Читать книгу Йот Эр. Том 1 - Андрей Колганов - Страница 4

Ева, меряя шагами свою девичью спальню, колебалась недолго. Обладая дерзким, независимым нравом, она не боялась поступать наперекор родителям, не страшась их гнева и возможных наказаний. А ее острый язычок не раз выводил старшего графа Потоцкого из себя, что влекло за собой не только нотации, а подчас и брань, но и всякие кары – начиная от лишения десерта или пребывания взаперти несколько дней и заканчивая угрозой отправить ее в монастырь. Но на этот раз девушка не собиралась вступать ни с кем в пререкания. Она приняла решение.

Юная графиня, несмотря на всю свою молодость и взбалмошность, достаточно ясно отдавала себе отчет в том, что принятое решение способно круто переменить всю ее судьбу, выбросив вон из высшего света. Прекратив бесцельное хождение по спальне, Ева остановилась перед зеркалом и вгляделась в его темную глубину, видя в ней свое отражение, слегка подсвеченное слабым огоньком ночника.

Ей припомнилось, как всматривалась она в это же зеркало незадолго до конфирмации. Тогда ее отвели в спальню, не дозволив остаться на бал, весело гремевший в стенах усадьбы, – маленьким девочкам взрослые развлечения были не положены. А из-за двери доносились звуки мазурки, и блестящие кавалеры с нарядными дамами скользили по вощеному паркету в свете сверкающих огнями хрустальных люстр. Ева видела тогда в зеркале угловатого долговязого подростка с по-детски припухлыми губами, темными волосами, заплетенными в косы, раздельно уложенные по обеим сторонам головы. И платьице на ней было надето детское – всего лишь на ладонь ниже колена, голубенькое, пышное, состоящее чуть ли не из одних воланчиков, из-под края которых виднелась тоненькая кружевная кайма нижних юбок и кружевная оборочка длинных панталончиков.

О чем думала она в тот день? О том, как она сможет, наконец, ворваться безудержным вихрем в этот блестящий свет и покорить его, уложив к своим ногам? Нет. Она думала о другом. Черные агаты ее чуть поблескивающих в полумраке глаз, казалось, безмолвно вопрошали: «Сможет ли кто-нибудь полюбить меня? Не за знатность рода, не за положение отца, не за имения – а меня саму, такую, как я есть, нескладную и не слишком красивую?» Ева не льстила себе – уже тогда она научилась вылавливать в шепотках за своей спиной нелицеприятные отзывы о своей внешности. Но не только это занимало ее: «А мне – кого мне суждено полюбить? Кто будет он, мой избранник? Как и когда сведет нас вместе судьба?» – гадала ее душа.

Ну что же – она нашла своего избранника. Сердце не лгало – оно рвалось назад, туда, в Пущу, к нему! И кто бы он ни был – она никому не позволит разлучить их.

На следующий день, отправившись на свою обычную верховую прогулку, как всегда в сопровождении одного из братьев и двух грумов, она решила проехаться по лесным тропинкам. По лесу так по лесу. Всадники въехали под сень деревьев и когда углубились в чащу на целую версту, Ева вдруг пустила свою вороную трехлетку в сторону, заставив остальных от неожиданности придержать лошадей, а затем повернула на боковую тропинку, перейдя с места в галоп.

– Jaskółka, jak najszybciej![1] – в радостном возбуждении крикнула она своей лошадке. И та не подвела – понеслась стрелой, послушная воле всадницы, закладывала умопомрачительные повороты, кидаясь то на одно малозаметное ответвление лесной тропы, то на другое. Вскоре Ева скакала, уже не разбирая дороги. Ее спутники почти сразу безнадежно отстали. К счастью для нее, брат Михал был не самым блестящим наездником, а слуги не решались от него отрываться.

Неожиданно для себя самой Ева оказалась на краю опушки. Теперь надо было сообразить, куда ехать дальше…

От имения до Пущи надо было проскакать верст шестьдесят, если не все семьдесят, да еще отыскать в лесной чаще дом лесничего, мимо которого они проехали лишь раз, направляясь к Охотничьему дворцу государя после той памятной встречи с секачом.

Сейчас время перевалило далеко за полдень. Еве стало немного не по себе – ведь до темноты можно и не успеть, а загонять лошадь в безумной скачке ей вовсе не хотелось. Но что решено, то решено – и юная всадница пустила лошадь рысью, выезжая на виднеющуюся невдалеке полевую дорогу.

Как она и опасалась, до темноты она успела добраться лишь к тому месту, откуда просматривалась синеющая вдали, в вечерних сумерках, кромка Пущи. Ехать незнакомой дорогой ночью через лес было бы полным безумством, и Ева, преодолев еще две с небольшим версты, остановилась у края леса. Ночевать придется здесь. Хорошо, что Ласточку удалось недавно напоить из встреченного по пути ручейка. Теперь осталось снять седло, разнуздать и оставить пастись: девушка была уверена в своей лошадке, не стала путать ей ноги, а ограничилась тем, что привязала повод узды к росшему неподалеку небольшому деревцу. Самой бы теперь подобрать местечко, где можно было бы устроиться так, чтобы не проворочаться всю ночь без сна.

Утром юная путешественница проснулась от того, что вся закоченела от холода, все ее члены затекли от лежания на жесткой земле, а бок, на котором она досыпала последние минуты, чувствительно болел. Но что это значило по сравнению с тем, что ей предстояло впереди? Приведя себя через полчаса в относительный порядок (к счастью, вокруг не наблюдалось ни одного свидетеля, и сделать все необходимое можно было без помех), она, ощущая теперь весьма назойливое чувство голода, подозвала Ласточку, которая и в самом деле не покинула за ночь свою хозяйку, подготовила ее к продолжению поездки и вскочила в седло.

Франц Речницкий уже готов был седлать коня, чтобы направиться в ежедневный объезд своих владений, как на дороге послышался частый перестук копыт. Кто-то явно торопился. «И кого же может принести нелегкая в такую рань?» – задался он вполне естественным вопросом. Ответ появился тут же: к дому подлетела всадница на вороной кобыле. Она была чудо как хороша в своем жемчужно-сером атласном кунтушике с разрезными рукавами, в бархатном платье глубокого густо-синего цвета, украшенном по краю узорами из белого шелкового шнура и скроенном для езды по-мужски – с хитрыми разрезами и запахами, позволяющими свободно садиться на лошадь, не открывая при этом ноги. Темные волосы всадницы, потерявшей где-то свою шляпку, спутались и беспорядочно развевались по ветру, а ее столь же темные глаза смотрели с явным вызовом.

Но не этот вызов увидел в глазах юной наездницы пожилой лесничий. Ему казалось, что взгляд Евы Потоцкой – да, не узнать ее было мудрено, – пронзает его насквозь, и сердце его вот-вот остановится. «Я пропал», – с предельной ясностью решил он для себя.

– Ваше сиятельство, что вы здесь делаете одна? Где ваши спутники? – не в силах скрыть волнение, воскликнул он, с ужасом подозревая, какой именно ответ он получит…

«Молодая паненка явно унаследовала от рода Потоцких все их фамильное упрямство… – почему-то вдруг успокоившись, думал Речницкий, выслушивая сбивчивые и очень горячие объяснения юной графини, отнюдь не пытавшейся скрыть, с какой целью она здесь появилась. – Знаю я их упрямство. Будет идти напролом, не считаясь ни с чем. Но тогда… Тогда все их семейство не с меньшим упрямством будет мстить за свою фамильную честь. И они тоже не остановятся ни перед чем, ни пред законами человеческими, ни пред божескими!»

Не проронив ни слова – «Боже всемогущий, дай мне силы больше не заговорить с ней!» – лесничий помог девушке спуститься на землю, так же молча вернул свою лошадь в конюшню и принялся запрягать ее в пролетку. Привязав поводья вороной кобылки своей нежданной гостьи к коляске сзади, он твердо взял Еву за руку, усадил рядом с собой в экипаж и слегка хлестнул лошадь вожжами. Ни на какие протесты, мольбы или уговоры он не отвечал, а ее попытки выпрыгнуть из коляски на ходу пресекал самым безжалостным образом.

Так шел час за часом, солнце уже клонилось к западу, и вот вконец изведшийся лесничий увидал впереди ворота графской усадьбы. Распахнутые ворота с коваными вычурными узорами, длинный овальный цветник – а за ним незатейливое белое здание в духе классицизма: портик с коринфскими колоннами перед центральной двухэтажной частью и одноэтажные крылья. По бокам – большие флигели для различных служб, а еще далее в стороне – конюшня.

Не успела пролетка подкатить к фасаду здания, как из дверей уже высыпали люди во главе со старым графом Потоцким.

– Возвращаю вам вашу дочь, ваше сиятельство, – произнес Речницкий, не дожидаясь расспросов. – Не знаю, почему ей вздумалось предпринять столь дальний вояж в одиночестве, но, едва встретив ее, почел своим долгом немедля вернуть ее под родительский кров.

Ева за время поездки искусала губы, не зная, что предпринять. Ее упрямство напоролось на упорство лесничего, сломить которое не смогли никакие уговоры, никакие признания, никакие попытки вырваться силой с риском угодить под колеса. Теперь же она попала в крепкие руки своего отца, который, высадив ее из пролетки и бросив лесничему через плечо: «Благодарю вас!» – повел беглянку в дом.

Объяснение было коротким. Отец не стал читать нотаций. Он сказал лишь:

– Ева, на этот раз ты перешла все границы. Побудешь под домашним арестом, пока не образумишься…

…Франц не знал больше покоя. Казалось бы, солидный, пожилой уже мужчина, прошедший огонь и воду, а тут весь извелся, словно гимназист какой, по предмету своих воздыханий… Но как там пелось в арии, слышанной им недавно в Варшавской опере? «Любви все возрасты покорны»? Не ожидал, что это так буквально сбудется с ним самим… Речницкий с ужасом понял, что, отказавшись от Евы, он вдребезги разбил собственное сердце.

Однако его трезвый рассудок, закаленный годами, не желал так просто сдаваться под напором чувства… Заиметь своими врагами Потоцких? Да уж лучше сразу утопиться в болоте! А девушка? О ней ты подумал? Что сделают с ней ее родичи, коли ты позволишь своей слабости одержать верх над собой?

Но в конце концов лесничий обнаружил, что его разум уже и не пытается потушить столь некстати проснувшиеся чувства угрозой всевозможных напастей. Речницкий поймал себя на том, что, оставаясь в здравом уме и твердой памяти, он хладнокровно строит планы, как пробраться в усадьбу графов Потоцких и выкрасть оттуда Еву…

Влюбленная девушка, в отличие от него, не испытывала никаких душевных терзаний и колебаний. Да, сердце щемило от разлуки с любимым. Да, было жутко больно оттого, что предмет ее страсти в ответ на пылкие объяснения просто водворил беглянку домой, как потерявшуюся болонку. Но она же видела его глаза! В них тоже стояла нешуточная боль – тут не могло быть ошибки! Нет, они будут вместе наперекор всему!

И потому предаваться горестному унынию она не собиралась. Ее посмели лишить свободы и запереть в имении? Ну-ну, посмотрим, что у вас выйдет. Надо же, им возомнилось, что можно взнуздать шляхетну пани, словно какую-то кобылу!

Потоцкие приняли, как им казалось, достаточные меры предосторожности, чтобы дурной нрав Евы не навлек позор на всю их фамилию. Ее лишили денег, чтобы не пыталась подкупить слуг, из гардероба унесли костюмы для верховой езды, а верхнее платье выдавали лишь для прогулок пешком в садике под окнами усадьбы и затем забирали обратно. Гулять приходилось под строгим надзором, а доступ к конюшне был строго-настрого воспрещен… Да уж, попробуй убеги, если у всех ворот и калиток, ведущих из усадьбы, и днем и ночью стоят бдительные сторожа, вовсе не желающие испытать на себе гнев Потоцких.

Поэтому второй побег юной графине пришлось готовить весьма тщательно, и ушло на это более двух недель. Был накоплен небольшой запас печенья и засохшего хлеба, собраны и на всякий случай спрятаны получше драгоценности – а вдруг и их решат отнять? Точно так же она припрятала и маленький дамский револьвер на три заряда, подаренный Вацлавом. Тщательное наблюдение из окна спальни позволило установить, что конюшня на ночь запирается, но не на замок, а лишь на засов, и сторожа там не выставляют. Но как выехать из усадьбы через запертые ворота? Впрочем, был один способ, но крайне неудобный. И все же, поскольку лучше ничего не придумывалось, придется, наверное, воспользоваться им…

Этим вечером Ева не вышла к ужину.

– Эвелина! Такое впечатление, что ты взялась нарочно демонстрировать испорченные манеры! – раздраженно произнес, постучав в дверь, ее старший брат Жигмонт. – Немедленно спускайся, не заставляй себя ждать!

Юная графиня терпеть не могла, когда брат называл ее на французский манер Эвелиной.

– Твои манеры тоже не назовешь изысканными! – огрызнулась она из-за двери. – Ты что, прикажешь прямо сейчас в подробностях разъяснять тебе причины обычных женских недомоганий!? Лучше вели принести ужин мне в комнату.

Заполучив еду к себе, Ева дважды отсылала прочь прислугу, желавшую забрать пустую посуду. А когда наступила ночь и дом понемногу затих, она, не церемонясь, завернула несъеденную часть пищи в носовые платки, а получившиеся свертки – в узелок из наволочки. Так, теперь надо взять запасное платье, нижнюю юбку, сорочку… А, еще и оставленную по недосмотру кашемировую шаль надо прихватить – все теплее будет. Хотя сентябрь стоит не сырой и не холодный, все-таки это уже не лето. Особенно зябко становится ночами…

Собственную простыню и пододеяльник девушка извела на то, чтобы связать из них веревку. Конечно, крылья дома были одноэтажными, и окно ее спальни также находилось на первом этаже, но оно все же было расположено высоковато, чтобы в длинном платье решиться прыгать с подоконника в ночной темноте. Все ли готово? Узелочек с ювелирными украшениями – в кармане платья, револьвер – в другом кармане. Узел с одеждой, припасенным хлебом, печеньем и остатками ужина повешен на плечо. Теперь – тихонечко растворить окно и перекинуть через оконную раму веревку из постельного белья. Ну, с Богом!

Детские навыки лазания по деревьям, оказывается, еще не забылись. С трудом, но все же Ева благополучно спустилась из окна, закинула обратно импровизированную веревку, аккуратно прикрыла ставни. Теперь – к конюшне.

Ни одно окно усадьбы не светилось, но это ничего не значило – из темной комнаты как раз проще разглядеть, что делается ночью на улице. Однако ее никто не окликнул, не хлопнула ни одна дверь, не раздались ничьи голоса. Осторожно она приподняла тяжеленный засов, на который были заперты ворота конюшни, вытащила его из пазов и так же осторожно опустила. Приоткрыв створку ворот, скользнула внутрь и замерла, ожидая, когда глаза привыкнут к почти полному мраку, царящему в конюшне…

Никогда еще юной графине не приходилось седлать лошадь в такой темноте! Но ничего, все-таки справилась, поминутно поглаживая свою кобылку, прижимаясь щекой к ее морде и шепча: «Тихо, Ласточка, тихо!»

Теперь оставалась самая рискованная часть ее предприятия. Надо было провести лошадь мимо главного здания усадьбы и свернуть в парк. Но и здесь Господь ее не оставил – ей удалось проскользнуть незамеченной. Теперь в седло и вперед – к каналу, соединяющему парковый пруд с речкой Бульвой. Только там, вдоль канала, парковая ограда осталась недочиненой, и Еве известно одно местечко, где кусты так удачно прикрыли здоровенный проем, не закрытый прутьями решетки. Но сначала надо пересечь канал…

Уже понукая лошадь спускаться по крутому откосу к воде, Ева вдруг сообразила, что оружие, лежащее в кармане платья, должно быть, не очень любит воду. Натянув поводья, она вытащила револьвер и, недолго думая, запихнула его за лиф, чуть поморщившись от прикосновения холодного металла. Затем, чисто машинально, Ева пристроила туда же мешочек с драгоценностями из другого кармана, хотя вот они-то вряд ли пострадали бы от воды. Вперед!

Ласточка, чуть всхрапывая, выбралась на другой берег, а с девушки, вымокшей почти до пояса, ручьями стекала вода. Но не время сейчас думать об этом! Вперед, вперед! Отыскав проем в ограде и протиснувшись с лошадью через кусты, Ева, сгорая от нетерпения, все же пустила лошадку шагом, пока не выехала на тракт, и лишь тогда припустила рысью. Отъехав с версту от дома, она остановила свою Ласточку, спрыгнула с седла и стала стаскивать с себя насквозь промокшее платье, уже заставившее ее заметно продрогнуть на прохладном ночном ветру. Теперь переодеться в сухое, обвязать вокруг себя шаль – и снова в седло!

Под утро она уничтожила все имевшиеся у нее запасы пищи, потому что в ее положении это был единственный способ хоть как-то согреться. При всех своих достоинствах костер юная графиня вряд ли сумела бы развести, даже если бы и догадалась прихватить с собой спички. Поев всухомятку – о питье она тоже забыла позаботиться – Ева снова тронулась в путь. Перемежая шаг, рысь и галоп, она сделала всего три короткие остановки и уже около часа дня подъезжала к дому лесничего.

Ей повезло дважды – во-первых, Франц Речницкий только что вернулся с объезда очередного участка, и, во-вторых, его не сопровождал никто из служащих. Направляясь от конюшни к крыльцу, он услышал знакомый уже перестук копыт и увидел знакомую всадницу – как и в прошлый раз, без шляпки, но теперь на ней были простое домашнее платье и пестрая кашемировая шаль, обмотанная вокруг тела и завязанная на поясе.

Призвав на помощь все свое самообладание, лесничий успел произнести лишь:

– Млада паненка не розумеет… – как тут же был сметен неистовым вихрем слов и действий, сопротивляться которым Речницкий, чья решимость уже была подточена семнадцатью днями терзаний, оказался не в состоянии.

Впоследствии он так и не мог вспомнить, что же говорила ему и что же делала в те минуты Ева, потому что способность воспринимать окружающее вернулась к нему только тогда, когда он обнаружил себя лежащим рядом с ней на смятых простынях, местами запятнанных красным, в окружении хаотически разбросанных предметов одежды.

– Ева… Любимая… – из враз пересохшего горла вырывался лишь хриплый шепот. – Они теперь знают, где искать. Настигнут – пощады не жди.

– Да… Они… Они могут… – похоже, у девушки горло пересохло едва ли не сильнее, чем у него самого. И тут же, в подтверждение этой мысли, Ева прохрипела:

– Пить…

Пожилой лесничий вскочил на ноги, схватил в соседней комнате, где у него был кабинет, графин с водой и стакан и, быстро наполнив его, протянул возлюбленной.

Эх, так бы всю жизнь смотрел, как она пьет – как ее чудесные сочные губы орошает прозрачная жидкость, как стекают капельки воды из уголков ее прелестно очерченного рта, как плавно колышется неповторимый изгиб ее нежной шеи, жадно поглощая влагу… И если скользнуть взглядом по этой бархатистой коже дальше… Но, нет, нельзя, невозможно. Иначе он никогда не сдвинется с места. А надо спешить!

– Милая… Обратного хода нет! – Франц успел глотнуть прямо из горлышка графина, плюнув на любые условности. – Теперь нам обоим надо непременно скрыться отсюда. Если мы не хотим пропасть зазря, надо немедля собираться и бежать. Все бросаем и оставляем прежнюю жизнь позади! Обратного хода нет! – настойчиво повторил он.

Восстание 1863 года и последовавшая ссылка (к счастью, без лишения права возвращения) многому научили Речницкого. Пока шляхетна паненка приводила себя в порядок и пыталась что-то изобразить из своего платья, с которым они только что обошлись совершенно бесцеремонно, лесничий торопливо сносил в коляску самое необходимое – смену одежды, немного еды в дорогу, два ружья, две лошадиных попоны, – затем достал документы и все свои сбережения. Снова, как уже было однажды, он запрягает свою лошадь в пролетку и точно так же привязывает сзади за уздечку вороную трехлетку, но путь их теперь лежит совсем в другую сторону.