Читать книгу Кузовков – русский Кейнс. Оборванный взлёт - Андрей Леонидов - Страница 7

В брошюре [2], изданной в том же 1917, Кузовков выступает за чрезвычайный подоходно-поимущественный налог, если уж буржуазная демократия приняла решение продолжать Великую войну для финансирования военных расходов.

При этом следует отметить, что по времени, это была первая брошюра, так как цитированная ранее была обращением к Учредительному собранию и издана, вероятней всего, в конце лета или даже в начале осени 1917. Данная же брошюра была издана в июне 1917, но сам доклад состоялся раньше, так как в его заключительной части упоминается как действующий кабинет Милюкова-Гучкова – первого временного правительства, – который ушел в отставку 3 (по новому стилю 17) мая. Это издание доклада комиссии финансовой политики в Московском совете рабочих депутатов и его можно назвать «апрельскими тезисами» Кузовкова Дмитрия Васильевича.

Второй данная брошюра представляется лишь потому, чтобы обеспечить постепенность «восхождения от простого к сложному», т.к. теоретически она значительно более развернута и серьезна.

([Данный отрывок перенесен из 3 главы книги «Основные моменты…» [3] как информационное дополнение. Сама же глава, как частично дублирующая, была оттуда полностью исключена.]

Она отражает попытку более радикальной части Советов заменить работу печатного станка введением чрезвычайных налогов.

Первый Всероссийский Съезд Советов, прошедший в июне 1917, руководимый ещё меньшевиками и эсерами, принял следующую резолюцию по финансовой политике:

«Съезд считает, что временное правительство должно неотложно провести ряд реформ по преобразованию налогового строя и ряд мероприятий, клонящихся к прекращению дальнейших выпусков бумажных денег.

Что опубликованные мероприятия временного правительства изменению подоходного налога и налога на военную прибыль являются лишь первым шагом в деле переустройства налоговой системы.

Что в ближайшую очередь должен быть проведен в жизнь высокий единовременный поимущественный налог, который должен явится важнейшим источником покрытия чрезвычайных расходов государства.

Что настал момент, когда в отношении добровольного займа должны быть применены решительные меры принудительного размещения.

Что если в ближайшее время выяснится, что заём свободы всё же не достигает поставленной цели, то временное правительство должно прибегнуть к принудительному займу.»

Однако временное правительство, сидевшее между двумя стульями, было неспособно и не хотело затрагивать интересы буржуазно-помещичьих классов.

Кроме того, даже и руководители Советов того времени приняли требование чрезвычайных налогов скрепя сердце, лишь под давлением своего более левого меньшинства.

В таких условиях выдвинутая финансовая программа осталась лишь декоративным украшением резолюции съезда.

«Эмиссионный метод покрытия военных расходов прошёл через ряд последовательных звеньев: (1) твердые цены на хлеб; (2) отказ зажиточного крестьянства и помещиков продавать по этим ценам; (3) голод в городах при изобилии хлеба в стране; (4) хвосты [очередей] и (5) карточная система распределения. Эмиссия была одним из факторов, расшатавших старую политическую систему и давших непосредственный толчок к революции.» (с. 81)

[Февральское противостояние, закончившееся отставкой Николая II, началось с женского марша пустых кастрюль и требования черного хлеба.] С началом же революции, поскольку буржуазия не поддержала Заём Свободы и туго затянула свои пояса, печатный станок превратился в единственный источник финансирования.)

Кузовков разложил укрупненно картину финансирования Россией своего участия в Первой мировой войне. При 15 млрд. рублей национального дохода в 1913 обычные налоги и бюджет государства (с местными сборами) составляли около 2,5 млрд. Война, которую правящие круги планировали завершить за 2-3 месяца, затянулась и военный бюджет быстро возрос до 4 млрд.

По современным оценкам изменение численности русской армии в годы первой мировой войны составило: 1,36 млн. в 1913 (контингент мирного времени); 6,6 млн. – на 1 января 1915; 8 – в начале 1916 и 10,8 – в начале 1917. И это были изъятия рабочей силы из деревни и города. [8, c. 21]

Армию необходимо было кормить, обмундировать, обучать, и вооружать, перевозить. Боеприпасы расходовались во всё возрастающих количествах. Часть промышленности была «мобилизована» и переведена на производство военной продукции. В то же время производство «мирной продукции» сократилось и мировая торговля также застопорилась из-за блокады Балтийского и Черного морей. Всё это не могло не вызвать напряжения народного хозяйства и не могло не нарушить равновесие на товарном рынке.

Финансирование военных расходов можно было осуществлять за счет «повышения старых налогов, бумажных денег и кредита.» (с. 3)

Так как (из трех рассмотренных ранее принципов) налоговая система функционировала по регрессивному принципу обложения – косвенные налоги (акцизы) на товары и податные налоги изымались «по душевому принципу». Богатые, конечно же, платили якобы больше на душу населения, но налоги изымали существенно меньшую долю их совокупных доходов. Поэтому отсутствовали возможности серьезного повышения существующих налогов.

Правительство «могло ввести чрезвычайные налоги на имущие классы (подоходный, поимущественный, на военные прибыли)». Но «этот путь противоречил не только традициям русского царизма, но и всех республиканских буржуазных государств – крупные аграрии и короли индустрии не хотели брать на себя расходы на империалистическую войну.» Все затраты были переложены на плечи простого народа. При этом, компенсируя исключение доходов от «государственной монополии питей», сократившихся в 16 раз после принятия «сухого закона 1914», «косвенные налоги были доведены до величайшего напряжения». (с. 3)

Кроме изменения налогов у правительства осталось ещё два варианта финансирования войны, которые были гораздо выгоднее и проще: печатанье бумажных денег и кредит.

Всего к концу 1916-го на войну было потрачено около 25 млрд (устойчивых золотых) рублей. 8 млрд за счет внешних кредитов, 9 млрд – за счет внутренних кредитов и 8 млрд – за счет эмиссии.

Россия брала существенную долю военных товаров (вооружения и боеприпасов) за счет иностранных кредитов, перевезя часть своего золотого запаса в залог этих кредитов. Кузовков подчеркивает, что «в снабжении армии более бедных союзников одинаково заинтересованы как дающие, так и получающие». Сама Российская империя без этой помощи не смогла бы долго воевать. (с. 12)

Внутренние кредиты, взятые по подписке в банках и у крупных промышленников, фактически, перелагали военные расходы на будущие поколения, так как кредиторы соглашались на подписки лишь за повышенные проценты, а кредиты с процентами, как и иностранные займы, предполагалось погашать из будущих послевоенных налогов, т.е. народом.

Кузовков пишет: «Стремясь возложить бремя военных расходов на малоимущие классы, выносящие на своих плечах налоговое бремя мирного времени, и сохранить привилегированное положение аграрно-капиталистических групп, правительство царя в этом своем стремлении наталкивалось на невозможность дальнейшего повышения существующих налогов: новое бремя военных расходов нельзя было возложить на плечи малоимущих классов. Государственный кредит давал правительству царя возможность достичь указанной цели обходным путем.» (с. 4)

Еще более серьезные последствия вызвал выпуск новых денег. За эмиссионное финансирование выступил, в частности, один из вождей русского либерализма будущий министр земледелия первого состава временного правительства, кадет А.И. Шингарёв. Либеральная фракция законодательных палат и либеральная печать открыто поддержали бумажно-кредитную политику правительства царя, критикуя лишь её второстепенные детали.

Бумажное покрытие обернулось беспорядочной конфискацией. Дополнительные выпуски бумажных денег вызвали переполнение денежного обращения и рост цен сначала на военные товары, а затем и на всё остальное. Обесценивая денежную единицу, бумажные деньги дали возможность аграриям и городским домовладельцам расплатиться дешевым рублем со своими колоссальными кредитными долгами. Вызвав рост всех цен, бумажные деньги понизили реальную заработную плату трудящихся классов. Пострадали и железнодорожники, низшие разряды служащих земств и городов, низшие разряды государственных служащих.

Уже через полтора года войны в 1916 реальная зарплата рабочих снизилась вдвое и рабочие перешли к полуголодному существованию в условиях дефицита товаров. Когда рабочие потребовали повышения заработных плат, то правительство и вся либеральная пресса обвинили наемный труд в непомерных требованиях, выставив их виновниками повышения цен.

[Это как в басне Крылова «Лиса и волк»: кто-то везет, а кто-то громко жалуется на жизнь, в душе посмеиваясь над своим «партнёром». Жертва инфляции была объявлена её причиной.]

Между тем, начался ползучий рост цен, появление параллельных цен вольного рынка и бегство товаров с рынка.

При этом класс капиталистов получил от работы печатного станка невиданное обогащение, которого ему не могла дать самая блестящая промышленная конъюнктура мирного времени.

«Неожиданное обогащение одних за счет других вызвало расточительность обогатившихся, разнузданную роскошь среди всеобщего обнищания, пир во время чумы.» (с. 6).

Увидев себя обладателями неожиданно больших сумм и не предвидя всеобщего роста цен, крестьянство тоже поддалось иллюзии обогащения и накопительства, приобретая то, что раньше никогда не покупало. В обиходе появились туалетное мыло, дорогая одежда, шелковые материи, зеркала и духи. С другой стороны, часть денег крестьяне стали складывать в «кубышки» отложив свой спрос по высоким ценам на будущее в надежде обычного скорого снижения цен. Эти средства «изымались» новыми выпусками денег и полностью обесценились вскоре.

Увидев непрерывный рост цен, продавцы, посредники, спекулянты, а затем и производители стали воздерживаться от продаж, ожидая дальнейшего роста цен. Если при нормальном товарно-денежном обращении выгодным был быстрый товарный оборот, то выпуски бумажных денег сделали наиболее выгодным спекулятивное удержание товаров на складах и в амбарах. Недостаток товаров сопровождался полными складами.

Заставив производителей прятать хлеб, бумажные деньги создали острый продовольственный кризис. Осенью 1916 хлеб исчез с рынка в первый же месяц после нового урожая. Так работа печатного станка нанесла народному хозяйству и армии жесткий удар в спину.

Кузовков цитирует Коношихина о том, что «повторились с точностью те явления, которые всегда сопутствовали наводнению страны деньгами и которые были уже 250 лет назад: крестьяне, «увидав, какие в ону пору худые деланы деньги, не почали в город возить сено и дрова, и съестных припасов, и почала бысть от тех денег скудость большая на всякие товары». (с. 7)

[Кузовков и Коношихин намекают на «медный бунт 1662», история которого весьма поучительна. Но прежде, чем напомнить события «денежной реформы царя Алексея Михайловича» стоит первоначально упомянуть и «денежную реформу Елены Глинской.»

Эта первая централизованная денежная реформа была задумана ещё при Василии III (1479-1533), но проведена в 1535 его вдовой Еленой Глинской (1508-38), регента при малолетнем сыне Иване IV. Продолжив отвоевание русских земель, Василий встретился с разношерстными денежными единицами присоединяемых княжеств. Концепция реформы сформировалась еще при нём, причем его жена могла активно участвовать в разработке этих реформ в силу своего образования, семейного опыта и связей.

Реформа Глинской унифицировала денежное обращение и ввела в Русском государстве единую валюту. Ею стала серебряная «денга» массой 0,34 грамм («московка» или «сабляница», изображающая всадника с саблей), чеканенной на обрезках расплющенной серебряной проволоки. Новая монета имела пониженный вес относительно прежней в 0,39 г. Кроме «денги», печатали «полушку» (полуденьгу) весом 0,17 г и «новгородку» («копейку», изображающую всадника с копьём) номиналом и весом в две деньги. Реформа была признана удачной, пополнила бюджет, и создала единую денежную систему русского государства, что способствовало успешному развитию экономики.

Денежная реформа 1654-63 Алексея Михайловича Тишайшего (1629-76), второго царя (1645-76) династии Романовых и отца Петра I, была вызвана тем, что денежная система Московии испытывала два серьезных недостатка – дефицит серебряных монет для розницы и неудобство серебряной мелочи для оптовой торговли.

Воспользовавшись смутой в Московском государстве, Речь Посполитая прибрала к рукам Смоленск и малые удельные княжества вокруг Курска. Алексей Михайлович продолжил политику по отвоеванию этих земель, на что требовались деньги. С другой стороны, в этих княжествах ходила серебряная и медная монеты. Ефимок – русское название чешской (богемской) монеты иоахимсталер (или просто талер), имевшей хождение по всей Германской империи немецкой нации (II Рейх). Вес ефимка (талера) изначально составлял 32 грамма, но потом был понижен до 28 грамма. Ефимки использовались купцами для внешней и оптовой торговли.

Для унификации обращения приняли решение чеканки новой монеты, приближенной к европейскому образцу. Серебряная копейка в то время имела вес уже 0.44 грамма и рубль копейками составлял 44 грамма. Алексей Михайлович в качестве стандарта рубля назначил монету весом в 28 грамма.

В 1654 году царь распорядился из накопленных в казне талеров отчеканить рубли. Рубль оказался неполноценной монетой с принудительным курсом. Государственная выкупная цена талера (на покупку которых была установлена государственная монополия) составляла 50 копеек, так что перечеканка талера в рубль вдвое повышала его ценность.

В 1655 году талеры стали просто надчеканивать двумя штемпелями – с одной стороны, прямоугольным с датой «1655» и, с другой, круглым штемпелем копейки. Такая монета получила название «Ефимок с признаком». Надчеканивали и разрубленные пополам полтинники (полуефимки) и разрубленные на четыре части полуполтинники.

Осенью 1655 года было решено начать выпуск копеек из медной проволоки, по оформлению и технике чеканки идентичных серебряным. Первоначально население принимало медные копейки, но скоро обращение было наводнено ими. Одновременно недооцененные серебряные копейки стали припрятываться и уходить в клады. Вскоре медные копейки стали выпускать пять монетных дворов: два московских – Старый и Новый, а также дворы в Новгороде, Пскове и Кукейносе. Неумеренный выпуск медных копеек привел к потере их ценности. В 1658-1659 годах собирание налогов и пошлин было велено производить серебром, а выплаты из казны – медными монетами, так как серебряные копейки перечеканивали в рубли. К 1662 году за серебряную копейку давали уже 15 медных.

Обесценение медных копеек вызвало расстройство денежного обращения, дороговизну и голод. Крестьяне отказывались продавать зерно за медь, а купцы – товары. Несмотря на царский указ, все товары резко вздорожали.

Налоги (силой) продолжали собирать серебром, а жалованье раздавалось медью, причем, по заниженному курсу. Народ возмущался и требовал прекратить безобразия.

25 июля 1662 на Лубянке появились листы с обвинениями в мздоимстве и тайных сношениях с Речью Посполитой в адрес князя И.Д. Милославского, нескольких членов Боярской думы и богатого купца Василия Шорина, собиравшего «пятую деньгу» во всем государстве.

Толпа возбудилась, напала и разгромила дом Шорина. Несколько тысяч человек отправились к царю Алексею Михайловичу, находившемуся в своем загородном дворце в селе Коломенском. Застигнутый врасплох царь принял челобитную (с требованием снижения цен и налогов и наказания виновных) и дал слово расследовать дело. Успокоившаяся людская масса повернула обратно.

Однако навстречу из Москвы двигалась ещё одна многотысячная толпа, настроенная более решительно. Мелкие торговцы, мясники, хлебники, пирожники, деревенские люди вновь окружили дворец Алексея Михайловича и в этот раз стали требовать выдать им изменников на расправу, угрожая «буде он добром им тех бояр не отдаст, и они у него учнут имать сами, по своему обычаю».

К этому времени в Коломенском уже появились стрельцы и солдаты, отправленные боярами на выручку. После отказа разойтись был отдан приказ применить силу. Безоружную толпу загнали в реку, до тысячи человек было убито и потоплено в Москве-реке. Несколько тысяч арестовано и после следствия сослано. Около 150 человек было повешено.

Всех грамотных москвичей заставили дать образцы своего почерка, чтобы сличить их с «воровскими листами», послужившими сигналом для возмущения. Однако зачинщиков так и не нашли.

Народные волнения были и в других городах, в том числе в Новгороде и Пскове.

Примерно через год чеканка медных копеек была прекращена, денежные дворы «медного дела» закрыты и возобновилась чеканка серебряных копеек. Медные монеты были изъяты из обращения – в течение месяца после отмены реформы казна выкупала медные копейки по курсу 100 медных копеек за 1 серебряную.

Основных причин «медного бунта» две: (1) неумеренный выпуск медных монет и (2) отказ самого государства признать свои же монеты законным средством платежа налогов. Ну и вытекающая из первой причины политика твердых цен, не признание своей вины за инфляцию.

Тем не менее, рубль царя Алексея Михайловича стал первой рублёвой монетой в России. Оптовая торговля получила облегченную базу для расчетов.

Можно отметить, что правительство Петра I через тридцать лет действовало значительно более осторожно и последовательно, и провело успешную реформу по переводу мелких расчетов на медную монету.]

В 1915 царское правительство начало вести политику «твердых цен». В твердых ценах были заинтересованы прежде всего армейские интенданты, а, следовательно, и генерал-губернаторы. Страдая от голода и непрерывного роста цен, приписывая их злонамеренной спекуляции отдельных лиц и групп, трудящееся население городов поддержало требование твердых цен на все товары и в особенности на продовольствие.

Твердые цены, однако, только способствовали обострению отношений между городом и деревней. Город требовал твердых цен на хлеб и его реквизиции, а крестьяне в такой реквизиции (или «покупке» по ценам, отставшим от общего уровня цен) видели посягательство на полученное трудовым потом достояние.

Переложив с себя ответственность за увеличение цен на спекулянтов и рабочих, государственная и либеральная пресса вела широкую агитацию против рабочих, клеймя их за неслыханные требования, и находила благодатный отклик среди широкой обывательской массы и крестьян.

Вместе с тем государство и местные самоуправления были вынуждены, хотя и с запозданием, начать повышать оплату труда чиновников и служащих, а также увеличивать все остальные свои бюджетные расходы.

Благодаря займам, заменившим налоги, потребление богатых слоёв только возросло. Военные заказы выплескивали на рынок новые деньги, которые разливались по экономической системе. Многие слои активно занялись спекуляцией.

В то время как страна смогла выставить многомиллионную армию, народное хозяйство оказалось бессильным вооружить и обеспечить армию всем необходимым.

«После отставки царя в интересах революции, народного хозяйства и малоимущих классов демократия должна положить конец той финансовой политике, которую вело правительство царя и которую намерены продолжать русский либерализм… Демократия должна указать новые источники для финансирования государства, которые дали бы возможность государству покрывать расходы без разрушения народного хозяйства и без закабаления малоимущих классов.» (с. 14)

И единственным таким источником является чрезвычайный налог.

Он подчеркивает, что финансовая история 15-го, 16-го и 17-го столетий как западноевропейских государств, так и России изобилуют чрезвычайными сборами на военные нужды то в виде «десятины», то в виде «пятой», «пятнадцатой» или «двадцатой» деньги.

Эти сборы были прямыми налогами, возбуждающими вопрос о разверстке налогового бремени и, как только кредит позволил буржуазии «перелагать бремя на будущие поколения», такие сборы поспешили заменить займами.

«Похороненные чрезвычайные сборы были восстановлены в Англии, которая, начиная с Крымской войны, значительную часть своих военных расходов покрывала за счет временного повышения подоходного налога.» (с. 14)

История Средних веков демонстрирует немало примеров использования чрезвычайных сборов, хотя они и не назывались налогами.

Царское и временное правительства могли бы остановить разрушение денежной системы России, но для этого они должны были бы использовать чрезвычайный подоходно-поимущественный налог с имущих классов, да и вообще трансформировать налоговую систему, или … перейти к эмиссионному хозяйству II типа.

Германия в 1913 провела чрезвычайный подоходно-поимущественный налог на военные нужды.

Чрезвычайные налоги прежнего времени часто представляли собой именно комбинацию обложения доходов и имуществ. Кузовков подчеркивает, что «в условиях, когда обычная [для Российской империи] налоговая нагрузка ложится именно на неимущие классы, чрезвычайный налог может быть взят только с крупных и очень крупных капиталов, причем «в отдельных случаях на суммы, превышающие их годичный чистый доход». (с. 15)

Иногда часть имущества не дает дохода (незастроенные земли в городах, парки, дворцы, запущенные именья с лесными угодьями, используемые лишь для охоты и т.д.), хотя его обладатели являются крупными собственниками и должны участвовать в покрытии чрезвычайных государственных расходов.

Обладатели фундированных доходов – доходов, не связанных с текущей трудовой деятельностью, получаемых из постоянно действующих источников, таких как недвижимость, ценные бумаги, – также должны принять участие в обложении.

С другой стороны, от имущественного налога ускользнули бы обладатели больших личных доходов: крупные государственные чиновники и служащие, инженеры, директора и другие «капитаны промышленности».

«Чтобы использовать все платежеспособные силы, необходима комбинация двух налогов, приблизительно в том виде, как она была осуществлена в германском военном сборе: в основу должен лечь поимущественный налог на всех лиц, имущество которых превышает известный минимум (например 20 тысяч рублей), наряду с обложением доходов от личного труда при размерах дохода больше (например 5 тысяч рублей в год) прогрессивным подоходным налогом.»

«Из многих возражений, которые выставляют представители классовых теорий, наиболее распространенными являются указания на то, что налоги ни в коем случае не могут дать государству тех миллиардов, которые оно получает от займов. Для прояснения вопроса необходимо сравнить эти две формы покрытия расходов.» (с. 16 85)

Валовой денежный доход, который получает от своего предприятия капиталист, расходуется для трех различных целей: первая идет на покупку сырья и материалов, необходимых для дальнейшей работы предприятия, на наём рабочих, на починку и замену износившихся машин и зданий; оставшийся чистый доход (2) частью идет на удовлетворение его личных потребностей, а (3) частью капитализируется, т.е. затрачивается на расширение производства [или сберегается, вкладывается в акции других производств].

При подписке на заём капиталист прежде всего, если захочет, может уступить государству последнюю часть дохода, идущую на расширения. Но если заём выгоден, то капиталист может уступить и часть средств, идущих на поддержание производства. И только в редких случаях капиталист откажется от удовлетворения своих обычных потребностей.

Но часть капиталистов по добровольной подписке на госзаём совсем не дают или дают «ничтожную часть своего дохода», предпочитая увеличивать свои предприятия или «строя новые, иногда совсем не нужные народному хозяйству. Даже в Англии и Франции «правительствам, чтобы заставить буржуазию помещать деньги в займы, пришлось запретить свободные выпуски новых акций». (с. 17)

«Класс капиталистов отказывается сократить свои затраты на привычный комфорт и роскошь и передать затрачиваемые на это средства в распоряжение государства». Крупные чиновники, директора, инженеры и служащие также не спешат сокращать потребление и «дают государству далеко не всё, что могли бы дать».

В сравнение же с кредитом «налог представляет собой неизменно более могущественное орудие».

«Располагая могучим аппаратом власти и принуждения, … государство легко может заставить имущих дать ему не только то, что они добровольно дают при займах, но и всё то, что они вообще могли бы дать, не нарушая народного хозяйства». (с. 18)

«В действительности, … только иностранные займы, позволяющие пользоваться ресурсами других стран, могут облегчить бремя народного хозяйства; при внутреннем же кредите, как и при налоге, государство одинаково берет необходимые ему средства из народного хозяйства настоящего времени;

Кузовков цитирует: «Жатва следующего года, говорит Зетбер, не может прокормить ни одного солдата, а из своей будущей добычи железа нельзя изготовить и одного штыка».

«При [чрезвычайном] налоге за изъятые и уничтоженные ценности никто не платит, при займах же взамен этих ценностей они приобретают право на получение от своих сограждан такое же количество ценностей [в будущем] с процентами».

[Чуть ранее Кузовков уже отмечал, что, кроме денежных затрат, народ уже несет основное тяжелое бремя войны, проливая свою кровь на фронтах, о чем либералы вообще предпочитают умалчивать.]

Заём берется только у тех, у кого есть наличные деньги, налог требует их также и у тех, у кого их нет; поэтому высокий поимущественный налог мог бы в отдельных случаях принудить отдельных собственников к продаже части их имущества или к ростовщическому займу.

«Имущественное богатство России достигает 120 млрд рублей на металлическую [золотую] валюту, из которых за вычетом мелких и других имуществ не менее 40 млрд будут подлежать поимущественному налогу. Имея ввиду, до сих пор государство при помощи порчи денег и займов брало около 4 млрд на металлическую валюту, получим, что поимущественный налог должен взять в среднем около 10 % имуществ, а при организации поимущественного обложения по принципу прогрессии, для крупных имуществ ставка могла бы достигнуть 15 %.» (с. 19)

«Устранение затруднения легко достигается комбинированием налога с кредитом. … Те, кто в данный момент не располагают наличными средствами и не вносят налога, считаются на соответствующую сумму должниками государства с начислением пени на недоимщиков, причем на их имущество налагается ипотека; на сумму недоимки государство выпускает процентные краткосрочные налогово-ипотечные обязательства, обеспеченные как имуществом недоимщиков, так и всеми доходами государства; проценты по обязательствам выплачиваются из пеней за недоимки… ». (с. 20) Такое комбинирование дает возможность соединить выгоды и кредита и налога.

«Для организации налога потребуется продолжительное время. Этим доводом пользуются не только тогда, когда расходы возникают действительно неожиданно (объявление войны), но тогда, когда расходы предстоит покрывать через год и больше…»

«Обычно введение новых прямых налогов происходит очень медленно потому, что представители имущих классов в законодательных палатах сознательно затягивают и тормозят выработку самого закона…» (с. 21)

«Далее – и это самое важное, – взнос самого налога при подоходно-поимущественном обложении обычно откладывается до того, как будет выполнена окончательная оценка доходов и имуществ. Издавая закон о налоге, законодатель может установить, что каждый плательщик вносит налог – частью или полностью, – не после того, как будет установлена окончательная проверка его имущественного положения, а одновременно с подачей декларации о своих доходах и имуществе соответственно суммам, показанным им в этой декларации. Оценка его имущественного положения будет проверкой декларации и выставление, если установлено несоответствие, штрафов, недоплат и пеней.

Одновременно государство может выпустить краткосрочные обязательства на сумму, равную половине предполагаемых поступлений от налога, обеспеченную этими поступлениями, применяя их частично, как средство расплаты с поставщиками казны.

Представители господствующей теории налогообложения выдвигают аргумент, что чрезвычайное обложение неравномерно. Кого-то разденут, ка липку, подчистую, а кто-то почти не понесет никакого налога, утаив свои доходы и имущества.

Но отказ от чрезвычайного подоходно-имущественного налога предполагает, что расходы государства будут покрываться или за счет бумажных денег или кредитом. [Следует добавить, в меньшей доле кредитом, чем выпуском бумажных денег, так как имущие классы, те же капиталисты и крупные чиновники, не очень-то спешили приобретать военные облигации.] Бумажное же покрытие является причиной беспорядочной конфискации, худшей, чем самый несовершенный подоходно-поимущественный налог и что займы будут погашаться за счет косвенных налогов, во много раз более неравномерных [в смысле доли налогообложения от дохода].

«Государство в чрезвычайных условиях военного времени посылает на смерть миллионы граждан и оно тем более вправе повысить налоги, хотя бы это и повело к лишению отдельных граждан части их имущества. … Это не только его право, но и обязанность перед народным хозяйством и огромным большинством населения.» (с. 23)

Буржуазия не склонна поддерживать временное правительство, поставившее чуждые ей цели, и затягивает свои кошельки.

«Между тем для покрытия военных расходов, как показывает опыт 2,5 лет войны, необходимо около 4 млрд на металлическую валюту, – иначе говоря, если бы пришлось покрывать военные расходы за счет печатного станка, то понадобилось бы в течение года два раза удвоить имеющееся количество кредиток, т.е. довести его с 12 млрд до 48 и обесценить рубль с 25 копеек до 6-7.» (с. 25)

«Беспорядочная [эмиссионная] конфискация достояния граждан, главным образом малоимущих, обогащение предпринимателей за счет трудящихся, обогащение должников за счет кредиторов, эпидемия расточительности среди общего обнищания, всеобщая спекуляция и уход товаров с рынка, борьба городов с деревней, непрерывные конфликты в промышленности – всё это повторилось снова, но только в ещё более резкой степени, чем раньше.»

«Отказ государства от чрезвычайного налога привел бы к финансовой и экономической катастрофе страны и поэтому государственная власть в интересах народного хозяйства и всего населения обязана немедленно ввести такой налог.»

[Кузовков не расписывает разницы между косвенными последствиями альтернативы взимания чрезвычайных налогов и денежной эмиссии. Эмиссия переполняет каналы денежного обращения и вызывает рост цен. Чрезвычайный же налог, накладываемый на имущие классы, безвозмездно изымает у них часть доходов и собственностей, заставляет их временно умерить своё «элитное» потребление, т.е. не способствует росту цен.]

Кузовков подчеркивает, что в действительности чрезвычайный налог можно организовать довольно быстро, особенно там, где уже есть аппарат по взиманию прямых налогов.

[Но можно ли всё-таки назначать чрезвычайные налоги? Немного дополним аргументацию Дмитрия Васильевича.

В средневековье или во время крушения античности, когда варварские или рейтарские армии брали в осаду крупные немецкие ремесленнические города, то вожди или командиры осаждающих армий иногда требовали выкуп с горожан: «Платите нам энную сумму денег в золоте (или по весу) и мы уходим (в другой город) оставляя вас в покое» (Рим, помнится, такой участи тоже не избежал от приальпийских галлов.) И перед горожанами вставала альтернатива: можно, конечно, гордо отказаться и ждать штурма или измора, после чего, если штурм удастся, высок шанс, что многих перебьют и изнасилуют, ограбят, а что не увезут, то сожгут. Второй вариант – собрать требуемый откуп, сбрасываясь, сначала, кто что может, а затем, и что у кого есть. И тут серебряная посуда и золотые украшения знати, поверьте, не останутся без внимания.

Принцип сбора «откупа» был относительно прост: у знати и богатеев больше чего есть, значит, с них и спрос больше: Имеешь – вноси, если жизнь дорога. Ты оборотистый и себе потом еще заработаешь. Требовать здесь «равенства» взноса просто даже неприлично. А вот требовать справедливости взноса (по состоянию) – прилично.

Ещё более поучительную историю, которую мало кто знает, дают события окончания смуты 1607-1612 годов.

Первое ополчение, возглавляемое Прокопием Ляпуновым, Иваном Заруцким и князем Дмитрием Трубецким, весной 1611 заняло девять десятых Москвы, но поляки и малороссийские казаки укрылись от них за неприступными без военных специалистов стенами Кремля и Китай-города и отсиделись там.

Мощным импульсом новому освободительному движению послужила грамота патриарха Гермогена, который из темницы Чудова монастыря воззвал постоять за святое дело освобождения Руси от иноземных захватчиков. Нижегородский купец Кузьма Минин, избранный посадским старостой в сентябре 1611, выступил с призывом не подчиняться польским интервентам и освободить от них Россию.

Свои призывы к борьбе Минин начал на торговой площади среди посадских ремесленников, торговых и служилых людей, которые горячо его поддержали. Затем его поддержал городской совет Нижнего Новгорода, воеводы, духовенство и служилые люди. По решению городского совета назначили общее собрание нижегородцев. Чтобы не повторилась ситуация Первого ополчения, Минин выступил с предложением собрать деньги на наём военных специалистов. «Жен своих заложим, а деньги соберем!» Не ограничившись добровольными взносами, нижегородцы приняли «приговор» для всего города о том, чтобы все жители города и уезда «на строение ратных людей» давали в обязательном порядке часть своего имущества. Речь, скорее всего шла, о так называемой «десятинной деньге» от имущества. (Бывали в истории случаи и «пятинной деньги» и «двадцатитинных») Минину было поручено руководить этим сбором средств и распределением их среди ратников будущего ополчения.

В своём призыве Кузьма Минин сразу же поставил вопрос и о выборе военачальника будущего ополчения. На очередном сходе нижегородцы постановили просить возглавить народное ополчение князя Дмитрия Михайловича Пожарского, родовое имение которого находилось в 60 км от Нижнего Новгорода, где он долечивал свои раны после тяжёлого ранения 20 марта 1611 в Москве. Люди отмечали его воинскую доблесть, опыт, честность, бескорыстность, справедливость в вынесении решений, решительность, взвешенность и обдуманность своих действий.

После долгих уговоров Пожарский согласился возглавить ополчение, но с условием, чтобы всеми хозяйственными делами в ополчении заведовал Минин, которому по «приговору» нижегородцев было присвоено звание «выборного человека всею землёю».

Пожарский прибыл в Нижний Новгород и вместе с Мининым начал организацию ополчения, которое быстро выросло до трёх тысяч человек. Хорошая организация, сбор и распределение средств, заведение собственной канцелярии, налаживание связей с многими городами и районами, вовлечение их в дела ополчения – всё это привело к тому, что в отличие от Первого ополчения во Втором с самого начала утвердилось единство целей и действий. Князь Пожарский и «Выборный человек» Минин продолжали собирать казну и ратников, обращаться за помощью в разные города, посылали им грамоты с воззваниями и предложениями.

Фактически они начали руководить действиями независимых от властей подмосковных казацких «таборов», руководимых князем Дмитрием Трубецким и атаманом Иваном Заруцким, и осуществлять функции правительства, противостоявшего московской «семибоярщине», призывавшей присягнуть полякам.

В августе 1612 Второе ополчение, объединив все силы, разбило польскую армию под Москвой, а 4 ноября (по новому стилю) – полностью освободило столицу от польских интервентов.

Эти история наглядно показывает, что в критической ситуации можно и дозволительно обращаться к обложению не только доходов, но и имуществ. И это является весьма эффективным инструментом, на что Дмитрий Васильевич и обратил внимание читателей в 1917.

Как видим, при всей простоте аргументации, доводы Кузовкова никак нельзя признать банальными и очевидными. Это была позиция экономиста, социал-демократа-меньшевика, материалиста и марксиста, детально знакомого с количественной теорией денег Карла Маркса. Конечно, можно только улыбнуться его наивности в обращении к имущим классам «преодолеть свой классовый эгоизм» (с. 3) и «хотя бы часть бремени военных расходов возложить» на себя (с. 11).]

Когда в революционной Франции власть перешла в руки революционной демократии во главе с якобинцами, буржуазия туго завязала свой кошелек, хотя до этого она ссужала короля, хотя он периодически объявлял банкротства и отказывался платить.

Столкнувшись с отказом в кредитах со стороны буржуазии и не сумев организовать прямых налогов на имущих, якобинское правительство вынуждено было пойти на распродажу спекулянтам земли, конфискованной у феодальной знати, бежавшей в Германию. Когда же вырученные деньги были истрачены, в распоряжении якобинцев остался лишь печатный станок. что вызвало обесценение денег и уход товаров с рынка.

[Стоит ещё дополнить, что революционная буржуазная Франция пыталась контролировать цены, производство и вводила «продразверстки».]

«Вызвав острый хозяйственный кризис, ассигнации подготовили в широких обывательских массах недовольство властью якобинцев и тоску по «твердой власти» ставленников буржуазии. Ассигнации сыграли не последнюю роль в истории падения якобинцев. Огромную роль сыграли ассигнации и у нас, в подготовке нашей революции». (с. 26)

При этом «по своей технической организации чрезвычайный налог близок к существующим во многих государствах подоходным и поимущественным налогам нормального типа.» Эти вопросы были удачно решены Германией законом «о единовременном чрезвычайном сборе» 1913.

«Скрытые один раз части имущества легко могут обнаружиться через 3-5 лет при взимании налога на прирост и тогда подпадут под усиленное обложение, как новое приращения имущества…» [то есть чистый доход] (с. 28) Введение ежегодного поимущественного налога позволит держать на учете все доходы и имущества и следить за их эволюцией.

«Совокупность дополнительных мер, предназначенных специально для борьбы с укрывательством движимого имущества, сделает для имущих классов невыгодной утайку капиталов и доходов, которая огромных размерах практикуется в существующем обложении» (с. 29)

К данному вопросу мы вернёмся ещё раз чуть позже при рассмотрении далее книги Кузовкова «Основные моменты распада и восстановления денежной системы» [3], ради которой и было, собственно, затеяно это реферативное эссе.