восхождения. Они творили каждым своим шагом, каждой нотой, каждым словом или воплем, вырвавшимся наружу. Они каждый день стартовали с Песков, но никто из них не знал – «вверх или вниз…». Они не задумывались об этом – они возносились…

А после репетиции все участники выходили на улицу, под большое крыльцо, что у входа на факультет, и ждали вожделенную «шестеру» – автобус номер шесть.

– «Шестера» – забить, не сядем! – все бросались к ней с этим криком, при первом же ее появлении. И «шестера» везла сначала в «Сайгон» – к друзьям и «маленькому двойному», а потом в дом, кого в свой, кого в гостевой…

Это было удивительное время, когда все, без каких-либо ограничений, было!

Правда, только в мечтах. Ах, как мечталось в те годы!

Сколько стояло в Ленинграде пустых, брошенных особняков, флигелей или небольших строений! И как хотелось хоть в одном из них построить студию на манер Apple, поселиться там всем вместе, ходить друг к другу в гости из комнаты в комнату, с этажа на этаж. Пить чай, вино, разговоры разговаривать…

Как необходимо было каждое мгновение быть вместе! Не терять ни минутки. Чтоб не уходила никуда сила таинства, обретенная в звуках. Чтоб каждое мгновение видеть знакомые лица, чтоб глаза в глаза, чтоб не пропустить ни мысли. И как от всего этого было робко и сладостно.

Фан – Файнштейн Михаил Борисович – обстоятельный человек. Появлению его в группе предшествовал серьезный опыт, приобретенный во «Фракции Психоделия» – группе скорее мифической, чем реально существовавшей. Но не поймите меня превратно – она была сама реальность, просто легенд вокруг нее, как о многом из того времени, существовало больше, чем, наверно, эта группа имела выступлений.

Существует, например, твердое мнение, что она исполняла что-то из Zappa (Заппы). Сам по себе это уже факт уникальный, т. к. ни до, ни после них в стране никто этим не занимался, настолько сложно это всегда было и в творческом, и в исполнительском отношении. Да и основной «запповед» – Марат Айрапетян проживает сейчас в Ереване.

Хотя буду кривить душой, если не добавлю, что многое из того, что «Аквариум» в то время делал, возьмем, к примеру, композицию «Господин Раутбарт», по творческому методу мало чем отличается от приемов вышеозначенного композитора.

Сам Михаил играл в «Психоделии» не на басу, а на гитаре. Видимо, этот уникальный опыт столь серьезно «психоделизировался» в его подсознании, что на сей день он с радостью играет и поет только одну уникальную песню:

и так далее…

Совершенно не очевидно, что она исполнялась группой прилюдно, но ее магическое действие и до сих пор вызывает замешательство в рядах слушателей…

Басистом же во «Фракции» был загадочный человек по прозванию «Сэр»[18]. Всегда в очках и с басом.

Второе качество, которое Михаила разительно отличало от многих знакомых, – он всегда приходил на репетицию в компании высокой стройной большеглазой брюнетки, которая однозначно вызывала легкое оцепенение в рядах музыкантов.

Его красный полуакустический бас был самым настоящим произведением искусства, издавал нешуточные звуки и мог кого угодно покорить своей формой, прорезями, ручками и вообще висел на нем, как диковинный, ветхозаветный зверь, производя впечатление творения рук самого Страдивари.

И последнее – многое из того, что было на Михаиле надето, было создано его же руками, из чего вывод только один – Миша отлично шил. Во всяком случае, джинсы – основной дефицит поколения семидесятых – он строгал так мастерски, что завидовали даже модники с опытом. А в его джинсовой кепке долгие годы ходил сам Коля Васин[19], о чем есть поразительные фотодокументы.

Фану принадлежит авторство пророческого исследования, смысл которого звучит примерно так: «Самая большая ошибка советской власти в том, что она разрешила производство и повсеместную продажу бытовых магнитофонов, где кроме воспроизводящей головки была и записывающая. С этого момента контроль над распространением информации прекратился».

И это истинная правда.

Если за распространение самиздатовского журнала можно было крепко залететь, то с магнитофонной пленкой это не происходило или, во всяком случае, не считалось таким уж криминальным.

Начало семидесятых ознаменовалось приходом стереозвучания. И теперь появилась возможность не только слушать пластинки на стереопроигрывателях, но и переписывать их на стереомагнитофон. Т. е. появились такие устройства, которые давали возможность «многоканальной» записи, ведь дорожек стало две, прямо как два канала…

Это было революцией! Причем революция пришла прямо к рокерам в дом, ничего не разрушив, растерзав и уничтожив, а наоборот – создав новые возможности, до этого невиданные!

Кто это понял – немедленно воспользовался.

Уж не знаю кто когда, но «Аквариум» сразу же.

Марат принес откуда-то магнитофон – и теперь пространства «комнаты за сценой» стало мало. Звук был не таким, как хотелось, а может, не было лишней розетки, только мы вышли на сцену…

И тогда пространство зала стало для нас первым в истории естественным «ревером». Перетащили пианино из комнаты – и ну писаться…

Сейчас уже трудно сказать, откуда взялась более поздняя традиция – каждый раз перед записью трижды строем обходить по кругу все помещение студии звукозаписи с зажженным ладаном наперевес. С одной стороны, это бесспорно христианская традиция. А с другой стороны – ничем не отличается от окуривания буддистами сандалом любого занимаемого ими пространства.

Смысл в этом один. Злые духи незамедлительно покидают помещение и уж до окончания действа не возвращаются, оставляя творца один на один со своим гением, не занимая его мысли своим сторонним присутствием.

Но тогда это был еще не ладан и не сандал. Это был пластмассовый треугольник красного цвета, что использовался в черчении. И никто с ним трижды вокруг сцены не ходил.

Да это был и не треугольник, а его любой кусочек, какой удавалось отломать. И служил он не для ароматического воздействия на вселенную, а выполнял вполне конкретную роль музыкального инструмента.

Если этот кусочек, сложенный в несколько раз, поджигать с одной стороны, то он, вместо того чтоб гореть, начинал пахнуть, плавиться и капать жирными каплями на университетский дубовый паркет со звуком крошечного реактивного самолета. Эффект, производимый этим действом, неотразимо сказывался на окружающих девушках, всем своим антуражем походил на натуральное шаманство и при записи на пленку оставлял фантастический по глубине вруба звук.

Окуривающий момент такой процедуры превосходил все мыслимые ожидания – все мыслимые и немыслимые духи отступали, оставляя за себя дежурного пожарника или кого-то очень на него похожего…

К тому моменту цивилизация принесла еще несколько странных предметов, дающих неограниченное поле для безграничной фантазии рокеров и других лиц. Ну, например, была изобретена «Квакушка». Тот самый предмет, что с легкой ноги Jimi Hendrix навечно получил прописку в музыкальных кругах. Но если ее взять в руки, то на деле выходил настоящий «электронный» барабан. На самом деле, попробуйте взять эту штуку в руки и включить. Раздастся щелчок… Теперь выключить. Еще щелчок… Ну, а теперь в такт музыке, да включив магнитофон на запись. Вот вам и новая ритм-секция.

В моем случае это была Борина «квакушка», которой он молчаливо жертвовал во имя звукозаписи. Боже, как уставали от нее руки, но как с ней было весело и ритмично!

Теперь достаньте из мешка виниловую пластинку, аккуратно, как настоящие «дисковики», зажмите ее ладонями между двух краев и сделайте резкое, короткое движение вперед руками. Пластинка выгнется и издаст удивительный по тембру звук.

Вуп! Словно табла.

Как будто часть пространства на мгновение отслаивется от своего законного места, но, опомнившись, тут же встает обратно. Такой звук частенько попадается у George Harrison, особенно на Dark Hourse.

Но в нашем случае это была пластинка Jehtro Tull. Он в то время писался на фирме Chrysalys, и ее винил считался у «центровиков» мягкой и дорогой массой. Их вкусам надо отдать должное – звучал «А Passion Play» отменно.

И еще один инструмент.

«Беломор» и расческа.

Надо аккуратно разобрать папироску и снять с нее тончайшую папиросную бумагу. После этого развернуть бумажку и положить на расческу, тщательно расправив ее по рядам зубчиков.

Теперь приложите все к своим губам, только нежно-нежно, и начинайте в полный голос говорить или петь.

От голоса папиросная бумага начинает «дребезжать», и вы вместо своего привычного тембра звучите какой-то металлической трубой. Потрясающе!

Еще одним сложным звеном в череде музыкантов «Аквариума» того периода был Майкл Кордюков[20].

Майкл настоящий пример понятия «деятель культуры» в современном понимании этого слова. Он всю свою жизнь провел в делах музыкальных. Помимо того, что он одно время был барабанщиком «Аквариума», он был первым DJ страны, еще в те времена, когда и дискотек-то не существовало. Он уже тогда крутил и крутит сейчас только винил. Он знает всю музыку с начала пятидесятых, еще с «допрестлиевских» времен и по наши дни с солидностью ЭВМ. Он не только знает ее, но как молодой любовник – обожает ее. Он весь состоит из этой музыки.

Я очень счастлив, что первым барабанщиком «Трилистника» был именно он… В «Аквариуме» он был как истинный «рок-н-рольный» гуру, то появляясь в аквариумном поле, то исчезая без тени…