Читать книгу Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ, ИЛИ АЛЕКСАНДР ПУШКИН - Андрей Сметанкин - Страница 5

«Сегодня я поутру дома

И жду тебя, любезный мой.

Приди ко мне на рюмку рома,

Приди – тряхнём мы стариной», —

Писал поэт из южной ссылки

В письме кому-то из друзей —

Из головы, как из копилки,

Он выбирал картины дней.

Теперь в Михайловской печали,

Вдали от света и балов

Поэта музы увенчали —

Подняли гений средь умов.

Без долгих мыслей добрый Пущин

Решил устроить свой визит —

В словах и мыслях не распущен,

И в нём надменность не сквозит!

Когда же был проездом в Пскове,

Купил шампанского Клико

Аж три бутылки, наготове,

И на санях пошёл легко.

Ворвался с маху он в ворота,

И чуть не выпал из саней

Противник царского оплота

И самый первый из друзей.

Вот, выйдя скоро без запашки,

Увидел друга на крыльце —

Тот босиком в одной рубашке

Стоял с улыбкой на лице.

Стоял с поднятыми руками

Среди растроганной зимы —

Не примирился он с врагами

Ни на лице, ни со спины.

И Пущин бросился навстречу,

Страшась же друга застудить.

Увидит ли ещё предтечу,

Кто может скипетр судить?

В заиндевевшей напрочь шубе,

В такой же шапке на боку,

Когда катился час на убыль,

Махнул к поэту на скаку

И быстро сгрёб его охапкой —

С собою в комнату увлёк

И любовался тихой сапой.

В печи раздули уголёк,

Расцеловались, друг на друга

Воззрились, будто в первый раз, —

Не разлучит опалы вьюга,

Не замутит разлука глаз…

Арина вскоре прибежала,

Застав в объятиях двоих, —

Та мудрым сердцем понимала:

Поэту быть среди своих!

Она, как мать, обняла гостя,

А тот едва не задушил —

Сам, не считаясь за прохвоста,

Не знал добрей её души.

Друзья, отпив горячий кофе,

Уселись с трубками за стол,

Пошла беседа – в каждом слове

Для них открылся светлый дол.

Они смеялись, веселились,

Травили байку, анекдот —

Как дети малые, резвились:

Доволен этот был и тот.

Вот Пущин вдумчиво промолвил,

Что знает Пушкина народ

И благодарно приготовил

Своей любви заветный плод;

Что имя сделалось народным —

Поэта знают все вокруг;

Что скоро станет тот свободным

Среди друзей, объятий рук.

Пройдёт унылое изгнанье,

Вернётся Пушкин в Петербург —

К нему придут иные знанья

В кругу испытанных подруг.

Его подруги – это музы,

Где увенчав талант венцом,

Они продлят с поэтом узы,

Склонив главу пред мудрецом.

«Как ныне в Северной Пальмире?

И как лицейские друзья? —

Спросил поэт. – Как нынче в мире?

Теперь в Михайловском нельзя

Своё перо держать в пенале.

Четыре месяца прошло,

Как дух едва не распинали, —

Над добротой глумится зло.

Теперь я каждый день усердно

Тружусь и с музою в ладу

Справляю срок, служа ей верно;

Моя печаль горит в аду!»

Услышав речь сию, нахмурил

Нежданный гость высокий лоб.

Что скажет он, предвестник бури?

Упрятать истину в салоп?!

«Молчать не стану, друг любезный,

Без дел в столице не сидим —

Любой из нас в делах полезный, —

В союзе тайном состоим.

Устали мы, мой друг, от рабства —

Должна Россия встать с колен,

И ради будущего братства

Мы обрекли себя на плен,

Идя к единственной идее, —

Народу вскоре вольность дать,

Чтоб впредь не смели лиходеи

Народный дух в грязи топтать!»

Он замолчал. Друзья вздохнули.

Поэта гость расцеловал.

Минуты крыльями взмахнули,

И дух борьбы к друзьям воззвал.

Возникла светлая надежда

На сердце каждого из них,

Пройдут года, сойдёт невежда —

Оставит трон, сгорит в огне.

В огне народного волненья,

Из пепла дней взойдёт страна,

Как плод гражданского боренья,

И люди вспомнят имена

Отдавших жизни за свободу,

Придя почтить геройский прах:

Не жили те царям в угоду,

И был борцам неведом страх.

Мгновеньям праздным потакая,

Обед уж скоро подошёл,

И пробка хлопнула, другая —

На сердце стало хорошо.

Друзья тотчас подняли тосты

За свет отчизны и Лицей.

Душой открыты и не постны

Подняли тосты за друзей —

Кого уж нет, и кто далече,

На рудниках и в кандалах.

И, наконец, без долгой речи,

Как зачинатели в делах,

За Революцию сказали

Последний тост мои друзья,

Блаженство духа испытали.

(Сейчас того понять нельзя…)

Бокалом няню угостили

И завершили свой обед —

Поговорить не упустили,

О чём гудит культурный свет.

«Гремит сегодня Грибоедов.

Прочти вот «Горе от ума» —

Здесь голова семи советов,

Рука умелая видна!» —

Промолвил Пущин и поэту

Отдал комедии листы,

А тот, свечой прибавив свету,

Листы духовной чистоты

На руки принял осторожно,

Страницы бегло просмотрел.

Тот пишет ровно, непреложно.

Как Грибоедов преуспел!

И Пушкин стал читать новинку,

Отметив сразу чистый слог

(«И подложил наш тёзка свинку —

Заговорил, как новый бог!»).

«Нельзя скрывать, стихи прекрасны,

И часть – в пословицу войдёт, —

Заметил Пушкин. – Автор ясный,

Но Петербург его не ждёт…»

Вот дверь тихонько отворилась,

И появился рыжий поп,

Натура Пушкина смутилась,

Склоняя рифму «рыжий лоб».

Как полицейский, так духовный

Предписан властью был надзор

За резкий ум его греховный

И за безверия позор.

Так по предписанной причине

Игумен часто заходил,

Неся любезность на личине

И за спиной – надёжный тыл.

Тут спешно рукопись убрали,

Открыв затем духовный том:

«Минеи мы…» – друзья соврали,

А поп: «Да славен этот дом!»

Хотя видна на нём сутана,

В себя возлил хороший ром,

Добавил чаю два стакана,

Сказал: «Merci!» – и вышел вон.

И снова рукопись достали,

Её продолжили читать —

Слова уверенность давали:

Талант и в ссылке не унять!

Но вскоре Пушкин извинился

И, вынув чёрную тетрадь,

Лицом немного изменился

При виде счастья и утрат —

Пред ним ключом забили строки,

Его цыганы встали в ряд,

Им не грозят забвенья сроки,

Чему поэт безмерно рад.

Когда читать ещё приснится?

Поэт стоял к столу спиной:

В одной руке держал страницы,

Жестикулировал другой,

А позади сидела няня —

Связать носки господь ей дал.

Поэт читал наброски плана,

А Пущин в кресле наблюдал.

Так ногу на ногу закинув,

Сложивши руки на ноге,

Сидел, как царь, свой трон придвинув,

С улыбкой светлой на лице.

Сидел лицом к лицу поэта

И не сводил открытых глаз —

В словах он видел много света,

А в свете слышал чудный глас.

Но другу, Пушкину всё мало

(В своей берлоге захирел —

Коль нет общенья, не до сала) —

Поднялся духом наш пострел.

Ковчег цыган обосновался

На время чтенья средь друзей —

Поэт изрядно постарался…

Не вышел ль табор, как музей?

Но нет, напрасны эти страхи —

Его поэма обрела

Живую плоть. Без всякой драки

Пронзает душу, как стрела.

И Пущин был весьма доволен:

Ему явилось наяву,

Поэт собой гордиться волен,

Презрев гоненья и молву…

…И друг увидел мыслей бег

Между реальностью и снами,

«Как вольность, весел был ночлег

И мирный сон под небесами»

Цыган, что шумною толпой

По Бессарабии кочуют,

А в этом мире под луной

Талант противники не чуют.

Старик, Алеко и Земфира

Вдруг воплотились средь ночи,

Как будто вышли из эфира.

Читай же, Пушкин, не молчи!

И тот читал всё вдохновенно,

Не замечая бег часов,

А Пущин видел откровенно

Картины яви, а не снов.

Старик пред углями сидел,

Согретый их последним жаром —

Живой фантазии удел,

Что назовёшь лишь божьим даром?!

Старик к печи клонился ближе

И что-то тихо говорил,

И Пущин видел, отблеск лижет

Разлёт бровей – могучих крыл.

«Средь нас вольнее птицы младость;

Кто в силах удержать любовь?

Чредою всем даётся радость:

Что было, то не будет вновь!»