Читать книгу Скептик - Андрей Никитин - Страница 3

11 июня 2010 года.

Давно забыт пожар, звучавшие сирены и плач детей. Руки перестали дрожать. Сердце успокоилось. Прошло два года. Город накрыло лето 2010 года. Пахло цветами.

Зорецк расположен в Ивано-Франковской области, между городом Ворохта и Татаров. Маленький городок, где все друг друга знают и здороваются при встрече. К достоинствам можно отнести обилие туристов в курортные периоды. Зимой поросшие деревьями горы превращаются в громадные катки, а летом открыты туристические маршруты через близко расположенный лес. Обилие дичи привлекает охотников и любителей дикой природы. Часто можно встретить легковые автомобили, стоящие у обочины, и родителей, показывающих детям белку, сову или диковинную птицу. Трасса проходит через город, и жители, пользуясь этим, выставляют у дороги столики с сувенирами, продуктами или просто старые вещи, которые могли приглянуться проезжающему мимо водителю.

День был жарким. По трассе пронёсся блестящего цвета шевроле, конусом поднимая пыль из-под колёс. Ярослав Шпелёв, сидевший за рулём, говорил по мобильному. Левой рукой он крутил баранку и время от времени объезжал появляющиеся из ниоткуда ямы. За много лет он не мог привыкнуть к ним. Они появлялись из года в год, каждый раз в новых местах. Белая рубашка Ярослава расстёгнута, из-под неё выглядывали волосы, которыми была щедро украшена грудь. На толстом безымянном пальце левой руки перстень с узором льва. Мужчина проехал и не обратил внимания на стоявших под деревьями ребят. Он говорил по телефону, всё остальное не имело значения. Краем глаза он увидел в зеркале заднего вида их дребезжащие силуэты, которые скрывала поднятая пыль.

Через несколько дней из двоих ребят останется только один, но Ярослав даже не обратит на это внимания.

Виталий Божков, полноватый пятнадцатилетний парень с мягким лицом и тупым, как рукоятка молотка подбородком, стоял у дороги. Ростом метр шестьдесят, он весил почти семьдесят килограмм. Тёмные волосы всегда аккуратно причёсаны. Он ходил с глупым лицом, которое выражало недовольство касательно лишнего веса. Виталий жил в собственном мире, старался не общаться ни с кем лишний раз, предпочитая одиночество. В связи с этим он боялся остаться один в старости. Его слабым местом было сладкое и телевизор. Одно замещало другое и переплеталось друг с другом, как стебли дикого винограда. Бывали дни, когда он просиживал до поздней ночи перед телевизором, и как собака Попова, реагировал на ящик чувством голода. Он жевал что-то под переключающиеся рекламные ролики, под возгласы Шварцнейгера, или смех Аткинсона, сидя в сером свете телевизора, бросая к потолку громадную тень. Виталий сам себе не мог признаться, что чувство голода и телевизор стали неразделимыми как жёлтая и голубая полоски на флаге Украины. Самым страшным было безразличие того, что он жуёт. Он жевал, а на следующий день, увидев его, ребята шептались, склонив головы, словно во время молитвы. Всё чаще звучали синонимы слова «Толстяк». Как ржавчина на стальном замке его запертой в тело души, распространялось чувство неполноценности. Этот комплекс присущ всем застенчивым людям, а за ним на цыпочках следовало ощущение слежки и угрызения совести. Каждый раз, как Виталий думал об этом, он запирался в комнате и смотрел телевизор, одновременно потребляя что-то вкусненькое, будь то печенье или бублик. Игнорируя упрёки матери, он тайком скрывался от людей, подобно подводному пауку. Страх, как пузырь воздуха, наполнялся всё больше, грозя взорваться, если не получит отдушину. Этот сбросной клапан обнаружился в самом неожиданном месте.

Податливый отец Виталия, словно изоляция между двумя разрядами, служил лишь слабой прослойкой между матерью и сыном. Бесполезные фразы, которые он способен был сказать типа «Слушай маму» или «Задумайся над будущим», не влияли на изменение отношения Виталия к окружающему миру. Короткие выводы, что он успел сделать, не менялись никогда. Лишь дед способен был хоть в какой-то степени повлиять на Виталия.

Нельзя останавливаться, если упал лицом в грязь, – говорил дед, – попытки достичь цели уже возвышают тебя над толпой. Главное найти своё предназначение. Ты можешь есть сладкого сколько хочешь, – сомнительно сказал дед, – просто найди место в жизни, чтоб плюсы перекрыли минусы.

Дед похлопал внука по животу тыльной стороной ладони. Для Виталия мнение деда было важно лишь потому, что не противоречило его образу жизни. После подобной лекции Виталий представлял себя в будущем творческой личностью, идущей вверх по лестнице успеха. Пусть он не спортсмен и физические данные отстают, но его тешила мысль о будущих победах.

Когда ешь возле сортира, перестаёшь замечать одуванчики в саду.

Так Виталию было легче. Когда его обзывали, он глядел на обидчика и думал: Ну и кем ты станешь в будущем? Затем придумывал варианты, в которых все утонут в трясине глупости, а он, как Мазай будет плыть над ними и поучать.

По вечерам, посыпая сахаром хлеб, намазанный маслом, он мечтал о будущих успехах. Дейл Карнеги как-то сказал, что критика это замаскированный комплимент. Виталий, идя по тропинке, построенной на этом принципе, ошибочно приписал себя к категории людей, играющих в беспроигрышную лотерею. Он смотрел на всё свысока, как капитан корабля, плывущего по молочному океану, среди шоколадных скал, слушающий, как утопающие считают его калории.

– Ну что Тубус, пошли? – спросил Женя.

Частенько Виталия называли не по имени. Кличку Тубус ему придумал Евгений Майков, живущий дальше по улице. Они раньше часто общались, пока Виталий не выбрал более широкую и калорийную тропу. После этого Евгений словно поменял полярность и пользовался доверчивостью Виталия в своих интересах.

Женя Майков вырос без отца. Улица заменила тёплый диван перед телевизором, а болтовня сверстников – советы родителя. Иногда Виталий и Женя гуляли вместе, но только, когда Жене было нечего делать. Евгений помыкал Виталием, как игрушкой. Он мог предложить спрятаться в чужом огороде и ждать хозяйку, наблюдая, как пищит и ноет Виталик, боящийся собственной тени. Женя мог быстро дать дёру и все орехи получал Виталик.

Утром мать Жени устроила лекцию на тему плохого влияния уличных мальчишек, на которых были жалобы от соседей. Да и в школе эти мальчишки упоминаются не в последнюю очередь. Во время таких разговоров Женя отводил глаза и кивал. Он не слушал, что говорит мать, но давал выговориться. Его взгляд и мысли уходили в сторону, надеясь скорее остаться в одиночестве. Он не любил, когда его поучают.

После таких разговоров Женя уходил на весь день, а приходил лишь поздно вечером, протестуя и наглядно демонстрируя, что провёл время с теми самыми ненавистными друзьями, предпочитая их матери.

Сегодня Женя хотел на время отделаться от матери и пришёл раздосадованный к Виталию, по дороге обдумывая, как бы сыграть на клавишах его доверчивости.

– Эй, Тубус, – крикнул Женя, когда в дверях дома показался Виталий. Он выглядел сонным, – пошли, покажу кое-что.

Виталий шёл к калитке, не торопясь, обдумывая отговорку, чем занимался бо́льшую часть времени. Всё это можно было прочесть по лицу, и Женя с лёгкостью это сделал. Прежде чем Виталий что-то придумал, Женя вновь заговорил.

– Я знаю, где лежит мёртвый скунс.

Новость привела в ступор Виталия, который пытался что-то припомнить. Он остановился, будто вагонетка, сошедшая с колеи, напрягся и изрёк:

– Какой скунс? Они у нас не водятся.

Он ждал, положив руки на заострённые уголки деревянных штакет. Улица была пустой, никто не слышал разговора.

– Ну как хочешь, – провокационно сказал Женя, не настаивая на том, чтоб Виталик вышел на улицу, – я просто пойду сфотографирую его, пока собаки не утащили. Ты не знал, что они иногда встречаются в нашем лесу?

– Где ты такое слышал?

Виталий глядел в глаза приятелю. Руки лежали на штакетинах забора.

– Ты идёшь или нет? – спросил Женя, игнорируя вопрос. Слышалось наигранное безразличие, но Виталий не ощутил этот запах опасности и обмана. Он посмотрел на обувь, думая как бы избежать дороги.

– Ладно, сейчас приду, – сказал Виталий и отошёл. Мышеловка захлопнулась.

Виталий недовольно пошёл к дому. Ему не хотелось выходить, не хотелось двигаться. Он хотел только сидеть перед телевизором с миской печенья в руках.

– Буду ждать в конце улицы, – сказал Женя, засунув руки в карманы. Он пошёл, пиная камни по дороге, отходя дальше от дома, чтоб Виталик не передумал.

Через двадцать минут они стояли на дороге. За их спинами был лес, мимо проезжали автомобили. Женя и Виталий бродили возле деревьев, ища в траве тушку животного, но ничего кроме давно издохшей собаки не было.

Грязный пупок Виталика выделялся кляксой на фоне синих шортов и красной майки, между которыми почти всегда была оголяющая живот щель. Виталик взял палку и упёрся как старик о трость.

– Я же говорил, у нас не водятся, – сказал полный мальчик, торжествуя. Женя смотрел на лежащее тельце собаки и не обращал внимания на окружающий мир. Он просто хотел убить время до вечера. Он был зол на мать, указывающую, что и когда делать, сжимая в кулак его собственное мнение. В этот момент мимо проехал блестящий шевроле, за рулём которого был Ярослав Шпелёв, сыгравший не последнюю роль в этой истории. Виталик на секунду встретился глазами с говорившим по телефону водителем. Мальчик не знал, что случиться через несколько дней, и что дальнейшие события косвенно свяжут его с этим мужчиной.

– Я наверно перепутал место, – сказал Женя, обратив внимание на приятеля. Жене надоело его общество. Он собирался уйти, но решил испытать последнюю возможность повеселиться.

– Наверно кто-то из ребят уже забрал тело, – сказал Женя, – если бы ты не собирался так долго. Мы бы успели.

– Я тебе не верю, – сказал Виталик, – мне надоело искать. Пошли отсюда.

Виталик бросил палку и направился обратно. Он думал, насколько глупо поступил, поверив Жене, но мысль о сладостях, ожидавших дома, обрадовала его и позволила забыть эту мелкую неприятность.

Женя обозвал Виталия подобием мешка картошки, и пошёл за ним.

– Меня мама ждёт, я пошёл домой, – сказал Виталик, но на самом деле хотел скорее спрятаться подальше от презирающих глаз и колкого языка.

– Иди, – сказал Женя. Он догнал Виталия и стукнул в плечо. Виталий едва не упал от неожиданности. Женя побежал вдоль дороги. Следом за ним, с видимыми усилиями, шлёпая босоножками об пятки, побежал Виталик.

Работа в огороде всегда была неблагодарной, но делать её надо. Это понятно взрослому человеку, но трудно объяснить это ребёнку, особенно если у него нет желания выполнять эту работу.

Виталик Божков поел. Предстояла работа в огороде, которая не слишком его привлекала. Он решил избежать своей участи и зашёл в гараж к деду в надежде провести тут некоторое время. Деда в гараже не оказалось. Виталик прислонился к стене гаража и наблюдал, как по улице идёт мужчина в соломенной шляпе с сапкой на плече. За ним виднелся старый обгоревший дом, два года назад ещё бывший жилым. Виталик вспомнил день, когда весенним вечером этот дом горел. От грохота было страшно выйти за ворота, повсюду бегали пожарные, соседи помогали оттащить ценные вещи. Дом не сгорел полностью, от него остались стены и часть чердака. Внутри всё обветшало. За два года многое обвалилось. Дети иногда лазают в этот дом, где жил Григорий Скрипач и где, как считают, водится привидение его брата.

Виталик сунул руку в карман и достал оттуда сосательную конфету. Бумажку он бросил на пол. Держа руки в карманах, он закатил языком конфету за щёку и осмотрелся в поисках деда.

Виталик был ленив. В утреннее время больше всего он боялся матери, которая была щедрой на раздачу заданий по хозяйству. В школе Виталик часто оставался дольше, чем нужно, на дополнительные занятия и пересдачи. Была в этом необходимость или нет, значения не имело, а плохие оценки только помогали в этом. Ребята своими насмешками, помогали эти оценки получать. Больше всего Виталик прославился на улице глупостью. Когда горел дом через дорогу, он единственный из уличных ребят не подошёл близко, даже не вышел со двора. Его легко можно было обмануть или перехитрить в любой игре. По большей части из-за этого клейма с ним предпочитали общаться, ощущая себя в его обществе умнее и авторитетней.

Жизнь отшельника, сглаженная сладостью, была не по душе, но работу он не любил ещё больше.

– Виталик! – услышал он голос матери из-за угла. Шаги приближались. Парень забежал в гараж. В тени стало легче дышать, в нос бил запах цвели. Иногда он прятался в гараже, и мать знала это. Когда он помогал деду, мать его не трогала, но если он прятался без дела, это заслуживало порицания. Виталик рассчитывал спрятаться за старым шкафом, но в этот раз, что-то подсказало ему иное место.

Тебя тут найдут, – сказал голосок подсознания. Парень глянул вверх, на чердачный люк. Виталию показалось, что наверху что-то упало, дёрнулось или зашевелилось. Какой-то звук, который манил его. Парень понял, что должен туда забраться.

Мать Виталика, Тамара, прошла вдоль дома, вытирая грязные руки о фартук. В старых башмаках и юбке, она была похожа на Золушку. Она оглядела двор, вошла в гараж, но сына нигде не было. Темнота в гараже заставила остановиться. Стали видны очертания предметов. В нос ударил запах старых тряпок и ржавого металла. Когда глаза привыкли, она зашла за шкаф, стоящий у стены. За ним никого не оказалось. Больше прятаться было негде. У неё на лице выступила вена, глаз дёрнулся. Со злостью она пнула старый ящик, мешавший пройти, и пошла к выходу.

– Виталик! – крикнула она, выйдя на свет. Никакого ответа. Она пошла по тропинке, ведущей к огороду. Мельком глянула через дорогу, на остатки сгоревшего дома. Тамара искала ребёнка, затем отправилась в огород, где было ещё одно место, чтоб спрятаться. Она была злой и недовольной, но даже не догадывалась, что именно сегодня Ужас проснётся окончательно.

Майор Дмитрий Суриков после работы прогуливался с собакой. Невысокий, широкий в плечах, крепкими руками он мог удержать собаку любой породы. Овчарка бежала с высунутым языком, натягивая поводок. Две лапы часто не касались пола, будто она старалась уподобиться человеку. Перед каждым деревом пёс притормаживал.

– Саймон! Donnerwetter[1], – крикнул майор и дёрнул за ошейник. В гражданской одежде, даже гуляя с собакой, он не расставался с оружием, ощущая телом исходящую от него прохладу. Собака давно стала напарником, оставаясь с семьёй, когда майор на работе.

Плавно рассеивало свет заходящее солнце и медленно плыло по чистому как озёрные воды, небу, готовясь скрыться. Фонари отбрасывали от собаки несколько теней. Они переплетались, и на полу образовалось подобие многорукого бога Сканду. Саймон обнюхал дерево, засовывая нос во все щели и продолжил исследовать местность. Суриков шёл дальше, думая о некоторых неприятностях. Однако он жил в спокойном городе и мог относительно крепко спать по ночам. Суриков любил контроль и часто показывал это примером. Он был твёрд, но справедлив. Умел признавать собственные ошибки. Он понимал, что должность начальника полиции возлагает определённые обязательства и определённые неудобства. Все преступники знали его в лицо, в подобных городках это не редкость. И это была одна из причин по которой он не расставался с оружием.

Он любил супругу, любил обоих сыновей. В отделении все относились к нему с трепетом и уважением.

Суриков посмотрел на собаку и припомнил как купил пса ещё щенком. Они были вместе уже много лет. Коричневого окраса, смышлёный он впечатлил хозяина, искавшего друга. Из багажника легковушки, в которой сидели четыре щенка, Дмитрий выбрал одного, приглянувшегося больше остальных.

Что-то в нём есть, – думал Дмитрий тогда, – этот без дела сидеть не станет.

Дмитрий уверенно делал такого рода выводы и в жизни. Он ушёл со щенком, довольный, как сытая кошка, лежащая на печи. Это было время, когда умерла его собака, линявшая как столетняя шуба в шкафу. Пёс был стар, и его можно было обнаружить, просто пройдя по следу из шерсти, как по коричневой скошенной траве. Дворняга по кличке «Батон», отправился в загробный мир, образовав в семье майора вакуум. Пустота угнетала и подавляла, но самое страшное, что он боялся к ней привыкнуть. Он привёл щенка в дом и на протест жены сказал, что такие собаки на вес золота, что он достал её по блату. Жена хмыкнула и запретила пускать собаку в дом. Дмитрий сделал вольер, так как будка не самое подходящее место для породистой овчарки. Пёс послушно подчинялся хозяину, проявляя дипломатические отношения к его супруге и детям. Он приветливо лаял, облизывался и будто знал все команды до рождения, как китайские игрушки со встроенной программой. Но в плохую погоду скулил и просил хозяина пустить на ночлег. Дмитрий, бывало, закреплял за собой такой подарок, пёс проскальзывал в приоткрытую дверь и спал на ковре. После нескольких таких ночёвок запрет на собаку в доме трансформировался на запрет собаки на кухне. Эти границы нахождения собаки постоянно менялись, в зависимости от времени года, настроения и количества людей в доме.

Всё это было недавно. Дмитрию казалось, что прошло всего несколько месяцев, хоть прошло уже два года. За это время он доверился собаке, словно прожил с ней всю жизнь. И вот, теперь уже взрослый пёс тащит Дмитрия по улицам, обнюхивая испражнения сородичей. Майор Суриков посмотрел в ясное пустое небо, которое наполовину почернело, и подумал, что для собак в плохую погоду не все привычки одинаково полезны. Он улыбнулся, глядя на пса, затем посмотрел на часы, и, дёрнув поводок, отправился в обратную сторону. Как полицейский он всегда был готов к трагедиям, понимал, что смерть реальна, её не избежать и его профессия обязывает не отворачиваться от трупа. Нервы покрепче, желудок тоже, хорошая реакция, и всё без проблем. Но то, что произошло этим летом, заставило его измениться.

В баре на одной из крайних улиц города играла музыка. Ветер разносил тихий джазовый ритм вдоль пустой дороги и колышущихся деревьев. Григорий Скрипач одиноко сидел за барной стойкой и держал в руке наполовину выпитый бокал пива. Круглые лампочки размером с мандарин встроенные в потолок, освещали небольшое помещение, отдалённо напоминавшее разделённый на несколько частей зал для выступлений. Было ярко и тепло, пахло пивом и сигаретами. Немногочисленные круглые столики, кроме двух, были пусты. Стол у окна занимала молодая пара. Парень что-то втолковывал девушке, оживлённо жестикулируя. Было видно, что он зол. Другой стол был занят четырьмя ребятами, один из которых с закрытыми глазами откинулся на обшитую дерматином спинку стула, его приятель держал рюмку в руке и готовился осушить одним глотком, ожидая волну горечи. Двое остальных беседовали, прислонившись лбами. Беседа больше походила на разборки в стиле американских вестернов. На столе стояли две пустые бутылки водки.

Такие компании в наше время собирались забить козла, не более, – думал Скрипач.

Мысль пронеслась у старика в голове и тут же исчезла, утонув в потоке влившегося прохладного пива. Он поставил стакан и устремил ясные, но слабеющие глаза на звук шаров. В дальнем углу бара играла компания, заняв оба бильярдных стола. Сквозь сигаретный туман старик видел парня в красной майке, который прицеливался кончиком кия в шар, приняв позу спринтерского бегуна перед стартом. Рядом с ним с сигаретой в зубах, мелом натирал кий его приятель.

– Ну как, папаша? – спросил молодой бармен старика. Скрипач был уверен, что этой фразой бармен хотел выпроводить его на улицу, но старался сделать это красиво, как и подобает хорошему служащему.

– Как всё стало грубо, – ответил Григорий и обвёл глазами бар, – кругом ощущается напряжение, тяжесть. Всё решается напором слов и силой.

– Сейчас такое время.

Бармен опёрся о стойку локтем и что-то смотрел в мобильном телефоне. Девушка, терпевшая парня, вскочила из-за столика и пошла к выходу, по пути надевая на плечо сумочку. Её волосы болтались на ветру, спадая на плечи кучерявыми завитушками. Парень пошёл за ней, пытаясь догнать её до того как она покинет пределы бара, но девушка уже выходила, открывая дверь. Старик повернулся к бокалу, выпил всё до капли, поставил его на стойку, оставив на внутренней стороне немного пены, которая стекала по стеклу. Старик негромко рыгнул и встал. Перед тем как выйти из бара он оглянулся на молодого бармена, покачал головой и сказал:

– Люди стали злыми, парень. И жизнь стала злой.

Бармен ничего не ответил, лишь кивнул, стараясь показать расположение к постоянному клиенту. Григорий вышел на прохладный воздух. Он сразу ощутил, как было душно в баре. На лампе фонарного столба, через дорогу, собиралась мошкара. Григорий закурил и поплёлся домой, шепча под нос слова мелодии своей молодости. Неожиданно он ощутил, что за ним кто-то следит. Неприятный холодок пробежал по спине. Он оглянулся, но никого не было, лишь парень с девушкой удалялись в обнимку вдоль пустой улицы.

– Гриша, это началось снова! – послышался голос.

От неожиданности Григорий едва не выронил сигарету. Он огляделся, но заранее знал, что голос исходит не от живого человека. Это был голос покойного брата, преследовавший его долгое время.

– Этого не может быть! – сказал Григорий пустой улице, – всё сгорело при пожаре! Два года назад в моём доме всё сгорело.

Григорий огляделся, чтоб не выглядеть глупо, но улица была пуста. Слева виднелись чёрные пики елей, высаженных вдоль трассы, напоминавших высокий забор. Вдоль улицы стояли фонари. Григорий ощутил себя одиноко. Голос больше не повторился. Старик медленно пошёл домой, но на душе у него было неспокойно. Воспоминания детства терзали и рвали его, как испорченная швейная машинка тонкую ткань.

В тот же вечер к дому на улице Берёзовой 35 подъехал КамАЗ. Он скрипнул тормозами, издал звук духового инструмента при остановке. Из пассажирской двери вышел молодой человек, поставил портфель на пол, достал небольшой пакет, после чего, поблагодарив водителя, отправился через дорогу. Водитель, Капелюх Иван Николаевич, вылез из КамАЗа, спрыгнув на землю, отчего чуть не выронил изо рта сигарету. Кости его не хрустнули лишь потому, что он постоянно был в движении и не любил сидеть без дела. Лицо сжалось от обильных морщин. Сплюнув под вишню, он пошёл к дому, через открытые ворота.

– Ну как? – спросила жена, – нормально?

Иван кивнул, снимая сапоги. В комнате было тепло и уютно. Довольное лицо Ивана выделялось в полумраке. Они с женой жили вместе более двадцати пяти лет, и одной улыбкой он мог сказать ей, что делать дальше.

– Два мешка, – сказал он и лукаво улыбнулся, с детской надеждой ожидая похвалы.

– Как же ты вынес? Это же не жменя. Охрана хорошая?

– Да, – сказал он и положил кепку на стол, горделиво поглядывая, как Надя крутится у плиты, – надо уметь.

Он помыл руки в миске с водой, довольный тем, что удивил супругу, затем сел за стол.

– Давай мне, подкрепиться что ли, – он сделал заметную паузу, во время корой почесал подбородок, – и запить что-то.

Нина улыбнулась, поставила на стол дымящуюся кастрюльку картошки в шкурках.

– Вина наберёшь? – спросил он. По тону это больше напоминало утверждение. Нина не ответила, поставила на стол две сосиски и продолжила чистить лук для завтрашнего борща.

– Значит, нет? – удивлённо спросил он, затем встал и вышел из дому. От лёгкости не осталось и следа. Вернулся он через десять минут с пластиковой бутылкой бордовой жидкости, сел за стол, поставил бутылку рядом, молчанием показывая право на выпивку. Осадок со дна бутылки немного приподнялся, как речной ил, и развеялся по всему объёму. Иван налил немного в стакан.

– Ну, за удачный урожай, – сказал он и осушил стакан до дна. Лицо снова сделалось добрым, отчасти потому, что жена не возражала. Он закусил сосиской и начал чистить картошку.

Через три дня Иван откроет счёт несчастным случаям.

Ночью Женя Майков проснулся от головной боли. Он был весь мокрый. Женя скинул одеяло, его обдало прохладным воздухом. Он сел, не понимая, что могло произойти. Тело словно горело. Его качало, к горлу подступила тошнота. Было ощущение нереальности. Опираясь о стену, он дошёл до комнаты матери. По коридору разносился её храп.

– Мама, – крикнул он. Никто не ответил. Женя включил лампу в коридоре. Внутренний голос подсказывал, что он болен не на шутку. Стоило будить мать и кричать во всё горло, пока он ещё мог. Он крикнул. Мать вышла из комнаты с заспанным лицом, на ней висела ночная рубашка, волосы растрёпаны, глаза полуприкрыты.

– Что случилось?

– Мне плохо, мама. У меня температура, – простонал Женя, хоть и не был уверен в лихорадке. Он чувствовал озноб по всему телу. Его бросало то в жар, то в холод.

– Ну ка, открой рот, – сказала мать. Женя послушно показал покрасневшее горло. Мать глянула, потрогала лоб.

– Сейчас принесу градусник. Иди в комнату и ляг на кровать, – сказала она и пошла на кухню, где в ящике была коробка с лекарствами. В мыслях уже было неспокойно. На лицо несколько признаков ангины, или, но она не была уверена, ГРИППа. Она спешно вошла к нему, махая градусником, словно волшебной палочкой.

– Завтра поедем к врачу, а сейчас я дам тебе анальгин. Выпей таблетку, и ложись спать. Когда же ты мог простудиться?

Она села рядом на кровать.

– Не знаю, – хрипло сказал Женя и поморщился от боли в горле, – грудь тоже болит. Дышать сложно.

Женя припомнил, как гулял сегодня с Виталием, как называл его «Тубус», как сказал, что нашёл скунса и глупый толстяк поверил. После этого Женя отправился гулять, виделся с приятелями, ходил на стадион. Что же вызвало подобное самочувствие? Может его продуло?

Глаза матери округлились, сон покинул её окончательно.

– Я оставлю дверь открытой, – сказала она, стараясь успокоить сына, – утром будем тебя лечить.

Она посмотрела на шкалу градусника. Тридцать восемь. Недовольно покачала головой.

– Я сделаю лечебный чай.

Мать встала, внимательно рассматривая градусник. Она шагнула к выходу, сзади послышался стон. Женя вырвал на пол всё, что ел на ужин. После этого он упал на подушку обессиленный, на губах остались кусочки еды. Глубокий вдох, после продолжительной рвоты, принёс короткую передышку.

Боже, я сейчас умру.

Подобная мысль не пугала его, а просто воспринималась, как один из вариантов облегчения. Состояние было тяжёлым. Наталья побежала звонить врачу.

В два часа ночи приехала скорая и увезла Женю в больницу. Мать поехала с ним. В палате ему поставили капельницу.

– Есть подозрение на кишечную инфекцию, – говорил врач. Женщина стояла в коридоре, поправляя наспех надетую поверх кофты куртку. Её сын лежал в палате, без света, лишь лампа в коридоре слабо освещала стальные койки. В коридоре за столом сидела дежурная сестра.

– Мы сообщим, как только будут улучшения, – заверял врач. Лицо Натальи оставалось серым. Она думала только о сыне, о его самочувствии и о том, что делать. Остаток ночи она не могла спокойно спать. Женя пролежал в реанимации до субботы.