Читать книгу Ressentiment - Андрей Леонидов - Страница 7

Видели, как охотятся беркуты? Фантастическое зрелище. Распрямив крылья, беркут мерно покачивается на воздушных волнах. Он ловит восходящий поток, почти не прикладывая усилий взмывает вверх, потом вальяжно и плавно парит вниз, описывая круг, то теряя, то снова набирая высоту. Его голова двигается резкими движениями: он крутит ею, осматривая под собой гористую местность, сканирует глазом отлогие склоны и куски равнины под ними. Совсем внизу, в низкой траве, рядом с гниющим стволом упавшего дерева заметно движение. Какой-то грызун поднимается на задние лапы, втягивая воздух обеими ноздрями. Беркут не шевелится, его не занимает такая мелкая добыча. Да, известно, что беркуты любят полакомиться зайцами и различными грызунами, для перекуса вполне подойдет и сурок, и куница, и даже полевка, но сейчас птица занята кое-чем иным. На одном из каменистых склонов, в прогалине, где растет зеленая травка, пасутся серны. Три горделивых скальных козы жуют поодаль от группы. Беркут закладывает очередной вираж, как вдруг его голова перестает дергаться. Он фиксирует глазами серн, выбирая угол атаки. Нет, он не пикирует ровно на них, потому что повернутая голова повысит сопротивление воздуха так, что он дважды потеряет в скорости. Нет, умная птица начинает выписывать удивительную петлю, заходя на добычу сбоку, постоянно фиксируя ее в поле зрения. Почти каждый из нас знает, что герой советского союза, летчик Алексей Петрович Маресьев продолжил летать после ампутации ног и сбил семь самолетов противника, но немногие помнят, что Ганс-Ульрих Рудель19 променял свою ступню на минимум три подбитых танка под Одером. Ему бы понравилось, как беркут, описывая дугу, вдруг резко выбрасывает запястье крыла вперед и поджимает маховые перья: птица лихо меняет стреловидность крыла, тормозя, как самолет закрылками. Беркут выбрасывает вперед смертоносные лапы, увенчанные бритвами когтей. Несчастная серна, попавшая в кинескоп его глаза, как будто не чувствует опасности, продолжая жевать траву. Птица пронзительно кричит, продолжая приближаться к цели. Вид ее фантастичен. Будь бы здесь Рудель, ему бы точно вспомнились черты любимого Ju-87, несущего смерть с небес. Наконец беркут врезается в серну, цепляя когтями ее спину. Удар настолько силен, что птицу перебрасывает через животное, а затем животное само перелетает через птицу и начинает катиться со скалы. В этом танце они пролетают до следующего уступа, где серна бьется ребрами о камни и резко поднимается, дергаясь из стороны в сторону. Только в этот момент ее растерянные собратья начинаю двигаться. Самец молниеносно сбегает вниз к терпящей бедствие самке. Он бежит действительно быстро, но этого времени беркуту хватает, чтобы стащить ее в сторону обрыва. Серна летит вниз, вновь всем своим телом принимая урон от падения. Она бьется головой, туловищем, ее ноги неловко заплетаются, но она все также бойко встает и пытается вырваться. Адреналин в крови не дает ей понять боль, почувствовать серьезность повреждений, заставляет сражаться за жизнь и в агонии вырываться. Самец наконец достигает падающего дуэта и вдруг замирает в нерешительности. Он не знает, как рогами атаковать беркута, потому что тот прикрыт от него телом самки. Нерешительность выходит боком, и беркут с серной пролетают вниз еще несколько десятков метров. Животное почти волочится по земле, получая гибельный урон от камней и неровностей. Наконец, после очередного удара, самка почти перестает вырываться и беркуту хватает сил, чтобы приподнять ее повыше над землей, а потом взлететь. Когда самец добегает до той части склона, где кончилась борьба, хищная птица уже зависает с телом еще живой серны над воздушной пропастью и медленно летит к соседней части горы.

Это очень, очень сильная птица. Такая серна, должно быть, весит больше семи-восьми килограмм. Зависнув на некоторое время над плоскостью горы, птица разжимает когти и несчастное животное отправляется в свой последний полет, фатально бьется об гору и теперь уже полностью затихает. Беркут без всякой спешки садится и начинает долгожданную трапезу. Когда он клюет, серна машинально дергает лапами, но ее животная душа давно отправилась в животный рай.

Беркут – удивительная птица, настоящий повелитель воздуха. Народы Средней Азии издавна использовали этого хищника для охоты. Один беркут в трудные времена мог прокармливать целые селения. Люди относились к ним с большим уважением: старых и раненых птиц отпускали на волю, умерших хоронили. Беркут настолько силен, что его использовали даже в травле волков, опаснейших степных хищников.

Каждый раз, когда Андрей закрывал глаза, пытаясь уснуть, ему начинал мерещиться беркут, тянущий несчастную серну куда-то в бездну обрыва.20 К трем часа ночи он так замучился, терзаемый постоянным ощущением падения, что наконец не выдержал и встал. Собрался включить компьютер, не имея представления, зачем это нужно, но как только голова Андрея оторвалась от подушки, его вывернуло. Алкоголь, выпитый вечером, покидал нутро бедолаги, решительно не желая усваиваться раздраженным желудком.

Порядочно помотавшись с расстройством желудка, парень несколько раз умылся холодной водой, вернулся в комнату, стуча зубами, обернулся в тонкое одеяло и сел за компьютер. Его знобило то ли от холода, то ли от похмелья, которое пожаловало, не дождавшись конца опьянения. Он открыл компутер, несколько минут бессмысленным взглядом смотрел в экран, а потом наконец собрался и запустил блокнот.

«История одного убийства» – подумал парень и набрал заветные строчки. Затем стер. «Почему это вдруг одного? Как вообще писать про маньяка, который совершил только одно убийство?» – эта мысль смутила и расстроила Андрея. Он отправился на кухню и заварил чашку очень крепкого чая, который своровал у хозяйки квартиры. Хоть какая-то польза от проклятой старухи, так сказать. Вернувшись с чаем к экрану, снова попробовал написать. На этот раз вышло «история одного убийцы». Нет, трудоголик снова нахмурился, это тоже ему решительно не нравилось. История семи убийств? Семь историй об убийстве? Мысли парня начинали путаться; неудовлетворенный, он решил оставить вопрос названия на потом, руководствуясь тем, что по идее оно должно само прийти во время плодотворного труда.

К сожалению, в эту ночь труд не был плодотворным. Сначала писатель не мог решить, кто будет главным героем: мужчина или женщина. Определившись с полом, он около получаса потратил на выбор имени, ему хотелось, чтобы имя было говорящим, но не слишком очевидным. Что-то смутное роилось в сознании, всплывая на поверхность вариантом вроде «Антуан Лавкрафтов» или «Генри Мэнсон». «Господи, какой к черту Мэнсон!» – досадовал несчастный. Тогда он начал просто прорисовывать сюжетную сцену, концептуально решая начать повествования с конца. Получилось что-то вроде этого: «В свете луны он стоял, облокотившись на лопату. Вдалеке выл волк, своим воем леденя и без того холодную кровь.» Вышло чересчур вычурно, Андрей снова все стер и откинулся на спинку кресла, закатив глаза. Оказалось, недостаточно пить как Буковски, чтобы стать автором «Макулатуры». «Может тогда стать Гоголем?» – Андрею всегда казалось, что он умел орудовать едким словцом. «Нет, если писать как Гоголь, нужно будет искать Александра Роу, чтобы тебя порядочно экранизировали, а где сейчас такого найдешь?»

Заснув в кресле таким нелепым образом, Андрей очнулся, только когда его голова бессильно слетела вниз, упав с неудобного подголовника кресла. Воспрянув духом, творец вновь приступил к работе. Ему вдруг вспомнилось, как в одиннадцатом классе прочитал статью о Жиле Гранье, французском людоеде, кажется, шестнадцатого века. Образ убийцы поэтизировался в народном фольклоре. Радклиф со станции Пионерская решил взять этот материал о получеловеке-полуволке за основу своей работы. Через 20 минут перед ним уже была готова страница текста следующего содержания:

Гранье стоял в хлеву, перепачкавшись кровью, стекавшей с каждой части его тела. Вся одежда: камзол, парусиновые штаны, даже мягкие ботинки из кожи буквально сочились кровью. Гранье сплюнул, рассматривая содеянное преступление, перед ним на полу хлева, выстланного сеном, лежала молодая крестьянка Изабелла, чьи щеки еще недавно рдели спелым персиком, когда она, веселясь, вбегала в дом своей матушки, соседки Гранье, подолгу смеясь и рассказывая о своем плодотворном походе на утренний луг, блиставший красками в свете летнего солнца. Наблюдая и запечатлевая в сознании остроконечную форму ее черепа, изменение его очертаний после удара, блестящую поверхность лба, Гранье чувствовал, что этим впечатление его не исчерпывается, что за движением линий и освещенностью поверхности есть еще что-то, что-то такое, что они одновременно как бы и содержат и прячут в себе. Тем не менее, он был безмолвен, созерцая внутри себя только зияющую гулкую пустоту, какой сквозит воздушный шар, поднявшись высоко над уровнем моря в разряженный слой воздуха, где нет уже никакого человеческого присутствия жизни и только материя, теряясь, перестает уже на грани быть осязаемой. Тело крестьянки казалось ему таким далеким, непостижимо отделенным от всего интерьера хлева, будто заброшенным сюда злым и насмешливым декоратором, именуемым случаем. Медленно, как будто утопая в патоке соленого от крови и злодеяний воздуха, убийца-изувер устремился к выходу из хлева, преодолевая нечеловеческое сопротивление. Приходили ли ему мысли о раскаянии? Хотел ли он обратиться к Богу, усмирив в себе злость, или же продолжал свое кровавое шествия, одурманенный кровью и хтоническим черным духом, ниспосланным на него в качестве проклятия за дурную молодость? Вовсе нет, Гранье был полон только зияющей пустоты, будто разливающейся в нем тысячей осколков, проступающей наружу в его движениях, заполняющей его сердце. Он мыслил, но мыслил, потеряв всякое ощущение чувства, будто заведенный механизм швейцарских часов, не знающих остановки до истечения своего срока службы. Вид ночной луны, однако, вызывал в нем некое сладостное чувство, которого он не ожидал ощутить, о котором, до того, как увидеть квадрат пустого поля, потерявшего побеги ржи, он не имел никакого понятия, с которым, он чувствовал, ничто другое, кроме этой фразы, не могло бы познакомить его, и он ощутил к луне какую-то невиданную ранее ненависть, смешанную с невыносимым желанием сближения.

Да уж, вышло монументально. Андрей обессиленно положил голову на стол, собираясь теперь окончательно погрузиться в пучину без сновидений. Он не раздевался и не выключил света, а просто завалился там же, где и сидел, удовлетворенный результатом своего труда. Засыпая, почти наконец встретившись с Морфеем, уже в полудреме вдруг снова вспомнил, как беззащитная серна бьется о скалы и дергает лапами, когда ее поедает беркут. Боль в затекшей руке заставила поменять положение. Приподнимаясь, бедолага кинул взор в окно. Вдалеке, внизу детской площадки ему почудился силуэт высокого и крепкого мужчины, стоявшего между деревьев. Силуэт застыл, не двигаясь, будто срастаясь с массивом берез. Только Бог знает, что двигало парнем, но он приветственно махнул рукой. Здравствуйте, Андрей, рад тебя видеть снова. Я слегка кивнул. Писатель, видимо не до конца отдавая себе отчет, быстро задернул окно занавеской, повалился на кровать и заснул тяжелым похмельным сном, теряясь в красочных сновидениях. Уверен, завтрашний удивительный день для него начнется только тогда, когда солнце уже будет заходить в закатном блеске за пятиэтажные хрущевки. Same stuff, different day, nah?