Читать книгу Квазинд. Когда оживают легенды - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 13

…Отполированная локтями стойка, за которой ловко орудовал на пару с дочкой Адамс, тянулась на добрых пятьдесят футов – чуть ли не во всю распивочную. Дубовым торцом она подпирала старенький, фальшиво бренчащий “Блютнер”, точно облитый кровью тельца. Юркий малый, похожий на хорька, с прилизанной головой, в розовом жилете, трамбуя мозолистым задом хромоногий стул, лихо вышибал на пожелтевших клавишах, смахивающих на лошадиные зубы, “Я отдаюсь, но со слезами”. Разнокалиберный строй липких стаканов звякал в такт игре. Под рукой у тапера на пюпитре вместо нот лежали кольт и простреленная Библия.

Столы жались друг к другу, зарывшись ножками в свежие, насыпанные перед открытием опилки, образуя что-то вроде вольера вокруг добротно сколоченной сцены. Голубые с белым указатели в виде руки в перчатке с вытянутым перстом ненавязчиво намекали отягощенным леди и джентльменам на две двери, скромно виднеющиеся в конце зала. С правой стороны от стойки гигантской змеей изгибалась и ползла в темноту, к номерам, лестница из мореной доски. Слева от входа крутилось, сверкая надраенной бронзой, колесо рулетки: слышался глухой перестук стаканчиков, крапчатые кости скакали по зеленому сукну, одних делая счастливыми, других заставляя туже затягивать ремень.

Адамс вскрыл еще пару бутылок; бренди золотым янтарем заискрилось за толстым стеклом. Старик приветливо улыбнулся, что сделало его похожим на грецкий орех, и почесал загорелую плешь. Он невпопад подсвистывал таперу и, не спуская глаз с двери, следил за каждым, кто входил в салун.

В самый разгар веселья дверцы “пни меня, я не обижусь” ³⁵ сыграли. В зал вошли двое. Один, мрачный, заросший до глаз смоляным волосом, трезвил горожан колючим, как шип, взглядом. Из-за дальнего столика нервно и высоко плеснул женский вздох:

– С ума сойти – Крэйзи… Сам Диззи Вуд!..

Вторым, едва достигая плеча Диззи, стоял По, по прозвищу Опоссум,– хитрый, как двести чертей, настолько же коварный и живой, словно ртуть. Засаленная кожаная безрукавка сидела на его голом, загорелом, жилистом, как ремень, торсе точно влитая. В руках тускло поблескивала барабанная винтовка Кольта³⁶. Опоссума в Монтане уважали… Одному бесу было известно, как этому отпетому шулеру под десятками самых придирчивых глаз удавалось оставить в дураках каждого, кто садился с ним за карточный стол. Масть всегда шла к нему, что лосось на нерест, и в его руке, как по колдовству, оказывался победный “фулл хауз”³⁷.

Салун поутих. “Джентльмены удачи” как гвоздями приколотили к себе общее внимание. То тут, то там слышалось шушуканье и шебуршение сродни мышиному; на большинстве лиц застыли гримасы подобострастия и испуга. Все прекрасно знали, что если кто и должен быть повешенным, так это именно данная парочка. Крэйзи убивал, грабил фургоны и почтовые дилижансы с той обыденностью и проворством, с какими плотник забивает гвозди. Поговаривали, что он и По даже продавали оружие краснокожим и подстрекали их к войне…

– Уж этот сукин сын, как пить дать, попадет на виселицу! – шумели меж собой обыватели, но все прекрасно помнили и слова шерифа: “Сначала этот волк должен попасть в капкан закона. А закон здесь я, а это отнюдь не ваша компания: с вилами, лопатами и ржавыми револьверами”. Да, по совести говоря, охотников до закона в Рок-Тауне не больше, чем пальцев у безрукого… и с этим особенно никто не спорил.

Глаза Диззи схватили и обожгли зал разом. Он выискивал взглядом свою пассию – Дженни Паркер. И он ее нашел, но увидел не ангела, а ведьму на помеле. Приметив Вуда, Дженни побелела, потом залилась краской. Божественные губы разлетелись в хищном оскале. Грудь ее высоко вздымалась, дыхание громко вырывалось сквозь стиснутые зубы. Гневливый взгляд, как дуло револьвера, целил в лицо Крэйзи.

– Ну, ну, не гони лошадей, бэби… – хрипло процедил Вуд и фривольно выбросил в приветствии руку.

– Не нукай – не запряг! – фыркнула в ответ Дженни и плюнула в его сторону.

– Остановись, Дженни, ты мне нужна…

– А ты мне – нет,– вихрь волос взметнулся черным пламенем и исчез за дверцей, располагающейся за стойкой.

Адамс, видевший эту сцену, едва не поперхнулся. Судорожно протирая полотенцем стакан, он беспокойно поглядывал в сторону Диззи и По. Уж он-то лучше других знал этих сорвиголов, которые терроризировали городок не хуже краснокожих. “Проклятье, где же Роджер?!” – молотом стучало в голове старика. “Блютнер”, потерянно звякнув по струне побитым молью фетром, умолк, точно захлебнулся. Прилизанный малый в грязном розовом жилете сурком крутнулся на стуле, бочком кренясь к пюпитру, потянулся было за кольтом, но осекся, трезвея до паралича: Опоссум, щуря зеленые шакальи глаза, погрозил ему, как отец сыну, обрубком своего пальца.

Бандиты медленно, но уверенно пошли к стойке. Очередь отхлынула от нее, как волна от мола,– тихо и покорно.

– Хэллоу, Адамс. Цены прежние? – Опоссум пиявкой прилип к стойке, пырнув локтем, точно шпорой, зазевавшегося нерадивого гробовщика.

– Чего тебе, По? – старик продолжал разливать виски, оставаясь внешне бесстрастным, хотя по спине его пробежал колючий холодок.

– Как всегда, виски, старина, будь я проклят! Надеюсь, оно у тебя без стрихнина и змеиных голов? ³⁸ Ну, то-то! Есть новости? Ведь нас, черт возьми, в Рок-Тауне не было…

У Адамса ёкнуло сердце, в коленях предательски замозжило. Он повернул голову медленно и опасливо, но бросил твердо:

– Для тебя одна новость: деньги вперед,– хотел еще что-то добавить, но острый, как штык, взгляд Диззи заставил его прикусить язык.

Рука По нырнула в карман, уверенно звякнули монеты. В стаканах сердито забулькало. Старик пустил по стойке две порции неразбавленного виски.

– Что-то ты не очень любезен с нами, старый индюк,—тихо и ласково протянул Опоссум.– А между прочим, мы голодны, как волки, и смиренны, как внуки тетушки Салли. Ну, хватит щупать нас взглядом!

– Другого вы не заслужили, черт бы вас… – бармен никак не мог сглотнуть вставший пнем комок в горле. Его выцветшие глаза с тревогой оглядывали ухажера дочери: иссеченные каменной крошкой штаны из шкур выдры, грязную, пропахшую потом рубаху в крупную клетку, лицо в шрамах, не знавшее бритвы, как пить дать, уже пару месяцев,– всю его высокую, поигрывающую мышцами, как у жеребца, фигуру.

В это время за дальним столиком отважно загремели стулья. К стойке подошли несколько человек. Среди них скалой возвышался гигант Кэнби – служащий одной из пушных компаний. Его туша, была затянута в безразмерную оленью куртку с бахромой. Полуобнаженная грудь была покрыта густым, как шерсть, рыжеватым волосом; брось в эти заросли цент – черта с два отыщешь. Он по-дружески хлопнул Диззи Вуда по плечу и рыкнул:

– Лопни мои глаза – это же Диззи и По! Вот так встреча!

– Хэллоу, Кэнби, как видишь. Только полегче, парень, не сломай руку,– Вуд, зло зыркнув на докучливых приятелей, опрокинул стакан, сграбастал несколько бутылок виски и пошел прочь. На пути ему попался замешкавшийся спьяну лесоруб, который отпустил в адрес Диззи что-то невнятное. Слова прошелестели негромко, как прошлогодняя листва, упрека в них было не больше, чем на унцию, но в этом сдавленном сипении, как показалось Вуду, прозвучало достаточно вызова. Ослепленный яростью от приема Дженни, он сплеча оглушил лесоруба кулаком. Тот с грохотом собрал стулья, грохнулся на пол и, широко раскинув руки, замер, точно распятый. Из разбитых губ по подбородку засочилась кровь. Люди повскакивали со своих мест и сгрудились вокруг площадки, чтобы лучше видеть происходящее. По мере того как напольные часы отбивали минуты, выражение жгучего интереса сменилось на их лицах презрением. Жестокость и насилие, варварская грубость органически вплетались в жизнь пограничья. А вызов, не получивший отпора, пассивно принятое оскорбление воспринималось как падение мужского достоинства и чести. Кто-то из товарищей волоком подтащил беднягу Стайгера к столу, чертыхаясь, усадил на место: обмякшее тело никак не хотело принимать вертикальное положение. Но Крэйзи это уже не занимало… На прощание он так шибанул дверью, точно хотел поставить новую.

Все вздрогнули. Кэнби растерянно хлопнул глазами, покрутил пальцем у виска, медвежья челюсть его отвисла:

– Он что – совсем спятил?