Читать книгу Хождение на Север. Фантастика - Андрей Останин - Страница 2

День выдался не по-летнему хмурый, промозглый. Влажный ветерок неутомимо гонял по земле мусор, да подкидывал, играючи, обрывки каких-то бумажонок. Сеял мелкий дождичек, метался заполошными струйками из стороны в сторону, старательно красил мир в серый, безрадостный цвет. Одним словом, наступило утро понедельника, который, как всем известно, Великий Гончар создал исключительно для наказания неразумных детей своих.

Кривой строй королевских гвардейцев вытянулся за серой от дождя казармой и медленно напитывался вездесущей влагой. Блестели наконечники копий да стальные шлемы с кирасами, но блеск этот был унылым, совсем не тот, что бывает от весёлых плясок солнечных зайчиков. Хмурые, бородатые лица тоже отнюдь не дышали вдохновением.

Перед строем горячился какой-то тщедушный тип штатской наружности, размахивал ручонками, осторожно колотил себя кулачишком во впалую, хлипкую грудь и призывал не пощадить, и, ради этого, не пожалеть, но о чём шла речь, понимал только первый ряд, да и тот не полностью. Остальные же гвардейцы охотнее разглядывали три отрубленные головы, насаженные на колья прямо возле забора.

Королевский гвардеец Марвик стоял в самом последнем ряду, где и полагалось обитать бывалому, заслуженному солдату – подальше от глаз беспокойного начальства. Его лицо поросло чёрной, двухдневной щетиной и имело скорбный, утренний вид хорошо отдохнувшего вчера человека. Он очень хотел бы носить бороду и не заморачиваться с ежедневным бритьём, но на нужном месте вырастали какие-то куцые, задрипаные клочья волосков и носить на лице это непотребство гвардейцу было просто неприлично. Срамота. А во всём остальном Марвик был собой абсолютно доволен: росту высокого, в плечах широк, в брюхе узок, силушкой Гончар не обидел, а ума много и не требуется. Одним словом – гвардеец. Чёрные волосы он стриг коротко, черные, большие глаза от людей не прятал, никогда не вешал тонкого, хрящеватого носа, и мимо тонких губ ниточкой, ни ложку, ни чарку никогда не проносил. Чарку мимо не проносил даже чаще, чем ложку. Сейчас у него было смутное подозрение, что за чаркой-то он и пропустил вчера что-то интересное.

Рядом с ним торчала из-под нахлобученного шлема чья-то рыжая, мокрая и жалкая борода и Марвик осторожно ткнул соседа локтем.

– Слышь, мил человек. Чего там этот суслик верещит? Ни черепка не понимаю…

– Чего тут не понимать? Государственный переворот у нас нынче приключился, королю нашему башку отрубили, вон торчит на колышке.

Марвик ещё раз оглядел скорбную композицию из трёх кольев, вздохнул непонимающе.

– У него их три было, что ли?

– Так ведь нет же! – слегка осерчала борода, – Справа сынок его, принц наш наследный, а слева отец наш родной – Командующий Королевской Гвардией. Черепок с ней, с королевской семьёй, но родного командира-то можно было и узнать.

– Да как же я его узнаю, без мундира-то? – Марвик возмущённо фыркнул, – Такая башка под любым забором валяться может, очень даже запросто. А вот мундир – вещь серьёзная, дорогая, где попало не валяется. Без башки командующий легко обойтись может, а без мундира – как? Его ж не узнает никто. Никакой в нём важности нет, без золотого шитья, прости Гончар!

– Пожалуй, – хрипло согласилась борода.

– Интересно, его-то, за что под топор приспособили? Невредный старикан, любил на парадах пердеть под музыку и пьян бывал всякий день, окромя понедельника. И угораздило же именно в понедельник помереть!

– Судьба…

– Право не знаю, нужна ли такая жестокость? Можно же было и завтра голову отрубить, аккурат после обеда, под настроение.

Рыжая борода осторожно повернулась в сторону Марвика и в густых, волосяных зарослях обнаружились маленькие, мутные глазёнки неопределённого цвета.

– Тебе-то, что за печаль? На его место другой пердун найдётся, мало их у нас, что ли?

Марвик пожал могучими плечами, стальные пластины мерзко скрипнули, и лицо соседа болезненно скривилось – тоже отдохнувший вчера человек.

– Интересно, а как же мы допустили? Мы же Гвардия, нам их всех защищать полагается… Ну, или порядок навести, мятежников перебить, справедливость восстановить!

Борода жалостливо вздохнула и отвернулась.

– Вот не дал тебе, болезному, Гончар ума. Ну, перебьём мы всех мятежников, а жалованье нам кто платить будет? Вон та башка на палке? Нет, раз уж так получилось, сделаем вид, что так и замышлялось. Сейчас поорут для порядка, потом чью-нибудь задницу на золотую табуретку пристроят и пойдёт всё по-старому, по привычному… Вот, черепок побери, с тобой, дурнем, что-то важное прослушал!

И действительно, снизошло на хмурый строй какое-то оживление, заскрипели кирасы, зашуршал говорок меж бород, завертелись по сторонам блестящие шлемы. Марвик заволновался – уж не вино ли разливать собираются, в честь переворота и за упокой королевской души по совместительству? Не пора ли в первые ряды, где и положено быть бывалому солдату в такой ситуации?

– Эй, малец! – ткнул он кулаком в кирасу впередистоящего и зашипел от боли в ушибленных костяшках, – Зар-р-раза ржавая!

Заразой оказался совсем ещё молодой паренёк: белёсый пушок вокруг пухлых губ, в круглых, синих глазах плещется шалое веселье.

– Чего тебе, дядя?

– Черепок тебе дядя! Что там случилось?

– Завтра на войну выступаем!

– С кем? – изумился Марвик. Вчера ещё ни с кем воевать не собирались и на тебе, такая неожиданность.

– С Южным королевством!

Марвик озадаченно почесал затылок, отчего шлем сполз на самые глаза. Нет, непорядок, конечно, лет пять уж ни с кем не воевали. Перед соседями неудобно, вроде как мы их и за людей не считаем. Но с другой стороны: на юге жарко, воды мало, народ бедный – что за радость туда тащиться?

– Слышь, малой, а причину-то хоть придумали?

– А то… Свободу им понесём!

Рыжий сбоку хрюкнул негодующе.

– Нашли носильщиков!

– Да и то верно – рассудительно поддержал его Марвик, – Им свобода нужна – сами пускай и носят! А так, что получается: свободу, значит – им, а таскать, значит – нам?

– Ох и заскорузлые же вы, дядьки! Тут такие дела, а вы… Эх, вы!

За это малец немедленно получил пинок от владельца рыжей бороды.

– Про жалованье чего говорят?

– Не до того пока. Там всё больше про равенство и братство толкуют.

– Ну, так и не лезь со всякой хренью к порядочным людям! – рыжий смачно сплюнул под ноги, – По делу начнут говорить, тогда и нам передашь. Мы в Гвардии служим, у нас не равенство, у нас равнение. Понимать надо!

В это время слабый ветерок напряг остатки своих немощных силёнок и, подхватывая на лету, стал кидать слова оратора прямо Марвику в уши.

– Напрячь все силы… Все как один… Несмотря на лишения… Затянуть потуже ремни…

Рыжий злобно стукнул древком копья о землю, мелодично пропела сталь наконечника на головой.

– Ну, вот и всё! Приплыли, называется…

– А что такое? – засуетился Марвик, чуя подвох, – Я не разобрал ни черепка!

– Тот основательно пожрёт, кто до победы доживёт! Остальные сдохнут голодными. Не будет жалованья!

Марвик снова поскрёб в затылке и понял: свобода, мало того, что самому не светит, так ещё и чужим дядям её нести придётся на пустое брюхо. Он привычно подхватил копьё, протиснулся сквозь строй, словно жук среди сотоварищей, и, бухая отсыревшими сапогами, потопал в сторону казармы. На его уход обратили внимание только те, кому он грациозно прошёлся по ногам.

В насквозь знакомой казарме привычно воняло портянками, сапожной смазкой и ещё целым комплексом причин и явлений, который, собственно, и зовётся казарменным духом. Дух витал спёртый, открыть с утра окна никто не догадался. Развал дисциплины и наступление свободы олицетворял собой дежурный гвардеец, который лениво метал игровые дротики в портрет Его Величества из положения лёжа на нарах. Король на портрете достойно переносил издевательства черни, даже не морщился.

– Что на построении сказали? – не поворачивая головы поинтересовался дежурный и хлёстко залепил дротик в королевский нос. Его Величество стерпел и это.

– Свобода. Завтра на войну. Денег не будет.

– Да я уж понял, что ничего хорошего. Потому – песен чего-то не слыхать.

Марвик подошёл к своему шкафчику, начал было аккуратно сворачивать снаряжение, но вовремя спохватился и бросил его под нары – свобода же, а он, прямо как монархист какой-то!

– А чего ты, мил человек, над портретом изгаляешься? За казармой настоящая королевская голова на колу торчит – в неё и покидай. Тут тебя моментально в великие борцы за свободу и определят!

– Да Гончар с тобой! У меня к Его Величеству претензий нет ни одной, а вот портрет этот мне надоел за столько лет хуже горькой редьки! Так что, даже если бы там ослиная задница была намалёвана, я бы то же самое делал. Потому – травма у меня из-за него. Психологическая!

– Да я уж вижу – мозги тебе нехило прищемило. А я вот решил со службы уйти. Король помер, присяга кончилась, сапоги в южных морях мыть, никакого желания нет – и поближе луж хватает.

– А делать-то что будешь? Ты ж в Гвардии всю жизнь саблей махал, другого дела и не знаешь.

Марвик тяжело вздохнул, повертел в руках казённое одеяло и смиренно запихал его в свою заплечную сумку.

– Да. Как в шестнадцать годочков саблю в руки взял, так уже, почитай, двадцать лет с ней не расстаюсь.

– В разбойники подашься?

– Гончар с тобой, ну какой из меня разбойник? Я человек спокойный, добрый и даже законопослушный… местами.

– Ага! А сабельку-то на бочок пристроил.

– Это компенсация. Не слышал, что ли, что я сказал? Денег не будет. Надо хоть добром, кой каким, взять, на первое время.

Дежурный подпрыгнул на нарах так, что доски жалобно скрипнули.

– А ведь и правда. Коль денег нет – надо барахлом брать. Пока остальные за компенсацией не припёрлись. Пойду-ка я, гляну, что там у нас в каптёрке взять можно, на первое время.

Марвик печально посмотрел ему вслед и сокрушённо покачал головой. И вот после этого дурнем его назвали! У каптёрки хозяин есть, а после каптёра добро искать, всё равно, что после собаки кость глодать. Он себе, на всякий случай, уж на двадцать лет вперёд всё компенсировал.

Простившись с казармой, в которой провёл почти всю свою сознательную жизнь, Марвик отправился в конюшню, справедливо рассудив, что если со службы уходит он сам, то и конь уходит с ним. Вместе же служили! В приземистом, каменном здании было сумрачно и тихо, приятно пахло сухим сеном, овсом и, не очень приятно, навозом, который со вчерашнего дня убирать стало не принято. Кони тихо переступали копытами, косили на Марвика умные глаза и думали о чём-то своём. Его коня деловито и спокойно седлал какой-то незнакомый гвардеец и Марвик привычно поправил на боку тяжёлую саблю.

– Эй, мил человек. А ну-ка верни копытное на родину.

Гвардеец, который тоже из всей амуниции не смог расстаться только с саблей, внимательно посмотрел на Марвика. Ширина плеч и угрюмый взгляд хозяина коня убедили гвардейца в том, что произошла досадная ошибка – конь действительно чужой.

– Ты чего такой злой, брат?

– Я у мамы один – хмуро отрёкся Марвик от сомнительного родства и твёрдой рукой перехватил уздечку.

– Да ладно тебе… Я вот тоже на свободу собрался, раз такое дело. Ну, а как без коня?

– А свой-то что, сдох, что ли?

– Откуда у меня свой? Я из пеших, сам себе конь. А тебе зачем обязательно этот? Смотри, вон какой красавец стоит – конь самого командующего!

Марвик посмотрел на коня командующего и незлобно возмутился.

– Мне чужого не надо! Я не то, что некоторые, не ворюга какой!

Он посмотрел ещё раз.

– Да и дохлый он какой-то. Ещё копыта отбросит на полпути.

– Так ведь он беговой!

– А я неторопливый. Да и зачем мне командующий конь? Несуразица какая-то, право слово!

Он добросовестно набил овсом обе седельные сумки под самый верх, с тоской подумал, что на кухне теперь уж ничем не разживёшься и вывел коня во двор. Под нудным дождичком конь мгновенно стал тёмно-серым, а седло покрылось мелкими водными бисеринками. При мысли, что на них нужно будет садиться, Марвик зябко повёл плечами.

Ведя коня в поводу, он не спеша прошёл было мимо здания с колоннами, в котором вчера ещё обитал ныне покойный командующий, но заметил часового и криво намалёванное слово ШТАБ – красной краской прямо по белоснежной стене. Вышло монументально, следует признать. Марвик усмехнулся.

– А что, в старом-то штабе не сиделось новому начальству?

Часовой мокро хлюпнул носом и важно покосился на свежего дезертира.

– Атмосфера там, говорят, не та. Застойная. Нет свободы человеческой мысли. Ну, и мебель, опять же, твёрдая…

Марвик в особняке бывал несколько раз, а потому полностью согласился.

– Тут, конечно, мебель поудачнее подобрана. Аккурат для стратегического мышления. А что, дружище, в штабе-то есть кто нынче?

– А то! Штабное место пусто не бывает. Начальник штаба думу думает, план похода на Юг в муках рожает.

Марвик сморщился.

– Эти роды нам без интересу. Да и повитуха из меня так себе – опасаюсь, дитё заикой останется. Мне бы казначея полкового изловить, авось, хоть малую денежку из него вытрясти получится. За двадцать лет службы, что-то да накапало, как полагаешь?

– И полагать тут нечего. Сразу видать – не следишь ты за текущим моментом. Начальник-то штаба нынешний – бывший казначей и есть! А старый, ещё до переполоха всеобщего, на курорт утрёсся – так обратно уже и не ждём. Ну, не дурак же он на самом деле!

– И где искать нашего стратега… финансового? Ну, финансиста стратегического?

– Зал там есть, на втором этаже. Гостям раньше выпить подносили, а сейчас, значит, стратегия наша вызревает.

– Знаю, пивал… В смысле – бывал. А пойду, пожалуй, гляну, авось и не все ещё финансы на поход освободительный ухнули…

Ещё на лестнице услышал Марвик чьё-то заунывное бормотание, ни слова не разобрал, но встревожился. В солидном заведении такого не услышишь, как бы тут с ума кто не сошёл, греха потом не оберёшься. От полоумного-то поди отбейся. Придётся ещё действительно в поход освободительный выдвигаться. Однако Гончар миловал.

За огромным столом, прямо посреди зала, где принято было раньше винишком баловаться и дам танцевать, разместился полковой казначей: невысокий мужчина с острым носом и вечно печальными глазами. Поводов для веселья у него в жизни не было – должность не веселила. Да и то: всю жизнь деньги считать, и всю жизнь не свои. Захиридаешь тут! Погоны королевской гвардии он с мундира аккуратно срезал, но золотым шитьём сверкать не стеснялся – золото свободе не помеха.

– А, гвардеец Марвик! – новый начальник штаба знал его хорошо, не один раз из королевской казны в полк жалование возили. А уж своё-то жалование Марвик охранял исключительно добросовестно.

– Проходи, садись. Все разбежались, и пожаловаться на свою беду некому.

– Что за беда? – степенно поинтересовался Марвик, окинув взглядом стратегический бардак на штабном столе. Валялись вперемешку карты, планы, графики какие-то, скомканные листы бумаги в количестве невообразимом… С краешку пристроилась пузатая бутылка ликёру, грустила в забвении одиноко, блестела пробкой не поцарапанной. Марвик этому не удивился: пробовато – выплюнуто. Гадость беспримерная, ликёр этот. Одна радость – бутылка красивая, стол украшает.

– Навалилось на меня поэтическое вдохновение! – торжественно сообщил вчерашний казначей – сегодняшний стратег. И, по всему выходит, завтрашний гений словесности.

– С раннего утра взялся поэму сочинять, но, как ни стараюсь – всё финансовый отчёт получается.

– Ну, тоже вещь серьёзная, нужная – честно попытался поддержать Марвик начинающее дарование, но тот лишь рукой махнул обречённо.

– Чего там серьёзного? В полковой кассе денег – пять медяков. Хоть на сто листов отчёт раскатай, денег не добавится.

– А где ж они все? – подивился Марвик, – Вроде, всегда поболее оставалось.

– Где, где… В казне! В Королевской, или чья она там сейчас? Выдать некому, а может и нечего. Да оно и к лучшему: нет денег – нет проблем. Меня больше заботит, отчего же поэма-то никак не сложится?

Он печально вздохнул и пнул сияющим сапогом ворох смятых бумажек под ногами.

– Правда, стихотворение, об этом горе поэтическом, у меня всё-таки родилось. Вот послушай, посочувствуй…

– Да-а, сочувствую… – Сочувствие Марвику обошлось бесплатно, а потому далось легко и прозвучало искренне. – А план похода-то хоть удался? Завтра выступать уже.

– А чего там мудрить? – начальник штаба легкомысленно махнул рукой, – Пять лет назад там же воевали, вот старым планом и воспользуемся. Всей работы – дату на титульном листе поменять. Завтра и поменяю, аккурат перед выступлением. А сейчас и поважнее дела есть.

Марвик озадаченно почесал затылок и удручённо хмыкнул.

– Оно, конечно, вам видней – образование у вас, и другие никчёмности… Да только был я в том походе, пять лет назад. Морду нам тогда расквасили знатно! Всерьёз опасаюсь, что по тому же плану – огребём мы по тому же месту!

Начальник штаба почесал кончик носа, глянул на Марвика так, словно приметил его только что, и строго спросил.

– А ты чего припёрся в штаб, гвардеец? Завтра в поход выступать, а он шляется тут, оперативную обстановку осложняет. А ты не агент контрреволюции, часом?

– Гончар миловал – искренне промолвил Марвик и в доказательство святым кругом лицо осенил.

– А чего хотел?

– Жалование хотел получить – решил не юлить Марвик, поскольку честный дурак для начальства не в пример симпатичнее пронырливого умника, – Порядочному гвардейцу и выпить не на что. Непорядок!

– На! – тот выдернул из стола ящик и высыпал перед Марвиком пять медяков. – Вся полковая касса! Забирай и вали в свой кабак! А то ползают тут без дела, ни войны с ними, ни поэзии!

Марвик тщательно собрал медяки и ссыпал их в карман штанов. Хоть бы чуток штаны к полу оттянулись!

– Ну, не стану мешать – он щёлкнул каблуками и, по уставу, боднул перед собой воздух. – Пойду. А то и верно – припёрся дурак учёного учить. Каждому своим делом заниматься надобно!

Он вышел из зала и тихонько, чтобы не спугнуть вдохновение, притворил дверь.

– Вот ведь как неслабо нахлобучило! А теперь всё, почитай пропал человек. Поэты, они все по жизни контуженные. Обычному-то человеку в рифму разговаривать ни к чему, просто два слова связать – уже удача. Ишь, перья у него обгрызенные…

Он вышел из штаба, махнул часовому и порадовался, что не стал с новым начальником своими планами гражданской жизни делиться. А то и пяти медяков бы не видать, вот те круг!

Дальше вымощенная камнем дорога привела его прямиком к полосатой будке с кривым шлагбаумом. Навстречу кряхтя поднялся седобородый гвардеец, старый, добрый знакомец, что не раз укладывал подгулявшего Марвика в своей будке, подальше от строгих, командирских глаз. Прямо он держался только благодаря своей стальной кирасе, и Марвика не раз подмывало под неё заглянуть – были серьёзные сомнения, а есть ли там вообще человеческое тело?

– Привет, старый! Всё бдишь?

– Служба такая – привычно отозвался тот и сухонькой ручкой похлопал коня по шее. Как и все гвардейцы, страж ворот был одет в серые штаны и рубаху – вот только степень ветхости одежонки вызывала опасения. Марвик-то в честь праздника вырядился во всё новое. Кольнуло вдруг в душе что-то – мог бы и старому рубаху прихватить, из каптёрки. Да ладно, не все насовсем уходят, авось, кто и прихватит. Старик поднял голову и из сотни морщин глянули на Марвика прозрачные, бесцветные глаза.

– Значит, парень, решил на Юг не ходить?

– Да бывал я уже там: мухи, жара, пыль, песок… Мерзость и запустение.

– Там девки, говорят, красивые.

– Девки везде так говорят.

– Ну, а куда тогда?

– Два было варианта, дед: в храм Великого Гончара или в кабак. Но в кабак не получается – не хотят наливать вина в долг, торгаши несносные!

– Совсем люди совесть потеряли – поддержал его дед и сокрушенно покачал головой, – Не то, что раньше было.

– А что, старый, раньше у людей совесть была?

– Раньше у гвардейцев деньги были! Да ты молодой, вряд ли помнишь…

Помолчали. Конь тихонько всхрапнул и помотал тяжёлой головой – похоже, тоже о чём-то сокрушался.

– Ну ладно, сейчас по-человечески тебя выпущу, шлагбаум открою.

– Да я и так просочусь, впервой, что ли?

– За двадцать лет службы разок-то можно и с почётом выехать.

Марвик только сейчас прочувствовал, что действительно уезжает навсегда.

– А ты, дед, чего делать думаешь?

– А что мне думать? Это ты мужик крепкий, не пропадёшь, а мне-то куда? Авось не дадут с голодухи помереть старому псу.

Марвик одной рукой неловко обнял деда, нет привычки к таким нежностям, осторожно похлопал его по сухонькому плечику и не спеша забросил себя в седло.

– Ну, дед, бывай!

– Удачи тебе, парень!

Конь величаво переступил невидимую черту, отделявшую привычный мирок от остального мира и легла под его копыта твёрдая, влажная от дождя, дорога. А Марвик, помня о примете, оглядываться не стал – чтобы не вернуться.