Читать книгу Прозрачный экран - Андрей И - Страница 5

СЕРИАЛ «АДМИРАЛЪ»
НАЗНАЧЕН КРАСИВО УБИВАТЬ
КАК УПАСТЬ С ЛОШАДИ

Оглавление

Напомню, что в предыдущем рассказе речь шла о том, что в съемках мне пришлось участвовать, едва сняли гипс со сломанной ноги. В той ситуации мне приходилось работать больше руками. После того, как я освоился и мог уже уверенно передвигаться по скользким поверхностям в сапогах с практически отполированной подошвой, я невольно расслабился. А зря…

Среди актеров я не раз слышал про определенную закономерность. Если несколько съемочных дней прошли относительно спокойно – начинай бояться. Если читаешь съемочный план на наступающий день, и он кажется тебе несложным – то начинай бояться сильнее. А если в твоем индивидуальном съемочном плане, помимо кадров с большими текстами (которые нужно мучительно учить наизусть), стоит неприметный кадр, обозначенный только номером – будь начеку.

Но в моем предыдущем актерском опыте я не сталкивался с таким актерским поверием, скажем так, жизненно остро.

Предстоящие съемки не выглядели простыми. Это была сцена, когда достаточно успешные дни в боевых действиях атамана Семенова прошли. Он возвращается в свой штаб после неудачного столкновения с красными и гибели многих своих соратников. У генерала нервный срыв…

Такие сцены в кино играть сложно. Здесь, в отличие от театра, сказывается сиюминутность происходящего. Тут можно провести параллель с практикой буддизма. Когда долго и упорно из цветного песка выкладывается сложнейшее изображение «мандалы»… А потом безжалостный порыв ветра навсегда и безвозвратно уничтожает это произведение религиозного искусства.

В кино очень эмоциональная сцена невольно играется одноразово. Это вполне объяснимо даже с рациональных позиций – актер здесь должен не просто играть, а по-человечески, совершенно искренне «переживать» эту сцену. Просто невозможно долго репетировать психологический надрыв, а потом долго снимать.

Самый сложный вариант это когда режиссер отталкивается от своего видения «как должен выглядеть психологический надрыв актера» и тем самым активно мешает актеру самореализоваться. Но в нашем случае Андрей Кравчук повел себя достаточно мудро.

По сценарию я входил в штаб. Все присутствующие в штабе адъютанты и помощники понимали, что сейчас со стороны командующего грянет взрыв… Семенов выпивал стакан самогона и срывался, в полном отчаянии переживая произошедшую трагедию.

Режиссер прошел с нами всю сцену «вполсилы» и предложил снимать уже с определенной долей моей актерской импровизации, естественно, вся сцена велась моим настроением и моими действиями. Надо отдать должное исключительному профессионализму съемочной группы. В таких случаях все вокруг стараются быть как можно более незаметными для актера, чтобы не нарушить его настроя. Попробуйте расплакаться среди совершенно незнакомых вам людей и тогда поймете, что актерская работа непроста.

Я уже не помню точно, сколько было дублей, но определенно не менее четырех. В какие-то моменты я совершенно естественно срывался до хрипа, готов был зарыдать от безысходности, в полную силу ударял своим немалым кулаком по прочному деревянному столу…

Когда все понимают, что снятые дубли устраивают режиссера, то по соответствующей команде операторская группа начинает проверку камеры: нет ли грязи в кадровом окне, что может привести к браку снятого на кинопленку материала.

В эти секунды всем своим организмом замирает прежде всего актер – усталость берет свое, актерский запал уже нарушен паузой… Неужели придется все переигрывать?.. И вот, наконец, после доклада помощника оператора, что в камере все чисто, звучат такие желанные слова режиссера: «Кадр снят».

Представьте, что вы разгрузили вагон угля… Вы смакуете, что вас уже ждут в гримерке с горячим кофе, машина отвезет вас домой, рабочий день закончен… Правда, осталось сняться в еще одном кадре под совершенно не зловещим номером 154.

Сладость надежды, что на сегодня почти все уже закончено, подтверждает ласковый голос второго режиссера Лены:

– Андрей, еще один «кадрик» без текста, и домой. Машина вас уже ждет.

Я словно в блаженном сне поднимаюсь, находясь уже в полной расслабленности, позволяю надеть на себя шинель… Гример поправляет грим, и моя ассистентка ведет меня на улицу к месту съемки. Когда я подхожу к калитке и дотрагиваюсь до ее ручки, интуиция включает какую-то свою неприятно воющую дрель: «Рано радуешься, дурачок!»

Немного охладившись от эйфории, я распахиваю калитку и выхожу на улицу. Передо мной стоит кавалерийский эскадрон. Лошади под всадниками (моими подчиненными казаками) нетерпеливо бьют копытами, собираясь отправиться в поход…

Внутри я слышу уже издевательский хохот моей интуиции и одновременно натыкаюсь взглядом на начало – переднюю часть кавалерийской колонны. Ее возглавляет одиноко стоящий рослый белый скакун, без всадника. Коня держит под уздцы мой ординарец…

Только идиот не догадался бы, что этот белый скакун ждет меня. И последний на сегодня малозначный «кадрик» № 154 – это зимние скачки!

Чтобы читатель понял мое, мягко говоря, беспокойство, необходимо напомнить, что у меня только-только срослась сломанная нога. Мне едва удавалось ходить и не хромать во время дублей, а о том, чтобы опираться на стремя травмированной ногой не могло быть и речи. По сути, для такого упражнения я был одноногим!

Не надо никого убеждать, что все мои силы теперь были брошены на масштабную кампанию по собственному самоуспокоению: «Генерал же не будет на галоп стартовать. Проедусь чинно, медленно, вразвалку».

С этими цементирующими мою уверенность мыслями подхожу к скакуну. Ординарец подсаживает меня в седло. С высоты своего положения осматриваюсь. Слева – деревянный забор. Справа – огромный операторский кран, похожий на динозавра «диплодока» с длиннющей шеей. А впереди через 15 метров начинается огромный сугроб. Еще через 7 метров за сугробом непрерывной стеной без всяких просветов выстроились припаркованные машины съемочной группы.

От нерадостной оценки места действия меня отвлек голос Кравчука, усиленный мегафоном:

– Андрей, рвани сходу порезвее. Покажи, как умеют казачьи генералы! Ты же умеешь.

Я согласно кивнул и промолчал. Но промолчал страшным и разнузданным матом.

Когда после предварительных команд на меня обрушилась главная «Начали!», я вынужден был ударить моего коника сапогами по бокам. Я успел свыкнуться с мыслью, что с позором выпаду из седла: «Хорошо бы в сугроб. От переломов раритетная одежда меня не спасет».

Скакун рванул от души. В длинном прыжке он преодолел начало сугроба. И почти тут же я резко потянул поводья на поворот. От падения меня спасла казацкая лука, за которую я на секунду ухватился одной рукой. Рядом в полном хаосе топтались остальные лошади головы эскадрона.

Перед вторым дублем из-под «диплодока» раздался голос режиссера:

– В принципе неплохо… но хочется побольше лихости.

Мне показалось, что голова сейчас взорвется от мата. Один из моих казаков, каскадер, позволил себе профессиональное замечание:

– После старта очень мало места для маневра. Лошади очень нервные существа. Если кто-то скакнет на машины, может кончиться плохо.

Кравчук нахмурился:

– Ну, постарайтесь аккуратнее. Это ваша работа.

Я не знал радоваться или нет, что автоматически был причислен к конным каскадерам. Но я совсем не обрадовался, когда мой ординарец (разумеется, тоже каскадер), который сидел верхом на своей лошади слева от меня, вытянулся в седле в мою сторону и предложил «помощь»:

– Андрей, чтобы режиссеру понравилось, я после команды стегану нагайкой по заднице Вашего мерина.

Всего было 7 дублей. Наверно, моему организму отчаянно надоели переломы, и он на этих авантюрных стартах просто врос в седло. По крайней мере, я ни разу не упал. Когда меня, совершенно обессиленного, переодевали в реквизиторском автобусе, выяснилось, что вспотел я гораздо больше, чем при съемках зимы в 40-градусную жару.

После окончания работы над фильмом я был сражен еще одним классическим казусом кино – истово проклинаемый мною «кадрик» № 154 не вошел в окончательный монтаж фильма…

Прозрачный экран

Подняться наверх