Читать книгу Путешествие в Рай-Город - Андрей Халов - Страница 4

– Почему ты не захотела отвезти урну с прахом домой, на родину? – удивился Дима.

Он шёл за ней, а она цокала впереди высокими шпильками своих модных сапожек, совершенно не обращая внимания на его слова.

– Я смотрю, у тебя повышенная разговорчивость сегодня, – наконец, в ответ ему заметила Вероника. – Но так уж и быть, отвечу! И надеюсь, что это твой последний вопрос на сегодня. Я думаю, что ему приятнее будет покоиться там, где его убили, чем лежать в той земле, по которой ходит его убийца-недоделок.

Вероника посмотрела куда-то мимо него, наверное, бросила взгляд на надгробие мужа, что стояло теперь среди прочих на тесном погосте крематория за его спиной, и, отвернувшись, даже не глянув на Диму, снова, теперь ещё быстрее и решительнее, пошла прочь, к выходу с кладбища.

Дима неуверенно двинулся за ней, потому что не знал, что ему теперь делать. Было ясно, что надо возвращаться домой: если и раньше ему в Москве делать было нечего, то теперь – и подавно.

Он шёл медленно, но у выхода из кладбища они с Вероникой всё же поравнялись. Она остановила его жестом руки.

– Мы сегодня же съезжаем из гостиницы: мне нужны деньги, – сказала молодая вдова, на которой даже траурный наряд выглядел, как экстравагантный свадебный, в стиле каких-нибудь «готов». – К тому же, я не собираюсь тебя содержать, как это делал Жора. Так что, Гладышев, в гостиницу можешь даже не возвращаться… Впрочем, нет, заберёшь свои пожитки и сваливай. Ты меня больше не интересуешь, как, впрочем, не интересовал никогда. Надеюсь, что с завтрашнего дня наши пути никогда не пересекутся, мой маленький идиотик. Честно говоря, Гладышев, я ожидала от тебя всего, но только не такой свиньи, которую ты мне подложил: лишить сразу и мужа, и средств к существованию. Кому я теперь нужна? Я сейчас не плачу лишь потому, что выплакала все слёзы в эти последние ночи! Свинья! Ты сделал меня сиротой и оставил моего ребёнка без отца.

– Какого ребёнка? – удивился Дима.

– Такого, который заводится, когда мужчина и женщина спят вместе.

– У тебя будет ребёнок?! – догадался и обрадовался Дима.

– Да, к сожалению, – ответила Вероника. – Но, слава Богу, что не от тебя, Гладышев.

Она развернулась и пошла прочь быстрым шагом, цокая металлическими каблучками по асфальту, а он в растерянности и смятении остался стоять на месте, провожая её взглядом, и только потом бросился вдогонку…

К вечеру он оказался на улице со всем своим нехитрым багажом. У него не было денег даже на билет на поезд, чтобы уехать домой. Надо было как-нибудь зарабатывать, где-то искать деньги, а пока устраиваться куда-нибудь на ночлег, чтобы не посадили в кутузку менты.

Уже поздно ночью, намотавшись по Москве, он нашёл одну из самых дешёвых гостиниц, какие в народе называют «клоповниками», и едва наскрёб денег, чтобы заплатить за ночёвку на железной кровати, на голом матраце и пустой подушке без белья.

Утром Дима проснулся от страшного ощущения щекотки. Он открыл глаза и увидел, что на лице у него сидит нечто мерзкое.

Чувствуя, как волна омерзения захлёстывает его до краёв, он тут же смахнул это на пол и увидел огромного паука-«сенокосца» с длинными ногами-паутинками. На полу, на потолке, на стенах, насколько удавалось рассмотреть в первых утренних сумерках, их кишмя кишело. Кроме пауков комната была полна ещё и мух, и тараканов.

А вот Диминого скарба, который вчера он, уставший, бросил под кровать, как ни бывало, точно корова языком слизала. Дима пошёл было жаловаться восседавшей за столом в начале коридора при входе в огромную, как конюшня, комнату с кроватями дежурной администраторше, заселявшей его вчера вечером, и сидевшей рядом с ней то ли кастелянше, то ли уборщице, но его никто не стал и слушать.

– Это ночлежка, – ответили они ему, едва он дал понять, что его обокрали, – вещи надо прятать под себя: под подушку, под матрац, под одеяло. Под матрац лучше не класть – вытащат через сетку.

– Но что же мне теперь делать? – взмолился Дима.

– Ищите, – ответили ему, – быть может, что-нибудь найдёте. Бывает, что далеко не уносят, прячут под соседние кровати, а потом, – только днём уже, – вынесут. И тогда всё!.. Считай – пропало! Так что, пока ночь, ищите!.. Ищите, ищите…

– Может быть, милицию вызвать? – уже совсем робко спросил у них Дима.

– Нет, – ответили ему женщины, – они сюда по таким пустякам не показываются. Разве что, если драка пьяная… Или убьют кого-нибудь.

– И часто здесь убивают?

– Да уж, раз в неделю – точно!..

Диме стало совсем плохо. У него возникло острое чувство одиночества, во сто крат усилившееся осознанием собственной беспросветной нищеты. Теперь за душой у него не было ни гроша, и если ещё вчера можно было продать хотя бы в полцены те книги, что лежали в его котомке, то сегодня у него украли и это.

Хотелось плакать, но всё было столь мрачно и неправдоподобно, что не верилось, что такое может произойти на самом деле. Дима прошёл к своей кровати и без сил опустился на неё, забыв и про пропавшие вещи, и про кишащие вокруг полчища всевозможных насекомых. Сон, тяжёлый и необоримый, навалился на него, и он решил, что нужно поспать ещё, коль за кровать уже заплачено, потому что завтра спать на кровати вряд ли придётся, а это, пожалуй, последнее удовольствие, которое у него пока ещё не отняли.

Его веки тяжело сомкнулись, и он снова стал проваливаться в сон. На его руку заполз паук-сенокосец, и Диме приснилось, что по его коже ползает мерзкое насекомое, и всё вокруг кишит такими же мерзкими насекомыми. Он мучился и стонал во сне, а в это время другие постояльцы ночлежки уже просыпались и начинали разбредаться в поисках куска хлеба и денег, чтобы сегодня вечером можно было бы снова прийти и переночевать здесь.

Огромная как конюшня комната, словно казарма, заставленная двухъярусными металлическими кроватями, вскоре почти совсем опустела. Лишь несколько коек были заняты спящими бродягами, среди которых был и Дима. И если бы он проснулся раньше, то наверняка увидел, как мимо него проплывают «на вынос» из ночлежки украденные у него ночью её обитателями вещи. Те даже и не скрывали сильно, что несут краденное, а если бы обворованный проснулся и стал бузить, то, может быть, кое-что отдали, а, может быть, и нет вовсе, сказав, что это их: мир бродяг суров, и здесь важно не то, что ты увидел у кого-то в руках «подрезанные» у тебя накануне вещи, а то, – хватит ли тебе здоровья, чтобы вернуть это, и захочешь ли ты ради этого барахла им рисковать.

У Димы ничего такого ценного, из-за чего бы стоило им рисковать, в пожитках не было. Ничего, кроме двух книг, романов, которые он купил на уличном развале за весьма приличные деньги. Но их и не украли…

Когда, с трудом проснувшись, уже ближе к полудню Дима направился в уборную, что была на дальнем конце комнаты, то здесь его ждал новый удар.

На грязном полу, испачканном вперемежку экскрементами и уличной грязью, плававшими в лужах стоявшей местами на коричневом кафельном полу воды, пролитой с нескольких умывальников, валялась разорванная на множество частей и листочков «Невыносимая лёгкость бытия» Милана Кундеры. А остатки от романа «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса он нашёл в фанерном ящике для бумаги, прибитом над унитазом на боковую стенку-перегородку между секциями в одной из кабинок. И, хотя он сохранился гораздо лучше, чем роман Кундеры, от него тоже осталось не больше трети листов, да и те были почти все порезаны, – для удобства подтирающихся, – пополам.

В общем, книги, украденные у него, бомжи применили по прямому, – как они понимают, для чего их печатают, – назначению: подтёрли выдранными из них листами зад, ну и почитали заодно, пока сидели «на очке», гениальные произведения, вернее, случайно доставшиеся из них отрывки, таким образом скрасив времяпрепровождение во время какания.

Расстроенный открытием, Дима долго сидел на подоконнике в вонючем, неизвестно когда в последний раз убиравшемся, туалете с десятком засранных так, что к ним невозможно было, не уделавшись, «подгрести», унитазов и дюжиной умывальников с единственным над каждым краном для холодной воды, и смотрел на остатки романа Габриэля Маркеса, которые теперь держал перед собой, раздумывая о том, что, впрочем, ничего ценного в его пожитках, кроме этих двух варварски уничтоженных книг, и не было, да и они, если бы остались целы и невредимы, не смогли бы поправить его положение, поскольку всё равно продать их он бы не смог, да и не захотел бы этого делать, а потому ничего страшного, значит, в его жизни не произошло.

К тому же оба романа он уже прочитал, насладился ими. И пусть самих книг уже не было, их содержание и впечатления от прочтения уже навсегда останутся с ним, в его памяти. Стал бы он их перечитывать снова? Кто знает! Быть может, когда-нибудь, но только не сейчас. Сейчас на чтение даже таких великолепных произведений времени не было, надо было придумывать, как удержаться на плаву и добыть денег хотя бы на ночлег следующей ночью. О еде, несмотря на то, что был уже порядком оголодавший, он теперь думал меньше всего…

В сортир заглянула «ночная» уборщица.

– А, вот ты где!.. Ну-ка, молодой человек, давайте-ка на выход. Сейчас двенадцать. Все вчерашние постояльцы уже ушли. Один ты остался. Мы до вечера закрываемся. Здесь только ночевать можно.

Она подошла ближе и увидела раздербаненную книгу в руках у Димы.

– А, нашёл, значит?! – обрадовано догадалась уборщица.

– Нашёл! – согласился Дима и с лёгкой досадой отшвырнул жалкие остатки книги прочь в кучу не то дерьма, не то гнилых тряпок, не то протухшей использованной туалетной бумаги в углу, у окна туалета.

Уборщица слегка удивлённым взглядом проводила трепыхающуюся в полёте, словно пытающуюся вспорхнуть и улететь из гиблого места, книжонку, а потом с серьёзным видом вновь повернулась к Гладышеву:

– Так!.. С вещами и на выход! – потом поправилась, вспомнив. – Ну, … можно без вещей…

Дима блуждал по Московским улицам до самого вечера. От голода сильно сосало желудок, и хотя на каждом углу были уличные забегаловки, всякие там киоски и вагончики, аппетитными запахами, бойкими очередями и яркими вывесками и внешностью завлекавшие к себе посетителей, денег у него не было.

Возле каждой уличной точки общепита, как правило, стояло по несколько больших, изрядно помятых баков с мусором, большей частью которого были недоеденные куски бутербродов, булочек, пирожков, снеков и гамбургеров. Но он ещё не дошёл до того состояния потери достоинства, чтобы примкнуть к ошивавшимся у них стаям бродячих собак, а также бомжей, лениво ковыряющихся среди отбросов и выбирающих куски получше, попривлекательнее и поаппетитнее. Собаки, изрядно испорченные обилием еды, даже не рычали ни друг на друга, ни на бомжей, копошащихся в мусорке прямо у них под носом. Да и что было рычать-то: халявной еды вокруг навалено вдоволь и прибывает ещё больше с каждой минутой, – так что им даже лень было для приличия и соблюдения собачьего этикета хотя бы просто поскалить зубы.

Как-то незаметно, к вечеру, Дима оказался у ограды «Космоса». Он сам не мог понять, как пришёл сюда, потому что блуждал по Москве совершенно бесцельно, и вероятность снова оказаться в этом районе была один на миллион. Но он всё-таки здесь очутился.

Его вдруг нестерпимо потянуло войти внутрь этого бастиона роскоши, упасть в ноги Веронике и молить её, просто умолять её простить его за всё, – за что она там на него была сердита, знать бы, – и взять с собой в Сумы, увезти его на родину, на Украину. А уж там он как-нибудь с ней рассчитается…

Дело дошло до того, что он даже направился в крайней решимости к четырёхлопастной вращающейся двери входа в гостиницу, на ходу придумывая, что сейчас ей скажет. Но у самого крыльца, перед первой ступенькой, его что-то остановило. И он встал как вкопанный, не в силах ступить дальше ни шагу.

Нерешительность вдруг догнала его, словно поотставшая подруга, и напала на него сзади, настигла, обволокла, и теперь он уже придумывал себе оправдания, почему не может зайти в гостиницу: на дверях грозный, сердитый швейцар, а вид у него помятый, нищенский, бродяжный, от него за версту несёт «клоповной» ночлежкой, а здесь то и дело причаливают автобусы-экспрессы с иностранцами! Да его просто не пустят в таком затрапезном виде внутрь, даже на порог не пустят!..

Постояв так минут пять, Дима понял, что не сможет теперь уже зайти в «Космос». Ни за что! Решимость куда-то испарилась, и он остался один на один со своей робостью.

Отойдя немного, он стал с тоской прогуливаться по огороженному огромному двору гостиницы, прошёл к статуе Шарля де Голля, и уже оттуда посмотрел вверх на окно номера, где ещё вчера жил.

В окне стояла Вероника. Нет, возможно, это была уже и не Вероника. Скорее всего, она уже покинула Москву. Но чей-то женский силуэт виднелся в не зашторенном проёме окна. И Диме хотелось, чтобы это всё-таки была Вероника, и чтобы она хотя бы сейчас, с высоты своего положения, из дорогого номера роскошной гостиницы, смотрела на него, пусть без любви и даже без любопытства, но хотя бы просто так, как смотрят на уличный пейзаж, частью которого он теперь был. Ему всё же хотелось, чтобы Вероника заметила его из своей уютной и благополучной дали и позвала его к себе. Но он понимал, что это глупое мечтание. Больше всего на свете Вероника, кажется, любила деньги…

– Вот бы мне рублей … миллионов десять! – вдруг с какой-то досадой, горечью, но одновременно с пламенной надеждой и верой, что такое возможно, подумал Дима.

Он снова глянул через плечо на силуэт девушки в окне их номера, который почему-то всё-таки был похож на Веронику, и побрёл прочь.

Полночи он снова шёл наугад сквозь поднявшуюся пургу и вьюгу, кутаясь в своё демисезонное пальтецо, которое для таких длительных прогулок по московскому морозцу явно не годилось. Каким-то чудом выгреб он на ту же самую ночлежку, что было уже совершенно непостижимо и невероятно.

Ни денег, ни чего-нибудь стоящего у Димы теперь не было, но голод и холод придали ему решимости проситься на постой.

– Пустите меня, пожалуйста! – попросил он у администраторши, уже другой, потому что те, видно, работали посменно.

– Триста рублей, – ответила она ему безо всяких эмоций из-за своего столика.

– Я у вас вчера здесь ночевал!.. У меня все вещи ночью украли! – попытался надавить ей на жалость Дима.

– И что?! – невозмутимо ответила та. – Тут и не такое бывает! Плати триста рублей и ночуй! Нет?!.. Тогда вали отсюда!..

– Давайте я вам туалет вымою! – вдруг, сам не ожидая, что скажет такое, выпалил Дима: воспоминания о стылой и промозглой улице, где его уж точно ничего хорошего не ждало, заставили его предлагать всё, что на ум придёт.

Администраторша переглянулась с сидевшей рядом с ней уборщицей, потом, после долгой паузы, произнесла:

– Ну, хорошо! Только спать ляжешь после того, как мы проверим, что ты там наубирал! Ясно?!..

– Ясно! – обрадовался Дима.

– Но учти! – видя его радость, осадила его администраторша. – Убирай тщательно! Так, будто языком всё вылизал, понял?!

– Понял! – озадаченно кивнул Дима, содрогнувшись при воспоминании о состоянии сортира…

Спать он лёг лишь к пяти часам утра, действительно выдраив туалет на совесть, так, как он не блестел, наверное, со времён основания богадельни, и, едва коснулся вонючей, засаленной подушки без наволочки, тут же отлетел в царство Морфея…

Перед самым сном он только и успел подумать, что неплохо было бы разжиться миллионами десятью, а ещё… Ещё ему понравилась сегодняшняя администраторша. Волевая, непреклонная, по всему чувствовалось, что она крепко стоит в жизни на ногах. «Вот бы найти бабу такую: богатую, волевую, властную!» – промелькнуло у него в голове последнее осознанное желание.