Читать книгу Гастроли «ГЕКУБЫ» - Андрей Щупов - Страница 3

У Толянчика был коронный трюк – двойной удар левой, завершаемый жестким крюком. Не самая заковыристая комбинация, но если проделать мастерски, приносит неплохой результат. Первый удар приходится как правило в перчатки, второй прошибает защиту, но самый подлый удар третий – тот, которого противник зачастую не ждет. Логичнее после левой пускать в ход правую, а потому третий крюк, наносимый все той же левой рукой, угадать чертовски сложно. Толян эту тройную комбинацию довел до совершенства. Я сам раз пять или шесть видел, как подобной тройной молнией он завершал свои бои. Кстати, и соперники позже признавались, что последний боковой для них оказывался полной неожиданностью. Вот и сейчас, подловив момент, Толян резко выбросил левую перчатку, немедленно скакнул вперед. Трижды голова противника мотнулась под его оплеухами, но четвертая досталась самому атакующему.

Чмок!.. Изо рта Толяна вылетела капа. Наголо обритый крепыш без всяких затей молотнул его подъемом ноги в ухо и опрокинул на пол. Мне показалось, что даже в этом гуле выкриков я расслышал, как стукнулся затылок моего приятеля о крытый брезентом настил. Публика повскакала с мест.

– Добей его, палу! Рви палу!..

– Мочи-и-и!…

Я поневоле зажмурился. Черт знает, чему их тут учили, но дрались они будь здоров! И удары держали, как бронтозавры из палеозоя. Дворцовая сборная без сомнения была сильнее нашей команды. Это я сразу просек. Потому что Петюк, который схватился с хозяевами перед самым выходом Толяна, не продержался на ринге и половины минуты. Всего-то секунд двадцать и успел профинтить. Деликатничал, стратег доморощенный, в толерантность решил поиграться! Вот и начал с интеллигентной такой разведки – левым джэбом, правым. А его без всякой разведки колотнули ступней в грудь и завалили. Тупо и без выкрутасов. Еще и счет не довели до десяти, а соперник уже демонстративно стянул перчатки. Знай, мол, наших, гости дорогие! Долго не засидитесь… Вот и следующая жертва, мой приятель Толянчик, сходу заработал гематомы под оба глаза и успел в первом же раунде побывать на полу. То, что он сумел подняться, отнюдь не утешало. Исход поединка предсказал бы и последний дилетант. Боксеру-камээснику приходилось по-настоящему тяжело. Пока он отпыхивался да отмахивался, противник, этакий бычок из сала и мышц, спешил довести начатое до конца. Шустро набирая очки на лоу-киках, он то и дело зажимал Толянчика в угол, массируя вражий пресс литым коленом, не забывая, понятное дело, про черепушку. Какие колокола звенели сейчас в Толянчиковой голове, нетрудно было себе представить. В древние времена так названивали, должно быть, молодые иноки, узревшие с колоколен приближение чужого войска. Короче говоря, полный кюл, как выражались чудаки из «Кин-дза-дзы». Плохо было Толянчику, плохо и скверно, а через него неважное самочувствие передавалось и всем его болельщикам в зале.

Любителем подобных шоу я себя не считал, а потому, поднявшись, вышел в раздевалку. Хуже нет, чем следить за избиением товарищей – особенно перед твоим собственным выходом. Наверное, в ту самую минуту я и понял со всей отчетливостью, что тоже проиграю. Сорок пять боев, семь поражений. Теперь будет восемь… Конечно, чепуха по сравнению с мировой революцией, но я-то не революционер! Какого фига мне подставляться! Может, взять и свинтить по-тихому? В конце-то концов, не я же должен был биться, а Боря Селиванов. Заменили в последний момент. Боря, хитрован этакий, точно знал, с кем его сведут на ринге – вот и решил не мудрить – сам где-то умудрился сломать левую клешню, ну, а меня кинули, понимаешь, на амбразуру.

Стыдно, но на миг действительно возникло желание сорвать с крючка родную курточку с эмблемой распятого орла и рвануть из раздевалки на все четыре стороны. Пока никого рядом, пока никто не видит. «Иду на вы, сказали мы, но кто сказал, что грех – споткнуться?..» Кто же написал-то это? Губерман, что ли? Да не все ли равно! Зубов жаль. Все-таки не полторы сотни, как у акулы! И голову не хочется подставлять под чужие кувалды. Не наковальня! Она у меня без того хорошо знала, что такое сотряс, вызываемый средней тяжести хуком. И пусть выбрасывают потом полотенце – хоть вафельное, хоть махровое, уж лучше позор, чем сотрясение любимых лобных долей. Полушария – их, конечно, целых два, но мне, к примеру, нужны оба. Это вам не почки, которыми можно и поделиться с каким-нибудь милиардером. Так что хренушки! То есть, разумеется, чисто по-человечески понять людей можно. Оно завсегда приятно приложиться и испытать челюстные косточки на прочность, но все же позвольте уклониться и откланяться. Вы уж лучше по стеночке, по кирпичикам да по мешкам с опилками! А мы в лаптях-с и без амбиций…

Впрочем, на ринг я все равно выполз. Как мысленно не изводился, как ни мечтал задать деру. Потому как – повеление рока. Все выходили, – и я вышел. Потому что не лучше и не храбрее. Смешно звучит, верно? А ведь так оно и есть на самом деле. Удрать – значит, проявить отвагу, противопоставить себя коллективу. Поучаствовать – стало быть, встать в шеренгу, что, разумеется, проще, хотя и впрямую вредит здоровью. А вредит, между прочим, крепенько. Всякая там гражданская дребедень вроде камушков в печени и остеохондроза – это гарантировано само собой, но вот болезнь Паркинсона вдобавок – не желаете? Или пальчики-сосисочки, из которых не то что ложка, – сигарета будет вываливаться? Тоже не хочется? Вот и мы не хотим, однако премся на ринг черт знает за чем, как тот ломанный-переломанный альпинист, что лезет и лезет себе на заповедный Эверест.

В общем вышел, поприседал, помахал ручонками, чтобы все увидели, какой я русский богатырь, боднул парочкой ударов незримого противника. Последний в общем-то уже проявился из небытия и в противоположном углу вытворял нечто похожее, вихляя конечностями во все стороны, заранее убеждая публику, что победа у него в принципе в кармане, а предстоящий бой – так, небольшая формальность, галочка для отчетности. При этом он буровил меня своим колючим взором, подтягивал на животе звездно-полосатые трусы, нагонял страсти-мордасти. Короче, гипнотизировал, как умел. И всерьез ведь так старался! Пришлось скривить ему ответную гримасу. Очень уж не люблю такое пугалово! Это уже даже не спортивная злость, а какая-то спортивная ненависть. А там, где ненависть, – какой, к дьяволу, спорт! Еще и бабенки какие-то крашенные принялись визжать из зала. Ему, конечно, не мне. Хотя я тоже, к примеру, мог бы пригласить Катьку с Ленкой. Мог бы, однако не пригласил. Девчонок в спальни приглашают, на худой конец – в рестораны с филармониями, а туточки нормальным дамам делать нечего. Не следует слабому полу глазеть на чисто мужское свинство. Может, это и не испанская развлекуха с забоем быков, однако, если разобраться, немногим лучше. Сами судите, собирается преогромная толпа и устраивает форменный торчок от того, что двое чувачков машутся в утлом загончике пять на пять, вышибая друг из друга последний дух и последнюю кровушку. То, что им плохо и больно, зрителям, собственно, по барабану. Гони кайф, гладиатор! Заставь протащиться! За то и платили… Весело, да? Вот и скажите на милость, где тут великая идея и заповедная философия? Разумеется, нетути! Ну, а этот выскочивший против меня самец рассуждал, видимо, совершенно иначе. И философию имел свою наижелезнейшую. Оттого и наприглашал целый гарем телочек. Точно в драмтеатр. Дескать, будет драма – да не с нами.

Я глядел на него и поневоле проникался той же самой ненавистью, отыскивая во всей его внешности, в мимике и выражении глаз черточки наиболее пакостные и наименее аристократичные. В сущности зеркально заряжался тем же, чем и он. А что мне еще оставалось делать? Слезу скупую лить? Фигушки! Кровавую соплю утереть всегда успеем, а пока подергаемся и подрыгаемся! За битых дружков попробуем отомстить. Вендетта – она и в России вендетта! Пусть местные блатмены и кайфоманы видят, что мы тоже умеем оттопыриваться. Реально и конкретно!..

Тихо подошел обутый в белые чешки рефери. Плотоядно улыбнулся, показав фарфоровый оскал.

– Не вязаться, соколики, – работать чисто! В зале президент федерации, так что нужен красивый бой. Все ясно?

– Красиво только в кино, – промычал я. Промычал, потому что пасть перекрывала капа. Не кляп, конечно, но красноречию чуток мешает. Не пошутишь и не поплюешься. Таковы суровые правила мира маркиза Куинсберри.

Покрутив головой и поневоле прищурившись, сквозь сизую полосу табачного тумана я оглядел публику первых рядов. Вот она пастораль урбанизированного века. Бритые головенки, массивные загривки, в кулаках – утопленные по самые шляпки жестяные емкости. Элита, блин, грядущего миллениума! А вон, кажется, и его величество господин президент. Расстегнутый ворот, волосатая грудь, цепочка, само собой, в палец толщиной и мальчики по бокам. Одно слово – бычара!.. Если пойдет все тем же ходом, лет этак через пять получим такого же красавца в Кремле. Это я вам конкретно обещаю. То есть не я, понятно, а время. Меня, бобика рядового, никто и не спросит. А спросили бы, давно бы правила Россией какая-нибудь дамочка. Алла Пугачева, к примеру, или Тамара Гвердцители. Я так понимаю, если петь умеешь, с законами по-любому управишься.

Секундант, миниатюрный и веснушчатый Серега, тряхнул мне напоследок руку, не очень уверенно посоветовал:

– Держи его на дистанции, Бил. Особенно поначалу. Не вяжись, хай-кики побросай. Короче, помотай как следует, а после третьего раунда он сам сдуется. Точно тебе говорю! Вон какая туша! Как выдохнется, так и начнешь его месить.

Само собой! Начать и кончить – это нам только давай. А как советовать – все чатлане! Спасибо, что подсказал. Век живи, век учись! И куда бы мы делись без наших многомудрых советчиков?

– До третьего не подставляйся, слышишь?

Я хмыкнул. Дожить бы… До этого самого третьего. Потому как, кто я такой? Не Тайсон и даже не Костя Цзю. Так – боксеришка средних способностей и умеренной прыти. А они тут с самого начала учились бить всеми четырьмя копытами. Уральское, блин, бушидо. Даже башкой к кирпичам, по слухам, прикладывались. А доброго Била этому не учили. Почти. Бил-Кирилл вырос на джентльменских кулачных правилах, и чего вы от него хотите, господа хорошие? Конечно, скорблю, но факт есть факт, и чистый бокс подле восточного не пляшет. Кое в чем за последний год нас все-таки пробовали поднатаскать, но все это было сущим ученичеством.

Рефери приглашающе свел руки, меж ладоней его проскочила незримая молния, и мы тронулись из углов парочкой горных баранов. Подобие рукопожатия для публики, и понеслась…

Он двинулся на меня, как танк на панфиловца. На пару моих деликатных плюх, кажется, и внимания не обратил. Вероятно, можно было встретить его жесткой серией, поставить на место, но я их тут уже насмотрелся – этих крутолобых хозяев дворца. Толянчик тоже пытался останавливать, и что вышло? Полный облом. Вот и нечего духариться, тем более, что подбородок у противника был точь-в-точь как мое колено! Вот и соображай, имеет ли смысл по такому колену бить? Только кулаки расшибешь. И по гениальному Серегиному совету я пустился в бега. Пара кругов, легкий выпад, летящий в никуда хай-кик, и снова пара кругов. Кружусь, как бабочка, жалю, как пчела… Ха-ха и хе-хе! Мой противник в таком случае тянул на шмеля – злого, мохнатого, не отстающего от меня ни на шаг. Увы, это в боксе можно кружить и кружить. Здесь шли на столкновение без затейливых выдумок, цепляли ногами, подлавливая на разворотах. Я показал «шмелю» классическую двойку – попал в грудь и в голову. Эффект – ноль, в ответ же схлопотал пинок по бедру – да такой, что едва устоял на ногах. И еще разок – по тому же самому месту. На мои же встречные удары в голову парень по-прежнему не обращал никакого внимания. Вот что значит – лицевая мускулатура! А я-то, наивный, полагал, что такой не бывает. Бывает, братцы! Еще как бывает!

Выпадом фехтовальщика я достал громилу в ухо, он мотнул головой и чуть зацепил меня по виску. И сразу на верный шажок я приблизился к блаженным ощущениям Толяна. Иноки из поднебесья дружно дернули за веревки, раскачивая медные пудовые языки. Колокола дрогнули и загудели – пока еще издалека, но уже довольно отчетливо. А в следующую минуту этот слон зажал меня в угол с самыми серьезными намерениями – все равно как подгулявший матрос нехрабрую девочку.

Тоску и грусть – вот, что, по идее, должен был я испытать. Не люблю хамства, хоть тресни. Обижаюсь и начинаю грустить. Только вот некогда было что-либо ощущать, потому что, ускользнув от встречного крюка, этот носорог плечом вонзился в мою грудь и поднажал так, словно вышибал дверь затопивших его соседей. Правда, правда! – точно бревном навернул. Что-то там даже треснуло внутри. Ребра – они ведь, ешкин кот, не из титана!

А в общем борьба – так борьба. Не выношу объятий с однополыми, но что не сделаешь, когда хочешь жить и продолжать рвать цветочки на лугах? Тем паче, что и бить-то особенно было некуда. В крошечную головку попробуй попади, да и та зарылась мне куда-то под мышку… Ишь, бронтозавр! Приподнять захотел! Подушить его немножко, что ли? Где там у людей сонная артерия? Помнится, в летнем лагере мы развлекались таким образом, добивались глюков… Я со всех сил стиснул шею противника, но ничего не добился. То ли нужной артерии у него не водилось, то ли хватка моя оказалась слабее питбулевской. Тем временем колено этого мамонта садануло меня сначала в пах, потом под ребра. Я крякнул. Вспомнив, что можно работать локтями, начал наколачивать ему по хребтине. Бесполезно. Все равно как бить по валуну… В ответ получил парочку освежающих ударов под киль! В голове – вспышки, в глазах – туман. Только благодаря канатам, я сумел удержаться на ногах. Ну, а мысленно попросту возопил. В самом деле! Когда же этот тарарам кончится? Гонг давайте, козлы! Больно же!..

Без устали работая ногами, противник вышибал из-под меня опору, но я подпрыгивал и снова вставал на обе ноги. Этакий ванька-встанька. А попутно доставал кулаком по вражьим почкам. Не сейчас, так на утро почувствует. Пописает, гадюка, свеколкой! Нельзя же так с соперником обращаться. На дворе не тридцать седьмой!..

В правое ухо пулеметной очередью ударил чей-то вопль:

– Вали его, Киря, не телись!

Если Киря, значит, я. Еще один совет постороннего. И как вовремя! Узнать бы потом имечко крикуна. Для сердечного разговора. Только ведь не узнаю. Кто в таком хае что запомнит.

Рефери семенил рядом, часто пригибался, заглядывая в мое лицо. То, что мы так рано стали «вязаться», ему явно не нравилось, но бой, пусть не слишком зрелищный, двигался своим чередом. Трижды этот богатырь, как какой-нибудь Архимед, гнул ко мне землю, но я цеплялся за действительность и выстаивал. В конце концов, это ему надоело. Он ринулся назад, и его кулак неласково мазнул меня по носу, выдавив из него задорную струйку крови. Со стороны это выглядело так, словно я сморкнул ударившему в грудь. Полный прикол, хохочи – не хочу. Только вот капа мешала веселью. А главное, я этими секундами тоже воспользовался, обрушив на маленькое лицо и могучую челюсть град ударов. Простейшее арифметическое действие разродилось наконец-то ответом, и сил я больше не экономил. Так и так бой был проигран. В моем сознании, в моих недавних фантазиях. Вот я и старался напропалую. Тут уже было не до классической техники. Шумно дыша, мы топтались на месте, добросовестно работая кулаками, надеясь в жестком обмене ударами получить преимущество. То есть, это он, наверное, надеялся, а я просто тратил энергию и выпускал пар. Куда как обидно оказаться нокаутированным в первом же раунде! Все равно как с полным баком горючего выехать из гаража и проколоть шину. Хренушки! Меня такой расклад не устраивал. Чтобы, значит, весь пыл души и сердца, всю комсомольскую страсть – и впустую? Фиг вам, господа хозяева! Хоть что-нибудь да сделаю. Чтобы, значит, не было потом мучительно горько и больно. Хотя больно-то все равно будет, а вот горько…

Публика, глядя на нас, тоже стремительно разогрелась. Мало-помалу свист и ор поднялся такой, что впору было выходить на ринг с затычками в ушах. А мы, знай, пританцовывали и молотили друг дружку, и я со злорадством видел, как распухает и багровеет физиономия моего противника, как алые кляксы, перейдя с его разбитого рта на мои перчатки, одинаковыми вензелями пятнают его грудь, лоб и живот. Моя собственная голова моталась, как погремушка в детской ладони. Я считал вспышки и ничего уже не чувствовал. Главное было не падать и держать противника в поле зрения. Мы так часто махали кулаками, что ни ему, ни мне было не до ног. А когда прозвенел гонг, рефери гвоздем вклинился между нами, и этот бычок по инерции зацепил его правым крюком, чуть было не послав на пол. Рефери сказал нехорошее слово, но сдержался. Видимо, бывали в его жизни случаи и похуже. Качаясь, как пьяные, в соплях и крови, мы разошлись по углам.

– Класс, Бил! Класс! – взволнованный Сергуня мокрым полотенцем вытирал мою харю и одновременно массировал плечи. – Ты его под орех разделал. Вчистую! Он и ножонкой дрыгнуть не мог.

Я слушал его и не слушал, голодным птенцом разевая рот, заглатывая воздух гекалитрами и гекатоннами, спеша надышаться, пока есть возможность. Голову кружило, в ушах стоял несмолкаемый звон.

– Я там сходил к ним, сказал о тебе пару слов. Сказал, что могут свечку своему гаврику ставить. Видел бы ты, как они перепугались. – Сергуня нервно хохотнул. – Жаль, гонг помешал. Еще бы парочку минут, и этот козелок, как пить дать, лег бы на пол!..

Были бы силы, мог бы рассмеяться. Уж кому, как не мне, было знать, какой ценой достался бедолаге Билу этот раунд. И уж, конечно, через пару минут на пол улегся бы я, а не этот «козелок». У козлов черепа крепкие, и встряхнуть мозги – им все равно что чихнуть. Я выстоял, потому что выложился. Второй раунд обещал стать моей последней героической сонатой. Ми-минор, адажио состенуто. И словеса Сереги я пропускал мимо ушей. Глядя на светильники в потолке, мысленно попрощался с солнышком. Когда протрубят первые трубы, мне станет уже не до него.

Так оно в общем и вышло. Пока я неторопливо поднимался, следуя приглашению рефери, мой противник уже бежал и рвался ко мне, как пес, спущенный с цепи. По его прыти можно было понять, что случившееся минуту назад он воспринимает, как чистой воды недоразумение. Вот хорошо было бы разубедить его, но для этого требовались весьма веские аргументы. Стать бы, к примеру на десять секунд Холифилдом! Или глыбой бетона! Вот тогда да. Тогда этот танк, наверняка бы, притормозил. У тех же панфиловцев были по крайней мере гранаты, а что было у меня?

Я шатнулся навстречу судьбе с намерением возобновить обмен ударами, но этого питекантропа подобная тактика уже не устраивала. Думать он тоже малость умел. И коли не дают результат руки, пора пускать в ход ножные шатуны! Вполне нормальная человеческая логика… Он колотнул меня пяткой в бок, и, пока я осмысливал случившееся, произвел странный кувырок. Его ступня грохнула меня прямиком в лоб, чуть повыше переносицы. Я полетел на пол, даже не сумев подстраховаться, и еще раз приложился затылком к полу. Дикость какая! Головой – и об пол! Там же эти самые! Полушария!.. Рефери уже сгустился надо мной призрачным облаком, энергично принялся давать отмашку. Наверное, считал. Цифровед хренов! Я не слышал его голоса, но видел, как он разевает рот. Не слышал и публики, которая, конечно же, продолжала неистовствовать. Вдруг припомнилось, как тонул однажды в детстве, и какой-то посторонний мужик волосатой рукой тащил и тащил меня из омута тошнотворного забытья. Первые проблески солнца, изумительная синь неба и запоздалый испуг, что всего этого уже могло бы не быть…

– Лежи, дурак, куда ты?

Я так и не понял, кто это сказал. Может быть, рефери, а возможно, и Сергуня, обежавший ринг кругом и просунувший голову под канаты. Светлые его кудри мелькали где-то совсем рядом, но сил поглядеть в его сторону не находилось. А вот на то, чтобы встать, почему-то нашлись. Как бы то ни было, но я поднялся. Зачем, для какой такой надобности – на это не мог бы ответить никто.

– Порядок? – рефери с любопытством эскулапа-прозектора заглянул в мои глаза и, подозрительно легко уверовав в ответный кивок, отскочил в сторону. Он словно распахивал роковой занавес. Вновь бешено зааплодировала галерка, и главный герой спектакля, этот бык с обагренными первой кровушкой рогами, вновь ринулся на кумачовую тряпицу, именуемую Билом-Кириллом. Но и я уже бежал на него. Бежал, чтобы не упасть. Так бегут пьянчужки – от дерева к дереву, разгоняясь и падая, раз от разу все более сокращая путь до родной жилплощади. Во всяком случае мой соперник этого явно не ожидал. Его хук просвистел над моим ухом, а я макушкой врезался в его челюсть, отчего он на пару мгновений потерял сознание. Я такие вещи знаю. Состояние «гроги», этакая отключка на ногах. Мир пропадает, ничего нет, но ты еще почему-то стоишь. Тело бодрствует, понимая, что мозг уснул ненадолго, а такое и опытный рефери не всегда заметит. Пожалуй, это был мой звездный момент. Тот самый миг из песни! Ослепительный и единственный. Если бы нашлись силы, хоть куцая горсточка, я бы проще простого положил этого слона. Всего-то и требовалась пара точных ударов. Кусок несъеденного мяса, сотни винтовок мексиканца…

Увы, не помогли вопли болельщиков и не согрела чужая любовь. Я самым позорным образом иссяк, да и раскачивался слишком долго. Запоздало мазнул врага по уху, ударил еще раз, но угодил вовсе куда-то в грудь. Он отшатнулся, но не упал. А уже в следующую секунду душа его вернулась в тело, и прояснившимся взором он поймал меня в прицел своей перчаточной двустволки. У него-то киловатты в запасе еще имелись. Пространство бултыхнулось перед глазами, праздничным искрящим салютом понеслось вверх. Меня ударили, – тупо подумал я, опрокидываясь на спину. Меня снова ударили! Может быть, в тысяча сто сорок первый раз…

Лежа на спине, я созерцал купол дворца и сравнивал его с небом. В древнем Риме дрались, помнится, под открытым небом. Италия – не Урал, там не водится зим, и падающие гладиаторы видели не металлические сваи с пыльными разводами на потрескавшемся бетоне, а кучерявые облака и лазурный чарующий свод. Им было намного легче – нашим римским пращурам. Золотистые снопы солнца пробирались меж ресниц павших, бередили угасающую память. Проснись, гладиатор, еще не вечер! И публика еще не развернула перста в землю… Вставай же, балбес! Черта лысого ты тут разлёгся!

Я шевельнул перчатками в поисках опоры. Скользкий, заляпанный человеческим потом ринг. Хоть бы руку кто подал! И впрямь легче им было – этим древним в их древнем Риме. Солнышко светит, ветерок овевает, и экология не чета нашей. Полежал, поглазел и встал, опираясь на меч. Если, конечно, не добили и не догрызли…

Пыльный развод закачался и поплыл, перейдя в увешанные плакатами стены, в море людских голов. Словно картошка в колхозном амбаре. А вот и оскаленная ряшка президента. Тоже вскочил на ноги. В зубах сигара, из банки пена брызжет, а кругом мутно, пыльно, грязно… Какой гад, интересно, разрешил нынешней публике курить в залах? Мало им пива? Новорусы хреновы! Хрустели бы своими фисташками, шоколад бы жевали, а курить-то зачем? Мы же вам не амфибии из аквариума! Нам тоже дышать хочется…

Как бы то ни было, но я снова стоял на ногах, качаясь, как шест со скворечником, и снова выла толпа, то ли восторгаясь, то ли негодуя упрямством заезжего ваньки-встаньки. Понятное дело, им хотелось выкрикнуть долгожданное «гол», а паскудник вратарь всякий раз умудрялся перехватывать мяч за сантиметр от роковой черты.

– Держись, Кирилл! Ты ему зуб вышиб, слышишь?

Это, конечно, орал Серега-Серегин. Он тоже сошел с ума, как и все вокруг. С подобным массовым шизом я тоже был отлично знаком. Болеть страстно можно либо за своего, либо за личность. Когда встают после второго нокаута, это странно. И самые толстокожие перестают жевать каучук, потому что бой превращается в зрелище. Битва двух канатоходцев. Падают, но цепляются, строптивцы. А внизу сорок метров невесомости и всего три секунды жизни…

– Ты уверен, парень? На все сто? – рефери держал меня за руки. Я браво кивнул, и лицо его сморщилось. То ли от жалости, то ли от презрения. Однако новые правила турнира не позволяли ему вмешиваться. Нет полотенца, нет и финала. Технические нокауты – все в прошлом, даешь настоящий, классический – до полного беспамятства!

– Ну, смотри. Тебе пропадать.

Точно подметил, цицерон! Не ему, – мне.

Нам дали сигнал. Вернее, дали сигнал моему противнику. А я просто стоял и ждал. Но вот ведь смех, этот мускулистый здоровяк уже не рвался в бой на добивание. Чего-то он вдруг испугался и вместо того, чтобы единым тореадорским ударом окончательно сокрушить восставшего недотепу, проделал несколько опасливых кругов. Как компасная стрелка я поворачивался за ним следом, держа одну руку возле подбородка, вторую на угрожающем отлете, не предпринимая никаких попыток атаковать. Зачем бегать и догонять? Сам придет, не маленький… И, разумеется, он пришел. Я влепил ему по носу, чуть не сломав кисть. Но чуть раньше он резанул перекрестным правой. Клоунская вилка! Его отбросило на канаты, меня привычном кульбитом – все на тот же родимый пол.

Обломова, господа присяжные!..

Глаза лопнули бенгальскими брызгами, душа мыльным катышем выскользнула из постылого тела. Я уснул – и на этот раз крепко.