Читать книгу Фатум. Том третий. Меч вакеро - Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский - Страница 10

Петухи еще не пели. Диск солнца только-только собирался подниматься из багровой раны небес, когда в тяжелые, грубо выструганные ворота миссии Санта-Инез ударили. Звук напоминал удар камня, сорвавшегося с высоты. Падре Игнасио нахмурился, отложил гусиное перо: «Кого в сей час послал Господь?»

Удар повторился – неотвратимо, зло. Монах-доминиканец перекрестился, подхватил со стола тяжелый шандал, вскочил со стула. «Черт! Где носит этого беспутного сержанта Аракаю? Опять дрыхнет, как мерин!»

Игнасио щелкнул ключом, высунулся из-за церковных дверей. Серое небо с пурпурными венами угрюмо взирало на него. Вытоптанное артио миссии было пустым и молчаливым. Казалось, повсюду распростерся глухой полог тайны.

Отец-настоятель с тревогой скользнул по нарисованным охрой крестам на окнах и дверях, на сухие головки чеснока, пучками подвешенные над порогом, затем перевел взгляд на высокие – в три ярда – ворота миссии и ощутил, как кожа на затылке схватилась льдистыми, колкими иголками.

Каменные удары повторились; волнуя кроны дерев, простонал ветер. Холодный и влажистый, он задул свечу в дрожащей руке Игнасио, напомнив воем стенания близких Хуана де ла Торрес – кузнеца миссии Санта-Инез, когда гроб с его обезображенным телом опускали в черную пасть мукреди – могилы.

«Это ОН… ОН… это ЕГО рук дело…» – шептали крестьяне… Люди наспех осеняли себя крестом, целовали распятие в руках бормотавшего молитву падре и уходили прочь…

– Откройте ворота! – взорвался голос.– Эй, Аракая! Ты спятил, что ли? Это я – капитан Луис! Узнал мой голос? Хочешь, я немного отъеду назад – теперь видишь, старый перец, что тебя не дурачат?!

– Теперь вижу, капитан,– раздался из-за глинобитной стены застуженный голос.

Падре Игнасио заслышал топот босых ног и приметил встревоженного сержанта. Его жабьи ляжки обтягивали перелатанные лосины с сильно вытянутыми коленями; голые волосатые плечи прикрывал камзол нараспашку, из которого в полном величии выкатывался живот. Вид у Аракаи был жалкий и беззащитный.

Окованные железом и медью ворота открывались с тягучим скрипом. Не дожидаясь, когда они распахнутся, всадники ринулись в образовавшийся проем.

* * *

Драгуны Луиса были злы и пьяны. Дорога – многие сотни испанских лиг по раскаленной альменде, по гористым тропам Сьерра-Мадре,– казалось, превратила их в демонов пустынь. С хохотом и скверной они кружились по площади стаей ястребов, подняв на ноги перепуганных крестьян и домашнюю птицу, тискали краснокожих девок и поднимали фляжки.

Капитан Луис нежно поглаживал пальцами четырехдюймовую сигару и с насмешливой улыбкой, оставаясь в седле, наблюдал. Ухмылка не сошла с его губ даже тогда, когда на пороге церкви показалась знакомая фигура падре Игнасио. Сын губернатора де Аргуэлло, сняв ошейник со своей своры, не торопился надеть его вновь. Драгунам нужен был отдых, они заслужили его – и он не мешал им вкушать прелести жизни.

Меж тем Рамон дель Оро, старинный приятель Луиса из королевских разведчиков-волонтеров, забросил как овцу к себе на седло смазливую мексиканку. Его роскошное белое сомбреро весело звенело монистой и было никак не меньше фургонного колеса.

Дель Оро, по прозвищу Сыч, был родом из индейцев тараумара, но лишь наполовину; отец его был белым, но где он и кто он, не знал даже Господь. Быть может, оттого в груди Рамона и жила с детства двойная ненависть: как к тем, так и к другим, взросшая на крови непримиримых врагов. С годами ненависть сделалась образом жизни. С нею Сыч пил вино, с нею проливал кровь. Внешность полукровки не вызывала приятных ощущений при встрече. Он был скуласт и смугл, что седло. Мореная рожа на кряжистом пне шеи; топорные черты лица с перебитым в двух местах носом; и дикие усы, которые всегда топорщились то страстью, то жестокостью и упирались в серьгастые уши.

Ко всему прочему дель Оро был упрям и несгибаем, что индейский лук. Решения принимал не задумываясь: был голоден – жрал, костенел в седле – заваливался спать, а поймав жертву – насиловал и убивал, торжествуя, если сия добыча была светла на волос и кожу.

– Сука, даже дышать не вздумай против! Ты сегодня… станешь моей! – глаза Рамона горели пугающей похотью и жаждой. Меж чресел запульсировал, загудел ярый бубен желания. Его грубые ласки сыпались на затравленную девушку, трепетавшую осиновым листом.

– Quitate! Quitate, carat!22 – прерывистый крик вырвался из легких девушки.– У меня есть жених!.. Слышишь, отпусти, умоляю тебя, отпусти!

Полукровка пьяно захохотал в ответ, затем оскалился, обнажив ряд привыкших к дракам зубов. Улыбка его расползалась шире, покуда не стала напоминать багровый рубец.

– А ведь я, подружка, умею это… лучше твоего прыщавого сопляка.

– Убирайся! – мексиканку колотила лихорадка страха, на виске билась жилка. Она боялась даже поднять глаза на волонтера.

– А я не уверен в этом… Ну-ка, обними меня! Ух ты, какая гладкая… – он вновь загоготал жеребцом вместе с группой кавалеристов, которые задержались, увлеченные действом.

– Эй, дель Оро! – гаркнул ротмистр с обрубленным наполовину ухом.– Берегись! Эта оса может ужалить!

– Заткните рты! – проревел Сыч и, откровенно запуская пятерню под юбку, сплюнул: – У меня в штанах тоже есть жало! И клянусь, я им умею владеть не хуже, чем палашом.

Драгуны замерли в ожидании. Опаленные солнцем лица – ни дать ни взять рыжие волки пустыни: губы вздернуты, хищно обнажая белые зубы, спины напряжены, точно готовые к броску.

Волонтер спрыгнул на землю – дело пошло на лад. Пленница лишь раскрывала рот. Неожиданно медное лицо исказила гримаса отчаяния, и оно зашлось в крике. Мясистая ладонь сдавила горло – вопль оборвался. Стыдливо мелькнули ягодицы, юбка затрещала под алкающей рукой.

Вне себя от страха, девушка принялась царапаться, извиваться, бить кулаками по тяжелым плечам.

– Саб-ри-на! Саб-ри-на! – рвали ее слух истошные причитания отца и матери, сдерживаемых драгунами.

Сыч лишь сыпал бобами хохота. Тыльной стороной ладони он ударил мексиканку по лицу. Задохнувшись от боли, она обмякла, руки упали.

Прикосновение юной, полуобнаженной плоти разбередило Рамона. Девчонка теперь лежала тихо, раскинувшись, будто спала. Кофта и юбка были разодраны и сбиты в нелепый комок на поясе, из-под которого зазорно темнела сдвинутая бронза ног.

Сквозь туман слез Сабрина смутно осознала: с нее срывают остатки белья. Дель Оро свирепо, с животным натиском навалился сверху. Она вскрикнула: меж лопаток зло вгрызлась каменистая галька.

Насильник озверел, комкая несопротивляющееся тело, кусал и рычал, чувствуя пред собой какой-то манящий омут. Он не слышал ни хохота, ни криков, ни плача: всё двигалось и шумело где-то там, над ним, а здесь лежало тугое, податливое тело, которое он с жадностью мял, впиваясь ногтями, и жарко дышал в украшенное бисерной ниткой ухо:

– Ну-ну, отзовись же красавица! Ты не хочешь меня? Не нужно так бояться солдат… Мы же любим вас, крепкозадых кобылиц. Не строй из себя монашку, все уже видели твои сиськи!

Пальцы метиса судорожно расстегивали ремень штанов, глаза поедали плавные выпуклости смуглых грудей, когда свет заслонила фигура крепко сбитого человека.

– Кого я вижу! Падре!.. Уж не собрался ли ты помочь мне облагодетельствовать эту девку? – волонтер вызывающе скалился, оценивающим взглядом щупая доминиканца.

Тот молчал. Темно-серые глаза неподвижно смотрели в самый центр лба Рамона.

– Эй, ты что? Брось так таращиться на меня! – дель Оро воинственно откинул сомбреро на спину.– Иди, иди своей дорогой… отец, ты же умный! Не мешай танцевать влюбленным… Уж я то знаю, что она соскучилась о звере между ног…

Вместо ответа Игнасио протянул ему руку. Метис усмехнулся, выбросив свою. Чутье волонтера шепнуло: «ловушка!» – но поздно. Пальцы монаха впились в клешню Сыча, как стальные зубья капкана.

– Кто же так делает, сынок? – доминиканец рванул насильника на себя.– Тебе еще учиться и учиться… Но я помогу тебе.

В следующее мгновение боль ослепила Рамона, едва не лишив чувств.

Удары кулаков были часты и беспощадны, как каменный дождь. Сыч был зол на весь мир, кровь тупо пульсировала в горле и черепе, короткие, с обгрызанными чуть не до корней ногтями пальцы тщетно пытались выхватить из ножен саблю.

Пару раз удары священника загоняли его в узкий проход корраля, где зычно ревела недоенная скотина. Он поднимался, падал и вновь вставал, умызганный слякотью навоза, облепленный сеном и пухом птицы.

Шарахаясь из стороны в сторону, он попытался отбежать, но метнувшийся следом кулак Игнасио настиг его, точно брошенный камень. Цокнули зубы, рот Рамона наполнился кровью. Утробно рыча, он схаркнул красной слизью вперемежку с белой эмалью и пал на колени.

«Господи, помилуй меня, грешного»,– спазмы удушья рвали нутро настоятеля Санта-Инез. Запаленные дракой легкие вздымали широкую грудь подобно кузнечным мехам. Утираясь жестким рукавом рясы, монах мельком глянул на разбитые в кровь костяшки кулаков, что-то пробормотал и под пристальными взглядами присмиревших драгун поспешил к девушке.

Родители Сабрины целовали заступнику руки, расточали хвалу, не скрывая слез благодарности, но падре уже склонился в заботе над мексиканкой.

– Дитя, ты в порядке? – руки Игнасио прикрывали непристойную наготу.

От внимательного вопроса она лишь сильнее разрыдалась. Ощутив покровительство и защиту, Сабрина более уже не в силах была сдерживать чувства. Брови и нос заалели ярче, глаза закрылись, и сквозь слипшиеся, мокрые ресницы хлынули слезы.

– Воды! – повелел падре, но в это мгновение яростный крик за спиной заставил всех повернуться.

В тридцати футах от них, задрав в небо каблуки сапог из кожи ящерицы, корчился волонтер дель Оро. Его рука, сжимавшая саблю, была зажата в железных тисках капитанской краги.

– Помнишь, я говорил тебе: «Берегись, приятель, я доберусь до тебя!» Вот так и вышло.– Луис улыбался.

Сыч раззявил испуганно рот, показав искрошенные пеньки зубов.

– Улыбка в тридцать два зуба – хорошее настроение, «маэстро де кампо», не так ли? О, да что с тобой случилось, похоже, ты целовался с кобылой, а?

Сабля выпала из руки метиса, он подвывал от боли —пальцы Луиса едва не сломали кость.

– Уж больно ты лихо скачешь, Сыч. Смотри… как бы не сломать шею.

– Простите, дон,– Рамон преданно заглядывал в глаза капитану.

– Ай, дель Оро… ты прост, как мычание,– сын губернатора покачал головой,– в который раз я слышу эти слова… Ужели проповеди падре Игнасио не научили тебя ничему?.. А ведь я предупреждал тебя, красная обезьяна, падре – кремень… с ним шутки плохи…

– Хозяин, я не подумал… я…

– Радуйся, что у тебя тело как у быка. Головой ты себя явно не прокормил бы. Ладно… – капитан бросил пистолет в кобуру.– Ты и на этот раз выжал из меня жалость. Живи. И выжги себе на лбу: шучу здесь только я! А теперь сделай так, Сыч, чтоб тобой не воняло.