Читать книгу Вестники времен: Вестники времен. Дороги старушки Европы. Рождение апокрифа - Андрей Мартьянов - Страница 3

Битва за Британию началась тринадцатого августа.

А война с Британией продолжалась одиннадцать месяцев, предшествовавших этому дню. Почти год тянулось странное, небывалое доселе состояние, названное по ту сторону Ла-Манша «phoney war» – фальшивой войной. Не слышно было грохота великих сражений, не прорывались через минные поля и оборонительные рубежи танковые клинья, сметавшие на пути любые преграды, не визжали сирены пикировщиков, и лишь изредка огрызались короткими взлаиваниями орудия боевых кораблей, палившие больше для порядка да от тоски по настоящему делу… Две великие державы стояли друг против друга – вернее, враг против врага – подобно псам со вздыбленной на загривке шерстью, сверкая бешеными глазами и ощеря клыкастые пасти. Псы расхаживали, наблюдая. Ждали, когда противник даст слабину, не выдержав взгляда, отведет глаза, а то и вовсе, прижав уши и хвост, бросится в кусты, спасаясь. Пощады не будет. Второй пес прыгнет, и челюсти его сомкнутся на горле врага, вгрызаясь в живую плоть, ломая гортань и раздирая в клочья артерии с кипящей кровью. Не станет первый удар смертельным – и покатится по землям Старого Света рычащий клубок из двух сплетенных в беспощадной схватке тел, и победитель будет лишь один… Он уйдет с поля битвы хромая, с оторванным ухом и зияющими язвами кровавых ран, но уйдет, оставив за спиной смятый и растерзанный труп соперника, что достанется его стае на съедение. Никакой лирики – или ты, или тебя…

Еще ждут своего часа иные силы – одна на востоке, с хитрым прищуром взирающая на готовых к драке оскалившихся волкодавов, ставящая то на одного, то на другого; великая сила с запада, надежно укрытая волнами Атлантики, сейчас вовсе замерла в остолбенении, словно удивляясь происходящему. Это – действительно Силы, и имена их следует писать с большой буквы, благо каждая из них, не взглянув, походя, способна перешибить хребет любому недругу… Силы сейчас притихли, наблюдая и выжидая. Молчат, но ох не сладко придется бедняге, против которого Восточный Медведь и Западный Орел обратят свои стальные когти.

Первой ударила Германия. Зверь прыгнул – тихо, неожиданно и стремительно. В 1940 году никто не закричит, что бесчестно не предупредить противника хотя бы кратким рыком. Сейчас не куртуазный восемнадцатый век и не благородное Средневековье. Да и время вежливой дипломатии миновало – сколько же можно вбивать в тупые англосаксонские лбы простую истину: пускай Британия владычествует на морях, никто мешать ей не станет, но континент извольте оставить Рейху! Две мировые империи смогут уживаться довольно долгое время. А дальше… Это будут решать другие поколения.

Но нет! Островное королевство восстало! Безусловно, из окон Виндзорского дворца не видны сгущающиеся на востоке тучи, имеющие определенно красный оттенок. А вечно пьяный боров, занявший кресло на Даунинг-стрит, надо полагать, не осознает, что Германия – единственное спасение и последний барьер, отделяющий Виндзорскую монархию от гибели, подступающей с дальних равнин. Англия заступилась за Польшу и Францию? Тогда она должна пасть из-за собственной недальновидности. А стоило Черчиллю только захотеть, и все решилось бы по-другому…

Так рассуждали в Берлине.

Военные не привыкли раздумывать над приказами или оспаривать их. Поэтому августовским утром восьмой авиационный корпус германских ВВС, подтянутый к побережью Ла-Манша еще в июне, был поднят по тревоге. Англия перестала быть неуязвимой и недосягаемой. Подданным его величества короля Георга больше не придется отсиживаться в безопасности, надеясь, что война никогда не придет на их острова.

* * *

Лейтенант Гунтер фон Райхерт пребывал в дурном настроении с самого пробуждения. Во-первых, выспаться за четыре часа практически невозможно, а во-вторых, ему приснился очень нехороший и странный сон. Обычно сны забывались, да и посещающие человека по ночам видения зачастую абсурдны, запутаны и реализма в них даже меньше, чем в планах фюрера по перестройке Берлина. Сон пришел под утро, видимо в последние минуты перед подъемом, и запомнился так четко, что его можно было счесть дурным предзнаменованием.

«Определенно, нас сегодня собьют, – мрачно думал Гунтер, привычно защелкивая замки ремней кресла. – Или разобьемся при посадке. Что-то должно случиться просто обязательно!»

Сон был не особо страшным, но при этом неприятным до жути. Гунтера окружал вроде бы знакомый, но одновременно напрочь чужой мир. Мертвый мир. Откуда-то пришло знание, что его город – Кобленц – почти полностью разрушен одной огромной силы бомбой, и вдобавок в воздухе витает некая неизвестная зараза, погубившая почти всех уцелевших после чудовищного взрыва людей. Не рухнуло лишь несколько домов на Шлиссель-штрассе, где была городская квартира родителей. Он бродил по пустым заваленным битым кирпичом и прочим хламом улицам, заглядывал в опустевшие остовы жилищ, видел там жутковатые останки погибших – многие люди оставались в своих креслах или кроватях, но все до одного были мертвее мертвого. Серо-черный, словно присыпанный пеплом, и покрытый гарью пожаров мир пугал до дрожи в коленях. Гунтер искал еду, потому что дома кончились все припасы, а мать была больна, но ничего не находил. Только один раз удалось обнаружить среди обгоревших обломков апельсин, который следовало немедля отнести домой…

– Тьфу, чертовщина! – Гунтер выругался вслух и тряхнул головой, пытаясь отогнать преследовавшие его видения. – Не хватает теперь расстраиваться из-за дурацкого сна!

– Что ты говоришь? – возник в наушниках голос Курта, борт-стрелка – Извини, не расслышал.

– Ничего, – буркнул Гунтер в ответ и лениво посмотрел через фонарь кабины на вовсю гудевший моторами самолетов аэродром. Практически все пикировщики были готовы к взлету. Еще несколько минут и первая группа эскадры StG1 поднимется в воздух и возьмет курс на запад. Гляньте-ка, машина капитана Браухича уже выруливает на полосу, значит наш черед пятый… Полетаем сегодня.

Да, собственно, дело вовсе не в плохом настроении и не в отвратительном сне. А предстоящая операция просто одна из многих, и вряд ли найдутся разительные отличия от боев за Польшу или Францию. Приказ – проще не придумаешь: взлететь, набрать установленную высоту, идти за ведущим к цели, сбросить груз, развернуться, лететь обратно. Сюда, на бывший французский, а теперь немецкий аэродром, рядом с городом, носящим очаровательное имя Бланжи-Сюр-Брель. Нормандия – Англия – Нормандия, вот и все путешествие. Если все будет хорошо (а вот ничего хорошо не будет – проскочила мысль, – будет плохо. Не знаю как, но плохо), так вот, если задание будет выполнено, а англичане, по своему обыкновению, продолжат хлопать ушами, то все дело займет часа три, не больше. Часть бомбардировщиков, как явствует из приказа, разнесет на куски аэродром берегового командования Дейтлинг, другие отправятся на свидание с объектами в Дуврском порту, а машина с бортовым номером 77 вместе со своей эскадрильей пощупает Рочестер – британскую базу в подбрюшье Лондона, у слияния Темзы и Медуэя. Меланхолия, охватившая никому не известного лейтенанта, сидящего за штурвалом «Юнкерса» с двумя большими белыми семерками на фюзеляже, в расчет сейчас не берется. Тут война, а не парижский бордель. И капитану Браухичу не порыдаешь в манишку, как девице из того самого борделя – не поймет. Сантименты и личные переживания подчиненных господина капитана интересуют меньше всего.

«Ну-ну, давай поспокойнее, – попытался взбодрить себя Гунтер, – двадцать пять лет и не возраст вовсе, и заявлять себе, что жизнь не удалась, совершенно не стоит. Если посмотреть трезво – все нормально. Дом, родители, служба в конце концов! Зачем себя изводить попусту? Давай плюнем на все проблемы и трудности, сосредоточимся на предстоящем деле и станем думать исключительно о нем. Согласен? Ну вот и молодец! Никаких дурных снов, пустых ублюдков, окружающих тебя на земле, начальства, грозных инспекций… Есть только ты, небо и добрая послушная машина, от которой не приходится ждать обид и разочарований. Самолет – не человек… Только ты и он. Все».

О сидящем за спиной унтер-офицере Курте Мюллере совсем не вспоминалось, но стрелок сам дал знать о собственном навязчивом бытии в идиллической вселенной, выстроенной Гунтером.

– Я никогда не бывал в Англии, – в наушниках послышалось веселое фырканье – Курт смеялся почти всегда, в отличие от частенько впадавшего в угрюмство командира. – Как думаешь, мы сумеем рассмотреть хоть что-нибудь? Потом стану рассказывать внукам, как я летал над Тауэром.

Гунтер тоскливо возвел очи горе, обдумывая, как отшить разговорчивого Курта, но тут сквозь шипение и болтовню бортстрелка прорвался голос руководителя полетов:

– Первая группа, взлет разрешаю.

Ответил Браухич, и его слова услышали все экипажи:

– Строим правый пеленг, в полете соблюдать радиомолчание!

– Вас понял, – хрипло отрапортовал Гунтер и вслушался в вой мотора. Двигатель уже достаточно прогрелся, никаких неполадок быть просто не могло, приборы в норме… Ну тогда – вперед!

Увидев сигнал к взлету – три красные ракеты, Гунтер медленно надавил на рычаг газа, и самолет, двинувшись с места, пополз вперед, развернулся вправо, почти упершись в хвост тридцать второй машине обер-лейтенанта Дитриха. Последняя вдруг резво побежала вперед, набирая скорость, и Гунтер, поддав газу и снова чисто автоматически проверив работу элеронов, устремил своего стального и безмолвного приятеля вслед. Мелькнули строения у края аэродрома, плиты взлетной полосы слились в единую сероватую ленту, а несколькими мгновениями спустя легкая вибрация, сопровождавшая движение по земле, прекратилась – машина плавно поднялась в воздух, к грязному облачному небу. Ну держитесь, англосаксы! Сегодня у вас будет неудачный день!

Операция «Орлиный налет» планировалась долго и серьезно, подготовка шла со всем тщанием и германской организованностью – еще бы, сейчас на карту поставлена судьба не одной лишь Европы, но и всей планеты! Если получится заставить англичан отказаться от своих непомерных амбиций и призвать к нейтралитету, на мировой карте останутся лишь три империи, способные оказывать влияние на ход истории, – Германия, Россия и Америка. Потому-то и наезжали из Берлина в эскадру нескончаемые проверки и комиссии, возглавляемые важными шишками. Последний раз, всего сутки назад, явились даже господа из ведомства адмирала Канариса. Словом, командование и правительство относились к войне с Англией исключительно серьезно.

…Руки действовали самостоятельно, почти без участия головы: штурвал на себя и потом чуть влево, щелкнуть тумблером, открывающим клапаны воздухозаборника двигателя, пальцы привычно лежат на штурвале… Резко ушла вниз земля, пронеслись под брюхом самолета деревья, остались за кормой холмистые гряды, окружавшие аэродром, и Гунтер выровнял самолет. Справа и чуть впереди шел ведущий, за ним еще три пикировщика с эмблемами эскадры StG1 – черным петушком на желтом щите с красными углами наверху. Семьдесят седьмая машина заняла свое место в строю, двигавшемся к свинцовому полю пролива.

Лейтенант Райхерт любил свой самолет. Иногда он даже казался Гунтеру немножко живым, способным отблагодарить за хорошее обращение или наказать за небрежность. Прошлой весной появилась возможность в этом убедиться. Пускай французы после начала наступления в Арденнах сопротивлялись больше для вида, нежели действительно надеялись остановить пришедших мстить им за Версальский договор германцев, но их авиация, конечно, изрядно потрепанная после внезапного нападения, действовала. «Семьдесят седьмая» показала себя прекрасно – за всю компанию машина получила всего несколько пулевых отметин, да шальная пуля случайно попавшая в двигатель заставила повозиться аэродромных техников, а на счету (это кроме наземных целей) даже были два сбитых француза…

«Юнкерс-87» не истребитель, а пикирующий бомбардировщик. Скорость у него поменьше, чем у английских «Спитфайеров» и «Харрикейнов», да и огневое вооружение не ахти какое – пулемет стрелка-радиста, прикрывающий заднюю полусферу да пара неподвижных пушек в консолях. Много не навоюешь. В воздушной войне все как на примитивной фабрике по производству кастрюль: всяк должен делать свое дело, не вмешиваясь в чужие функции. Бомбардировщики обязаны громить наземные объекты врага, а истребительная авиация прикрывать их и драться с чужими самолетами. «Юнкерс», безусловно, куда как пошустрее тяжелых бомбовозов, но все-таки сцепляться с верткими истребителями англичан в воздухе для него – дело рискованное.

Однако «Ю-87» нынче лучший в Европе пикировщик – этот неоспоримый факт наглядно доказал первый год войны.

«Первый год… – подумал Гунтер. – Первый. Чувствую всеми потрохами, что далеко не последний. Сны – снами, но не понимать, что все вокруг далеко не идеально, ты не можешь. Плохо не только с тобой. Страна, мир, они тоже катятся под откос и лишь увлекают тебя вслед, как и многих других людей. Все плохо, и не надо этого отрицать…»

А как прекрасно все начиналось в начале десятилетия! После пятнадцати лет невиданного в истории Европы унижения Германия снова поднялась на ноги и всего за четыре года превратилась в великую державу. Парадокс: то, чего не сумели сделать старик Гинденбург и обещавшие скорый рай на земле интеллигенты-демократы, получилось у смешного невысокого австрийца, чье имя теперь стало пугалом для всей планеты… Гений, пусть и злой, показал свои способности. Оглядываясь на события последних семи лет, время своей юности, Гунтер искренне недоумевал, каким образом этому человеку удалось совершить невозможное? Мистика, да и только… Впрочем, в потусторонние силы Гунтер не слишком верил, предпочитая здраво оценивать реальность. А таковая недвусмысленно свидетельствовала: рейхспрезидент и народный канцлер, фюрер германского народа Адольф Гитлер достиг вершины, падать с которой будет больно. Возможность же разбиться насмерть при падении была вполне реальна…

Досадно, что многие этого не понимают, продолжая идти вслед за красным знаменем странной и невиданной на планете прежде организации, носящей аббревиатуру НСДАП.

Страна. Германская империя. Просто Vaterland – земля отцов, самое доброе и хорошее имя. Государство с тысячелетней интереснейшей и славной историей. Прекрасный, радушный и порядочный народ, прошедший через все представимые бедствия, но выживший и сохранивший свои качества, за которые немцев уважают во всем мире, от Южной Америки до Аляски и мыса Нордкап. Что с тобой случилось в середине двадцатого века? Что делать? Как тебе помочь?..

Германия воевала всегда. Предки-готы, пришедшие с востока, пронеслись ураганом от Днепра до теперешних Англии и Португалии, изгнав кельтов, переломили хребет Великой Римской Империи, проникли даже в Африку и Византию. Это, однако, не было началом. Наверняка готы и прежде дрались с кем-нибудь в родных степях вокруг Черного моря, лесах возле Дуная, Днепра или Волги. Смешно, но теперь Министерство пропаганды усиленно распространяет абсурдную точку зрения высшего руководства – оказывается, предками немцев следует считать древних греков! Господи, да какие еще греки? Гунтер, услышав как-то по радио эту версию партийных историков, расхохотался до слез. Забавно было бы посмотреть на бедных эллинов, столкнувшихся с готскими ратями…

Гунтер тогда же рассказал об этой передаче берлинского радио своему отцу, и они повеселились вместе, не забывая, впрочем, об осторожности. Несогласие с партийной идеологией чревато, знаете ли…

А потом, ради интереса, Райхерт-старший и Райхерт-младший засели в библиотеке поместья на полный вечер, раскапывая самые древние сведения о германских племенах. Собрание книг у отца, профессора древних языков Кельнского университета, было исключительно обширным, и к трем пополуночи Вальтер фон Райхерт надиктовал сыну двадцатистраничное письмо рейсхминистру пропаганды, доктору Геббельсу, почти сплошь состоявшее из цитат и книжных выдержек. Текст, напрочь опровергавший выкладки господ идеологов, само собой, никуда не отправили, а спрятали в том «Военной истории» Дельбрюка, но оба исследователя остались довольны проведенными изысканиями. Отец, отправляясь отдыхать, сказал Гунтеру:

– Греки, греки… Не пойму, отчего нужно заводить новых предков, если должно гордиться своими?.. Я давно подозревал, что в Берлине поселились душевнобольные.

Гунтер прокашлялся и, серьезно взглянув на родителя, ответил:

– Знаешь, папа, на твоем месте я бы не стал говорить подобное в обществе. Понимаешь ли, могут возникнуть… э… сложности.

– Знаю, – отмахнулся старый Вальтер. – Я просто душу отвести. Не обращай внимания.

Нет, действительно, чем плохи для Фюрера варвары-готы в качестве пращуров? Разве не они разбили в Тевтобургском лесу войско Арминия? Слава богу, официальное радио пока не заявляет, будто римские легионы погибли от эллинских рук. А если вспомнить битву на Каталунских полях? Этцель-Аттила привел за собой гигантскую армию, опустошившую восточную Европу, угрожал Риму… Однако, извольте видеть, германцы, римляне и кельты, встав на пути восточной орды, победили, а дружины готов рассеяли и уничтожили самую страшную ударную силу орды Аттилы – славянскую конницу. Греки в то время, надо полагать, сидели на берегах Средиземного моря, хлестали вино, развлекались с девочками или друг с другом да сочиняли стишки…

Войны, сражения, походы – вот история Германии. Нордический дух героики всегда жил в немецком народе. Со времен бургундских королей из «Саги о Нибелунгах», Зигфрида, Хагена и Гуннара прошли сотни лет, вместивших в себя войны Фридриха Барбароссы, крестовые походы в Святую Землю и славянские владения, завоевания Тевтонского ордена… Есть ли смысл вспоминать все? Случалось, война ставила под угрозу само существование народа, как это произошло в XVII веке. Тридцатилетняя война и последовавшие вслед эпидемии чумы да холеры сократили население больше чем наполовину, некогда цветущая страна пришла в невероятное запустение, наступивший голод вынудил оставшихся в живых к людоедству…

Ужас поселился в центральной Европе на долгие годы… А причина катастрофы была незамысловата – некий господин Мартин Лютер «метнул молнию» и вызвал величайшую в истории Германии бурю, единолично восстав против католицизма. С тех пор Лютер посчитал себя «Орудием Господа» в борьбе с «антихристом» и «порождением дьявола» – Святейшим Папой. Смешно, но этот еретик оперировал чисто гитлеровскими терминами: Римская Церковь в его глазах – «разбойничий вертеп», «царство греха» и «наиболее бесстыжая из всех блудниц». Лютер, создав новую религию, раздробил и без того не блещущее единством христианство, отрекшись от апостольского Римского престола. Разумеется, последовали стычки сторонников лютеровой ереси и католиков, разразились религиозные войны и последствием самой страшной из них стало почти полное опустошение Европы…

Гунтер происходил из католической семьи и на протестантов поглядывал косо. Однако последние события в Германии давали понять, что, видимо, в скором времени всем христианам рано или поздно придется объединиться уже не ради спасения своей церкви, но для спасения веры Христовой. Фюрер не любил церковь. Конечно, совершенно отринуть Бога, подобно большевикам в России, он не пытался, но трактовал понятия религии не совсем обычно. Он, ставший богом на земле, видимо, искренне полагал, что знает замыслы вышних сил, и потому в «Майн Кампф» через страницу встречались утверждения наподобие: «Борясь с евреями, я сражаюсь за дело Господа» или «Еврей – это образ и подобие дьявола. Он просто не может быть человеком в смысле образа и подобия Бога Вечного»[1]. Вот так, незатейливо и без экивоков.

Гунтер, из интереса проштудировав партийную «библию», не мог очухаться с неделю. Вождь тут и там, в книге и многочисленных праздничных речах упоминает Имя, не должное произноситься всуе. Заявляет, будто действует по прямому велению Господа, и одновременно начинает гонения на католицизм? Оплот христианства? Да-а, что-то недоброе творится в стране. Священники для вождя «Мракобесы и плуты», Папа римский Пий – не больше, не меньше, как «ставленник западных плутократов и банкиров», а Ватикан и вовсе «свинарник». Почитай тексты Мартина Лютера и увидишь почти такие же слова… Ну ладно, на излишне резкие выражения, свойственные Гитлеру, можно не обращать внимания, но как объяснить обоснование «делом Господа» жутковатые вещи, начавшиеся в Польше и других побежденных государствах, а еще прежде в самой Германии?..

Гунтер, с разрешения отца, закончивший военную летную школу в Кобленце, сразу попал на фронт – их подразделение бросили на Польшу. Вальтер фон Райхерт хоть и рассчитывал, что сын пойдет по его стопам, занявшись в университете историей или отцовским делом – древними языками, прекрасно понял сына и сказал, что каждый немец должен отслужить в армии, а быть профессиональным военным, тем более летчиком – дело почетное. Ничего, когда война (тогда еще не начавшаяся, но всеми ожидаемая) кончится, можно будет спокойно заняться наукой. Сейчас лучше сражаться за свою страну, а не сидеть за книгами.

Лейтенанта фон Райхерта распределили в первую эскадру пикирующих бомбардировщиков, и как раз к его прибытию на место службы «Люфтваффе» получили новый самолет – «Юнкерс-87 В2», модификацию начавшего выпускаться в 1937 году пикировщика. Гунтер получил новенькую, только сошедшую с конвейера машину с бортовым номером 77. Стрелком и оператором-радистом к нему попал успевший послужить в Испании унтер-офицер Курт Мюллер. Последний оказался родом из Гамбурга. Болтун и весельчак, однако человек удивительно хозяйственный и прекрасно знающий свои обязанности. Гунтер и Курт вместе прошли через Польшу, Голландию, Францию… Теперь на очереди Англия.

Польша. Уже после окончания боевых действий, после неприятной аварийной посадки рядом со столицей съеденного Германией и союзницей-Россией государства, лейтенант Райхерт получил отпуск и перед отъездом домой решил осмотреть Варшаву. Прежде бывать ему за границей не доводилось, а потому все было интересно. Гунтер бродил по старой части города, с непривычки смущаясь от взглядов поляков, настороженно, а то и враждебно косившихся на рыжеволосого немецкого лейтенанта в серо-сизой форме. Изредка по улицам проходили колонны техники, грохотали танки, кое-где виднелись разрушенные дома – поработали коллеги из второй эскадры, бомбившей Варшаву. В целом прогулка получилась хорошей, но возле католического костела, в который Гунтер собирался зайти, ему пришлось стать свидетелем крайне неприятной сцены. Возле собора стояло несколько военных грузовиков и солдаты в форме войск SS выводили из храма каких-то ничем не примечательных личностей, заталкивая их в грузовики.

– Простите, – Гунтер обратился к офицеру в черном плаще с серебристыми знаками различия, соответствующими армейскому званию подполковника. – Можно узнать, что здесь делается?

Штандартенфюрер SS подозрительно оглядел не в меру любопытного пилота «Люфтваффе», но все же ответил, не вынимая сигареты изо рта:

– Евреи, господин лейтенант. Укрывались в церкви. Отказались пройти регистрацию и переселиться в еврейский квартал, выделенный для их проживания.

– Вот как? – Гунтер озадаченно потер переносицу. – Но здесь же храм… разве можно так?

– Это евреи, – безразлично пожав плечами, повторил штандартенфюрер. – Им теперь не поможет и Папа Римский. А храм тут или публичный дом – не имеет значения…

И, не попрощавшись, офицер SS отошел. Когда грузовики уехали, Гунтеру расхотелось идти в костел, тем более что стоявший на ступенях пожилой священник смотрел на него, как на исчадие сатаны.

– Простите, – буркнул Гунтер, не выдержав испепеляющего взгляда ксендза, и, развернувшись, зашагал прочь, к вокзалу.

А в поезде он ехал в одном купе с толстеньким и розовощеким чиновником из ведомства Альфреда Розенберга, направлявшимся с каким-то докладом в Берлин. Говорили о войне, дальнейшей судьбе Европы, после того как Англия и Франция объявили войну Рейху. И вдруг выглядевший очень добродушным и приветливым толстяк помрачнел, сказав слова, надолго запомнившиеся Гунтеру:

– Знаете, молодой человек, наступившая война крайне необычна. Нет, в смысле танков и артиллерии все как и прежде, я имею в виду другое… От снарядов и пуль сейчас погибли всего несколько тысяч, а вот этим рукам, – чиновник вытянул вперед ладони, – предстоит истребить в десятки раз больше… Если вам однажды предложат съездить на экскурсию в новый исправительный лагерь под Варшавой, где мне приходится нынче служить, не соглашайтесь. Поберегите рассудок. Это очень плохое место.

Гунтер сначала не понял, о чем идет речь, но, когда толстяк, открыв бутылку коньяку, стал разговорчивее и подробнее поведал о своей «работе», лейтенант Райхерт убедился: слова из «Майн Кампф» начали обретать видимое воплощение. Именем Бога Германия пошла против Бога…

Война – это просто: ты здесь, впереди враг. Врага следует уничтожить или принудить сдаться. Но убивать людей просто так, из-за «неправильного происхождения» или других политических убеждений?.. Что же происходит вокруг, а?

«Правительство и фюрер, одобрившие эту затею, роют себе яму, – подумал в тот момент Гунтер. – Подобного скотства не было со времен Нерона! А если о таких вот „исправительных лагерях“ узнают за границей (а ведь непременно узнают!), на нас взъестся весь мир! От Китая до Бразилии… Как прикажете воевать против всей планеты?»

Гунтер понял – пока не поздно, нужно как-то остановить этот ужас. Образумить руководство, втолковать господам из рейхсканцелярии, что подобные вещи никогда не могут остаться скрытыми и безнаказанными! Только как это сделать?

Да никак!

Тебя и слушать не будут, а сказав слово против действий партии, SS и фюрера, ты рискуешь лишиться не только серебристых лейтенантских погон, но вдобавок можешь оказаться в учреждении вроде того, в котором служит улыбчивый чиновник, видимо, давно уяснивший, в какое дерьмо вляпался… Так что, дорогой Гунтер фон Райхерт, давай забудем о пьяных излияниях случайного попутчика и спокойно доберемся до родного поместья. Твое дело – честная война.

Райхерт, родовое гнездо на левом берегу Рейна, расположилось среди лесов, покрывавших Арденны, у южных склонов хребта Айфель. Места, что и говорить, красивейшие, почти не тронутые цивилизацией. Узенькие быстрые речки, огромные ели в три обхвата, чистый горный воздух, не изгаженный угольной пылью или заводским дымом. Промышленные центры Рурской области гораздо севернее, а здесь, почти на границе Люксембурга – девственная природа, сохранявшая свой облик неизменным вот уже почти тысячелетие. Всего сотней километров южнее – легендарный Вормс, столица древнегерманских королей, город, откуда Гунтеров тезка с братьями Гернотом и Гизельхером некогда отправились к королю Этцелю, в свой последний поход. Говорят, что совсем неподалеку от этих краев находится место, где Хаген спрятал знаменитый клад Нибелунгов… Теперь лишь воды Рейна до Господь Бог знают, в каких глубинах покоится сокровище, погубившее Зигфрида и бургундских властителей…

Если отвлечься от непременных атрибутов технического прогресса, наподобие электрических столбов или узкоколейных железных дорог, проложенных вдоль склонов гряды, то Гунтеру иногда казалось, что здесь все осталось абсолютно таким же, как и во времена Фридриха Великого. Иногда, гуляя по лесу, он с напряжением ждал, что вот-вот расступится кустарник, и на огромной поляне глазам предстанет бревенчатый частокол, приземистые грубоватые дома, а из ворот поселка покажутся с десяток бородатых всадников-готов с круглыми клепаными щитами и при оружии. Порой наваждение бывало столь явным, что уши отчетливо различали туканье молотков в кузне и резкие выкрики дружинных молодцов… Совершенно, между прочим, понятные немцу, родившемуся полторы тысячи лет спустя.

В неплохом знании молодым Райхертом готского языка была серьезная заслуга отца. Детство Гунтера пришлось на двадцатые годы, времена для страны крайне нелегкие – инфляция, экономический и социальный кризис повлияли на все области жизни, включая и образование. В 1928 году Вальтеру фон Райхерту, преподавателю университета Кельна, пришлось временно оставить работу – кафедру закрыли за неимением средств.

Вначале отец Гунтера переехал в поместье, рассчитывая год-два прожить на проценты с банковских вкладов, а потом, когда дела в государстве наладятся, вернуться к своей работе. Надежды оказались тщетны и необоснованны – инфляция сократила состояние Райхертов раз в пятнадцать, и теперь сумма в полмиллиона марок была неспособна рассмешить даже уличного продавца спичек. Отцу пришлось зарабатывать деньги частными уроками в Кобленце, а мать, съездив в соседнюю Бельгию, продала в Антверпене бoльшую часть драгоценностей. Слава богу, скупщик оказался честным и отвалил за бриллианты прабабушки достаточную сумму в британских фунтах стерлингов.

Теперь семья могла жить, особо не нуждаясь, благо золотой английский соверен оставался таковым даже в Сибири, Турции или Японии. Однако о прежних благополучных временах царствования кайзера Вильгельма родители Гунтера вспоминали с изрядной тоской. Неожиданно наступившая, никому не нужная, погубившая Германию Веймарская демократия тупиц и казнокрадов воспринималась как дурной сон.

Гунтер довольно рано – в шесть лет – научился читать, и скучающий родитель, решив не отдавать ребенка в школу («Где взять столько денег? Прикажете одолжить у господ социал-демократов?»), решил сам преподать чаду курс обычной средней школы, с некоторыми, правда, дополнениями. Таким образом, точным наукам в плане обучения отводилось совсем немного времени – Райхерт-старший в основном напирал на историю и языки. Недоумевающей супруге безработный профессор мотивировал свои действия таким образом:

– Дорогая, когда Гунтер вырастет, он сможет уехать из этой Богом проклятой страны. В Америку, например! Там всегда нужны люди с головой.

Получилось так, что кроме необходимого в Америке английского Гунтер сносно говорил на стародатском, готском и норманно-французском – языках насквозь мертвых, но, по понятиям отца, совершенно необходимых в жизни. Мама хваталась за голову, постоянно выслушивая от мужа и сына чудовищную ахинею, которую они несли целыми неделями – пять дней профессор говорил с сыном на наречии викингов, следующие пять посвящались редуцированным готским глаголам, потом наступала очередь старофранцузского. Казалось, этому кошмару не будет конца.

– Зато он вырастет образованным человеком! – с гордостью заявлял Вальтер фон Райхерт и тут же, оборачиваясь к Гунтеру, давал новое задание:

– Подтверди, пожалуйста, маме мои слова на наваррском диалекте.

Смышленое дитя немедленно выдавало языколомную и для обычного человека донельзя непонятную фразу, долженствующую обозначать: «Да, мол, я стану образованным!»

Кошмар кончился в начале тридцатых годов, когда на выборах победила Национал-социалистическая рабочая партия Германии. Новый канцлер, господин Гитлер незамедлительно сумел раздобыть денег на финансирование образования (будто раньше их не было…), и Вальтер фон Райхерт получил приглашение вернуться в университет. Гунтер, сдав положенные экзамены, закончил школу в Кобленце, затем два году учился у отца в Кельне, но, когда пришло время выбирать между обычной службой в армии и поступлением в летное училище, решил стать офицером «Люфтваффе». Знание старых языков на избранном поприще ему вовсе не пригодилось…

Да, кошмар кончился в 1933 году. Пятнадцати лет нестабильности, экономической и социальной анархии, последствий Версальского мира словно и не было. Народ почувствовал – начал возвращаться порядок. За какие-то полтора года почти не стало безработных, начались стройки, снова ввели поддержанную буквально всеми всеобщую воинскую повинность. А это означало, что в стране опять будет сильная армия! Наконец, после полутора десятка лет, в Германии начали отмечать праздники…

Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в детстве. Конечно же, Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как плохо бы ни было с деньгами или продуктами, но разве обычное домашнее торжество может сравниться с ликованием сотен тысяч собравшихся вместе людей? Гунтер в сентябре тридцать седьмого оказался в Берлине и стал свидетелем приезда Бенито Муссолини – этот день настолько поразил его воображение, что он долго не мог прийти в себя. Берлин преобразился – и без того чистый и ухоженный город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот до Вест-Энда протянулась огромная триумфальная аллея – драпировки зданий, гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамен, бюсты римских императоров, национальные флаги… По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни белых колонн с позолоченными немецкими орлами на верхушках. И потрясающая музыка Рихарда Вагнера, цветы, тысячи горожан на улицах, встречающих огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей…

Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском стадионе – благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на черных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колонных громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамен, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, черного, зеленого – национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слезы – все забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..

– Представление в стиле ревю, – недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. – Кабаре, только очень большое.

– Папа! – возмутился Гунтер. – Как ты можешь так?!

– Могу, – спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражения лица. – Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.

– Не понял?

Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик, и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:

– За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы! Но это полбеды, хотя многие из исключенных подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!

– Почему? – искренне удивился Гунтер.

– Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…

– Но при чем тут гестапо? – Гунтер вскочил и заходил вперед-назад по комнате. – Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?

– Реальность, – пожав плечами, повторил Вальтер. – Мне дали некоторые объяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас, мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука – для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности», – вот дословная реконструкция речи моего визитера. Думай.

После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой ученым запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками Фюрера…

Внешнее же величие страны росло и приумножалось. Месяц – перестала существовать Польша. Две недели – Голландия. Неделя – Норвегия. Сорок дней – Франция. Щелк-щелк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.

Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» – злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя».

Мрачная картинка…

Гунтер позднее начал все чаще замечать вещи, названные отцом «грубой реальностью кулис», но по привычке относил закрытие еврейских магазинов, высылку за границу писателей или патологическую нелюбовь партии к Церкви обычными недоразумениями или же самовольными действиями мелких руководителей. Но едва лишь двигатель семьдесят седьмой машины начинал утробно фыркать, а рука ложилась на штурвал – все несуразности моментально забывались. Он же воюет против настоящих врагов, у них такое же оружие, а думать, зачем и почему поляки, французы или голландцы стали теперь врагами, времени не оставалось. Пусть эти трудности разрешают политики. Армия должна выполнять приказ и оставаться вне берлинских дрязг и идеологических перлов. Рейхсвер всегда был вне политики. Поэтому-то, кстати, Гунтер отклонил однажды предложение вступить в НСДАП – что он забыл в партии? Никаких репрессий, впрочем, не последовало – чиновник, наведавшийся в первую эскадру, отнесся к решению Гунтера и многих других офицеров с пониманием. Сказал только, что рано или поздно время для этого придет…

«Для меня оно не придет никогда, – решил Гунтер после прогулки по Варшаве и беседы в поезде со служащим „исправительного лагеря“. – Эта партия не для меня. Надо будет рассказать все отцу, пусть посоветует, как быть дальше».

Отцу, конечно, досталось больше всего. Отпуск – событие вроде бы радостное, особенно когда приезжаешь домой не просто издалека, а самой настоящей войны. Но Гунтер явился в Райхерт в самом отвратительном настроении. Вальтер за ужином попытался выяснить, в чем дело и отчего сын дуется на весь мир, включая любящих родителей, однако добиться ничего не сумел – Гунтер отвечал односложно, со злостью в голосе, а потом вовсе отправился спать, не дождавшись десерта. И даже рявкнул на служанку без всякого повода, отчего деревенская девушка, нанятая для работы по дому, едва не расплакалась.

Райхерт-старший поначалу объяснял странное поведение сына простой усталостью и не придал вечерней выходке особого значения. Отоспится, отдохнет и придет в себя, не впервой. Следующим днем обстановка осложнилась – Гунтер не вышел к завтраку, приказав принести еду наверх, в свою комнату, а днем, взяв из бара пару бутылок наваррского бренди, попросту напился. Дальнейшие два дня отпуска сопровождались планомерным и тщательным истреблением имевшихся в доме запасов спиртного и почти полным затворничеством. Гунтер даже не выходил гулять, а от предложения отца плюнуть на все трудности и, взяв лошадей, съездить поохотиться, отказался довольно грубо. Мама не знала, что и думать – может, у Гунтера неприятности по службе? Нет, скорее наоборот – за какую-то непонятную, но явно героическую историю, случившуюся во время польской кампании, его даже наградили железным крестом, а разве станут давать такую награду провинившемуся? Или здесь замешана женщина? Тоже отпадает, у него нет постоянной подруги после расставания с Хелен, с которой Гунтер дружил в последний год учебы в летной школе. Тогда в чем дело?

Все оказалось просто и сложно одновременно. Просто – оттого, что Гунтеру следовало бы забыть обо всех трудностях или постараться не обращать на них внимания. Ведь в действительности все выглядело вполне нормально: у него есть любимая и интересная работа, за которую (немаловажная, кстати, деталь) хорошо платят, есть свой дом, родители, начальство, наконец, ценит… Так подумать – все, необходимое человеку для спокойной жизни, в наличии, и нет поводов убиваться неизвестно почему. Но вот тут-то и появлялись сложности, по мнению Гунтера, напрочь неразрешимые. Даже если позабыть о состоянии дел в стране – («А, черт побери, разве не все в порядке? Люди хорошо живут, никто не голодает, как десять лет назад, твердая экономика, победоносная война опять же…»), то все одно окружающее предстает в самом черном свете. Уныние, безусловно, грех – стоит ли забывать об этом доброму католику? – но как не впасть в уныние, когда жизнь откровенно не удалась?

Да, служба, дом, деньги, наконец, есть и с избытком! Только каким дерьмом все это кажется, когда отсутствует душевный покой, когда вокруг нет ни одного человека, которому можно просто исповедоваться во всем, просто искренне поговорить, когда нет близкой души? Когда нет вообще никого, в ком можно быть уверенным до конца?!

У Гунтера никогда не было друзей, и он никогда никого не любил. Приятелей, подружек – пруд пруди. Настоящих друзей не было, да теперь, наверное, и не будет уже. Гунтер окончательно потерял веру в людей. Несколько раз, считая, что он нашел друга, Гунтер открывал этому человеку все закоулки и тайники своей души, но всякий раз оказывалось, что никому нет до него никакого дела. Им либо просто пользовались, а потом отбрасывали, когда надобность в совместной работе или услугах отпадала, либо прямо говорили: «Прости, но у меня свои проблемы, и они прежде всего…» Ожегшись несколько раз, Гунтер понял: люди злы, себялюбивы и жадны. Все до единого. Особенно женщины – не зря некогда считали, будто женщина – исчадие сатаны и первопричина греха.

Словом, Гунтер изводил себя напрасно. Именно многочисленное наслоение дурных впечатлений (хорошие почему-то быстро забывались…), переживания из-за своих, в принципе-то совсем несущественных и мелких неудач, да общее состояние дел в окружавшем его мире и вызвали первый в жизни запой. За несколько дней начала отпуска Гунтер выпил, как потом было из интереса подсчитано, два с половиной ведра бренди и коньяку.

До белой горячки, слава богу, дело не дошло, молодой организм успешно сопротивлялся вливаемому в него огромному количеству спиртного, но когда Вальтер фон Райхерт на четвертое утро вошел в комнату сына с решительным намерением положить конец творящемуся безобразию, то с трудом узнал любимого отпрыска. Доблестный офицер германской армии возлежал на кровати, окруженный пустыми бутылками, бессмысленно пялился в потолок и вполголоса напевал: «Deutshland, Deutshland uberalles». Не брился Гунтер с самого приезда и теперь зарос рыжей щетиной, глаза были обведены коричневатыми кругами, а голос изрядно охрип.

– Ну, рассказывай. – Вальтер фон Райхерт уселся на край кровати и, достав сигары, предложил одну дорогому чаду, а другую взял сам. – Говори все, до конца. Я слушаю.

Гунтер отхлебнул бренди из стоявшей возле постели на полу бутылки и уставился на отца. Взгляд у него был зверским, словно убить кого-то хотел.

– Хорошо… Но учти – если бы я не был пьян, ты никогда бы этого не услышал. Только не говори, что сейчас десять утра и приличные люди в такое время бренди не употребляют…

– Не буду, – кивнул Райхерт-старший, отобрал попутно у Гунтера бутылку и неожиданно приложился сам: – Кстати, неплохое бренди… Так что случилось?

Гунтеров монолог продолжался три с половиной часа.

…Досталось всем – от родителей и прежних любовниц до самого Фюрера. Гунтер вывалил на отца все личные переживания и проблемы, затем, периодически опрокидывая по рюмке, перешел к своим впечатлениям от Польши и всего увиденного там и закончил долгой обличительной речью, сделавшей бы честь любому прокурору. Суть оной сводилась к следующему: весь мир – дерьмо, страной правят идиоты, ведущие Германию к катастрофе, люди вокруг – ублюдки, а лично мне, Гунтеру фон Райхерту, чрезвычайно хреново. Что прикажете делать?

Все сказанное излагалось довольно бессвязно, однако общую суть старый Вальтер уловил. Когда водопад ругательств, мрачных предвидений и пьяных излияний иссяк – Гунтер выдохся и замолк – господин профессор поднялся, прошелся по комнате, заложив руки за спину, и наконец негромко проговорил:

– Дурак ты… Нет, безусловно, я понимаю все твои огорчения и обиды. Но прости, во всех личных трудностях стоит обвинять только самого себя.

– Чего? – возмутился Гунтер. – Папа, согласись… ик!.. что мои, как ты называешь это, «личные трудности» прямо проистекают из состояния дел вокруг меня! Просто цепь случайностей привела к данному положению. Не будь войны, я бы спокойно сидел в твоем университете, а не летал сломя голову, превращая в пыль дома, построенные не мной. Не окажись я в действующей армии…

– Тихо, тихо! – Райхерт-старший выставил перед собой обе ладони. – Давай подумаем о том, что делать дальше. Выходов два: либо немедленное самоубийство – кстати, пистолет у тебя с собой? – либо следует попросту не обращать внимания на всякие мелочи!

– Ты считаешь запрещение тебе переписываться с Оксфордом или исправительные лагеря в Польше мелочами? Ты с ума сошел! Ты прекрасно знаешь, что начнется в ближайшие месяцы! Англия и Франция объявили нам войну, потом обязательно влезет Америка, русские тоже наверняка не останутся в стороне…

– Русские теперь союзники, – возразил Вальтер. – А у нашего фюрера с господином Сталиным самые добрые отношения. Америка за океаном. Не скрою, если вскоре начнутся серьезные боевые действия с французами и бельгийцами, нам придется тяжеловато, но все-таки за нами Россия и Италия…

– Бред! – рявкнул Гунтер. – Итальянцы ни на что не способны! Русские будут сидеть в своих лесах, пока им не приспичит напасть на нас! Я видел их армию в Восточной Польше – очень впечатляет… Россия нас просто раздавит, слишком уж велика!

– Мы говорим не о высокой политике, – напомнил старший. – А о тебе. Предлагаю вот что – просто забудь о всех переживаниях и предоставь государству и фюреру решать все трудности самостоятельно. Наш Адольф не вечен, и даже если он сумеет многое напортить, то последствия для народа не станут фатальными. И не такое переживали. А сам изволь привести себя в порядок и делай работу, за которую взялся. Сейчас ты будешь отсыпаться до завтра, а утром, часов в семь, я жду тебя возле конюшни. Кстати, почисти свое ружье… А ключ от бара я спрятал.

Полдня Гунтер отсыпался, вечером потребовал принести ему горячего питья, и желательно побольше, до ночи отпивался чаем с лимоном и светлым пивом, к полуночи осмотрел ружье, но чистить не стал – лень было.

Наутро, поднявшись с превеликим трудом, Райхерт-младший выбрался-таки к конюшне, не без натуги вспомнив, где она находится. Завтракать не было никакого желания – еда не лезла, хотелось только пить. Само собой, охоты не получилось – с великого похмелья трудно попасть в рябчика или куропатку навзлет, а чтобы затравить лисицу, нужны собаки, которых с собой не взяли. Таким образом, охота превратилась в очередную долгую и занудную беседу, практически повторяющую вчерашнюю. Вальтер снова молча выслушал речи Гунтера, у которого настроение ухудшилось еще более, в связи с головной болью, и, когда подъезжали к дому, сказал так:

– С такими воззрениями на мир тебе следовало бы родиться лет пятьсот назад, а то и побольше… Послушай, как только ты вернешься в свою эскадру и примешься за дело, все немедленно позабудется. Работа замечательно отвлекает от нелепых и тяжелых мыслей. Работа – великий терапевт…

Наверное, так оно и было. Немедленно по возвращении из отпуска Гунтер, включенный в состав крупной военной делегации «Люфтваффе», отправился на две недели в Россию, смотреть последние достижения большевиков в области авиации, а заодно представить русским специалистам новые германские машины, купленные ими у фирм «Юнкерс» и «Мессершмитт». По возвращении Гунтер вместе с частью самолетов эскадры был переброшен из Польши к западным границам Германии, так как назревали серьезные выяснения отношений с французами и англичанами. Последние объявили войну Рейху еще в сентябре 1939 года, но пока ограничивались лишь пропагандой да восхвалениями боеспособности линии Мажино, каковая была призвана остановить тевтонские полчища на границах.

Наступление на западе началось 10 мая 1940 года. Голландия, именуемая союзниками не иначе как «крепостью», пала через пять дней, танковые клинья ударили через Люксембург, Бельгию и Голландию в обход оборонительных укреплений французов, 13 мая был форсирован Маас, 16-го – взят Лан, 20-го – Амьен и в ту же ночь передовые части вышли к Ла-Маншу. Какое-то время продвижение вперед шло такими невероятно быстрыми темпами, что части второго эшелона потеряли связь с авангардом. 14 июня германские части через ворота Майо вошли в Париж, а три дня спустя генерал Роммель совершил бросок на юг, пройдя за сутки 240 километров, захватил Понтарлье на швейцарской границе, затем двинулся на северо-восток и вклинился с тыла в линию Мажино. Бывший основой стратегии Франции оборонительный вал сдался почти без боя.

Это была даже не война, а просто небезопасная прогулка, для немцев удивительно смахивающая на самые ординарные учения. Эскадра StG1 выполняла свои обычные задания – авиация противника была подавлена еще на аэродромах, потом пикировщики начали громить железнодорожные узлы, штабы, иногда помогали наземным частям справиться с редкими очагами сопротивления. Действительно серьезных боев не было. Каждый вылет становился для Гунтера простой рутинной работой, совершенно неинтересной. Ну скажите, разве можно именовать настоящей воздушной войной почти полное господство люфтваффе в воздухе, а точечные, просто хирургические бомбовые атаки, когда снаряд ложился точно на цель, не имеющую возможности сопротивляться – честной битвой? А кроме того, появилось новшество – на шасси «юнкерсов» были установлены воздушные сирены, издававшие при пикировании леденящий кровь вой, разносящийся на многие километры вокруг. Для пущего устрашения противника. Кстати говоря, идея поставить сирены принадлежала не кому нибудь, а лично фюреру…

Кончилась история войны с Францией 29 июня. Три дня назад в Компьенском лесу была подписана капитуляция, а сегодня Адольф Гитлер в белом френче с единственным железным крестом, полученным за личный героизм еще во времена Первой мировой, ехал в открытой машине по Елисейским полям, водил экскурсию из своих соратников по зданию Гранд-опера, гордясь своими познаниями в музыке, долго стоял возле могилы Наполеона…

Больше половины Франции было занято германскими войсками. Правительство маршала Петена вынуждено было переселиться в Виши – маленький провинциальный городок на берегу реки Алье…

В начале июля Берлин приветствовал фюрера и его победоносную армию бурей восторга, колокольным звоном и морем цветов. Версальский мир был отомщен.

Хайль Гитлер!..

* * *

А теперь наступала очередь несговорчивой Англии… Утром, тринадцатого августа тысяча девятьсот сорокового…

* * *

Восьмерка «Харрикейнов» вынырнула из облаков, закрывавших собой южное побережье Англии. Спустя еще минуту справа, со стороны аэродрома Рочестер, бывшего целью группы, в которую входила семьдесят седьмая машина лейтенанта фон Райхерта, появились «Спитфайеры», тоже шедшие наперехват. Видимо, береговые радарные станции обнаружили приближающуюся к берегам Британии эскадру уже давно, а потому англичане успели поднять в воздух несколько десятков самолетов, чтобы перехватить вражеские пикировщики еще над Ла-Маншем, километрах в двадцати от берега.

– Держать строй! – Это был голос капитана Браухича, командира группы и ведущего. – Когда подойдут ближе – огонь!

Приказ был понятен – быстрым и юрким истребителям сложнее атаковать плотный строй, нежели гоняться за отдельными самолетами.

– Ну, держись, – на сей раз в наушниках появился голос Курта. – Похоже, они зайдут с нижней полусферы.

– Видимо, – согласился Гунтер, наблюдая, как зеленовато-коричневые «Харрикейны» снижаются и разворачиваются. Возглавляющий группу английский самолет, попав под очереди одновременно четырех «Юнкерсов», задымил и начал резко терять высоту… – Есть один! – радостно констатировал пилот, провожая взглядом исчезающую в синеватой дымке над морем машину. Однако англосаксы не прекратили свою сумасшедшею атаку, казалось, сам дьявол вдохновлял их…

Потом начались вещи невероятные. Висящие справа «Спитфайеры» внезапно вильнули в сторону и начали уходить к острову. Надо думать, другая часть эскадры StG1 прорвалась через зенитные батареи к Дувру и теперь англичанам срочно потребовалось подкрепление. Сейчас наедине с «юнкерсами» остались лишь «харрикейны», более неповоротливые и тяжелые. С ними можно справиться без излишних затруднений.

Гунтер не видел, что происходит с другими машинами, так как теперь ему было необходимо оторваться от преследующего его британца, заходящего сзади и справа. Курт, матерясь на чем свет стоит, орудовал пулеметом, отгоняя короткими очередями севшего на хвост истребителя. Гунтер прибег к старой уловке, опробованной еще во времена польской кампании – бросил машину в короткое пике, а когда снова выровнял, оказалось, что англосакс не успел среагировать, проскочил чуть вперед и сейчас находился метров на триста выше. Если повезет, его можно сбить или повредить…

Мелькнула черно-зеленая тень – обер-лейтенант Дитрих азартно преследовал уже поцарапанную германскими пулями английскую машину. Гунтер же повел штурвал на себя, поднялся выше, цепляясь прицелом пулеметов к своему обидчику, который, впрочем, пока не успел даже единой пули выпустить, большой палец напрягся на гашетке… Курт по-прежнему ругался так, что уши закладывало. Надо полагать, увидел очередного нахала, пытавшегося достать пикировщик лейтенанта Райхерта.

Цель и крестовина прицела совместились, в обоих консолях заработали пулеметы, англичанин метнулся в сторону. Гунтер не без удовольствия заметил, как от киля «Харрикейна» отлетело несколько обломков.

– Курт, одного мы сняли! – быстро сообщил Гунтер оператору-радисту. – Что у тебя, я не вижу?

– Подходит от солнца, ублюдок! – прокричал унтер-офицер Мюллер. – Иди ровно, нас прикрывают Дитрих и Вельс! Втроем мы его уделаем!

И тут Гунтер четко ощутил, как вздрогнула машина от ударов по корпусу. Видимо, задело очередью. Сильно потянуло ветром – значит, поврежден колпак кабины. Пулемет замолчал.

– Курт, – позвал Гунтер. – Курт, с тобой все в порядке?

Молчание. Ничего не в порядке.

«Это только начало, – подумал Гунтер. – Я ведь предчувствовал. Надеюсь, он только ранен…»

Англичанин, зацепивший семьдесят седьмой «Юнкерс», оказался сбит спустя тридцать секунд. Прикрывавшие Гунтера две машины добили его совместными усилиями, и сероватый самолет с британскими опознавательными отправился в недолгое путешествие к водам Ла-Манша.

– Они ушли! – Это командир группы информировал своих. – Двоих мы сбили, еще нескольких хорошо поцарапали. Подходим к цели. Держите строй!

Машинально оглянувшись, Гунтер понял, что сейчас обошлось без потерь. Все десять самолетов с германским флажком на киле рядом. Похоже, не повезло только ему, а вернее, Курту. Но это ничего не меняет – надо выполнять приказ, тем более что под крыльями пикировщиков уже лежала земля, а впереди и чуть справа виднелась дымка, укрывавшая собой Лондон.

Внизу заработали зенитные орудия, совсем рядом со строем «юнкерсов» появились облачка разрывов, мелкие осколки снарядов застучали по броне. Но теперь англичане ничего не смогут сделать – аэродром Рочестер внизу. Машина Браухича уже начала заваливаться на правое крыло, уходя вниз. За ней последовали остальные.

Все было привычно: штурвал от себя, элерон на левом крыле поднялся вверх, на правом опустился, самолет вошел в крутое пике, завыли воздушные сирены. Еще секунд двадцать – и тяжелая бомба SC-500, сорвавшись со штанги, полетит на крышу вон того желтого двухэтажного здания, в котором, как явствует из данных разведки, предоставленных штабу эскадры, находится радарная станция и оперативный центр зенитных установок, отвечавших за безопасность Лондона.

«Не хочу, – мелькнула мысль. – Надоело! Ради чего погиб Курт? Только ради того, чтобы превратить в пыль этот дурацкий дом?..»

Левая ладонь легла на рукоять бомбометателя. Земля приближалась стремительно, ревел ветер и надрывно выли сирены – Гунтеру всегда нравились мгновения полета к земле сломя голову: ощущение такое, будто желудок отделился от туловища и величественно парит в сотне метров позади.

Уже стали видны оранжево-черные облачка взрывов – это первые несколько пикировщиков сбросили груз.

«Ну, – подумал Гунтер. – Давай! Господи, помоги мне!»

«Юнкерс» вдруг резко дернулся, словно ударившись обо что-то, неожиданно за стеклом фонаря кабины сгустился невесть откуда взявшийся молочно-белый туман, послышался невнятный грохот. Пока голова соображала, руки действовали сами. Гунтер вцепился в штурвал, рванул его на себя, выходя из пикирования – до земли оставалось не более трех сотен метров, а разбиться прямо сейчас никак не хотелось. В конце концов, можно будет сделать второй заход. Видимо, машина попала в облако дыма от взрыва на земле. Только почему дым такой густой и невероятно белоснежный?

Приборы показали, что самолет поднялся на высоту более пятисот метров. Дым внезапно исчез.

«Чертовщина какая-то! Что произошло? Откуда туман?»

Внизу, под самолетом, колыхалось облачное море, полностью застилавшее поверхность земли. Еще минуту назад этого не было.

Гунтер быстро осмотрелся. Ни одного самолета рядом. Ни своих, ни врагов. Куда они все подевались?

– Семьдесят седьмой, Райхерт вызывает ведущего! Браухич, вы меня слышите?

В наушниках полнейшее молчание. Только шелест помех.

– Гейер – семь, вызывает фальке – пять! – Гунтер, дав в эфир свой позывной и позывной базы, переключил рацию на другой диапазон. – Фальке – пять, фальке – пять, отвечайте! Фальке – пять?!

Тихо. Словно у всех дружно сломались рации.

Гунтер сделал несколько кругов над облаками, не пытаясь спуститься вниз. Боязно. Если облака действительно низкие, вполне реальна перспектива разбиться. Но, черт возьми, откуда они взялись? Почему молчит радио? Где другие самолеты? И, в конце концов, что теперь делать?

Что характерно, даже радиомаяк, по сигналу которого надо ориентироваться при возвращении в Бланжи-Сюр-Брель, молчит. Забавно.

«Все умерли?»

Гунтер почувствовал, что начинает тихо паниковать. И без того тошно, так теперь еще все вокруг исчезло неведомо куда. Однако надо быть довольным, что облака, небо, солнце и самолет на месте, ты пока жив и невредим. Скорее всего, просто испортилась рация.

«Где все? Куда исчезли девять самолетов? Куда все-таки делась Англия? Безусловно, побережье острова должно находиться внизу, под облаками… Ладно, разворачиваюсь и лечу обратно в Нормандию. Приказ-то, однако, не выполнен, а причина самая странная…»

Окрашенный в стандартные цвета германских ВВС длинный пикировщик с черно-бело-красным флажком на киле развернулся, ложась на крыло, к юго-востоку, поднялся до восьмисот метров и направился к берегам Франции. Где-то к середине пролива облака остались позади, и Гунтер с явным облегчением увидел серые воды Ла-Манша, а спустя полчаса показался зеленый берег. «Юнкерс» пролетел над прибрежными скалами и двинулся вдоль береговой линии.

Самым любопытным было то, что Гунтер, прекрасно знавший географию приморских областей Франции, совершенно не узнавал местность. Внизу, под крыльями машины, проплывала девственно-чистая земля, без всяких признаков знакомых городков или других ориентиров. Вот пожалуйста, та широкая голубая река – это Сена. Совсем неподалеку должна просматриваться большая гавань Гавра, а чуть к северу просто обязан находиться порт Фекан… Нет, конечно, явственно видны скопления домиков – значит, люди никуда не исчезли. Только вот пропал огромный порт, забитый военными кораблями.

Выжигая горючее, Гунтер кружил в двадцати пяти километрах от берега, пытаясь высмотреть возле речушки Брель – а то, что это именно она, сомнений не возникало! – аэродром, но даже намеков на бетонированное поле видно не было. Рация по-прежнему молчала, радиомаяки не работали, других самолетов не наблюдалось.

«Я сошел с ума… – мрачно подумал Гунтер, в который уже раз разворачивая машину и направляя ее на юго-запад, в сторону Нормандской возвышенности, где находились несколько крупных аэродромов и квартировали части шестой общевойсковой армии, бравшей Париж. – Если и там ничего не найду – сяду где придется. Разбираться с такими вывертами лучше на земле. По крайней мере, найдутся люди, с которыми можно поговорить… Такое чувство, что я очень сильно заблудился!»

Пролетая над устьем Сены, Гунтер заново осмотрел гавань, но там не было даже единого тральщика. Огромные доки, портовые краны и пристани будто сквозь землю провалились. Однако он сумел уловить, что имеются несколько причалов и даже стоят полтора десятка кораблей…

Аэродромов Орбек и Ливаро, как можно уже догадаться, на месте не было. Крупная база истребительной авиации возле Тюри-Анкура тоже исчезла…

Настало время, когда человек перестает чему-либо удивляться. Почему-то после очередного круга над местом, где должен находиться достаточно крупный город, а вместо него обнаружился поселок домов на двадцать, Гунтера разобрал истерический смех, да такой, что даже машина пошла менее ровно – руки, лежавшие на штурвале, изрядно дрожали. – Ладно, – вслух сказал Гунтер, зачарованно глядя на индикатор топлива. Стрелка показывала наличие в баках восьмидесяти литров. – Полетали и хватит! Вниз!

Место для приземления нашлось почти сразу – ровный широкий луг, окруженный со всех сторон лесом. Кроме того, за обширной рощей виднелась полосочка дороги. Значит, можно будет выйти к людям.

«Юнкерс» зашел на посадку со стороны солнца. Шасси коснулись земли, машина чуть подпрыгнула, потом началась изрядная тряска – поле оказалось не таким ровным, как представлял себе Гунтер, и все ямы да кочки на пути оказались его. Наконец самолет остановился, двигатель, сердито пофыркав, заглох. Винт прекратил вращаться.

Гунтер оглядел приборную доску, отстегнул ремни и, слегка потянувшись, проворчал:

– Приехали, герр лейтенант. Надо бы посмотреть, что с Куртом…