Читать книгу Соларфри - Андрей Валерьевич Васютин - Страница 2

Ресторан оказался ярким и пафосным. Не таким, в котором чувствуешь себя уютно.

Она пришла первой. Блеск интерьера ошеломил её, заставил опустить голову и не глядя проследовать за манерной хостес.

Всё здесь было избыточным, чрезмерным. И люстры, и позолоченная эта лепнина, и живой оркестр в костюмах, и эта из интернетов… Ольга забыла её фамилию – сидит, демонстративно не смотрит по сторонам, зная, что все пялятся на неё исподтишка… а ещё – желейно подрагивающие груди хостес, норовящие вырвать с корнем верхнюю пуговицу… давно она не была в подобных местах… кажется, никогда.

Неуютно здесь было. Показушно. Помпезно.

Диана могла бы выбрать другое место.

Как же здорово, что она вернулась.

Словно открываешь банку, а там – сгущённое сладкое детство, и мягкий этот утренний свет, и щекочущее ощущение беззаботности, отсутствия обязательств, а впереди – целый день хохота, шёпотов, бега и приключений.

Как же здорово!

Ольга улыбнулась.

Диана уехала почти сразу после выпускного, через полгода… Не объяснила ничего толком, и даже на свадьбе не была; потом изредка о ней что-то было слышно от общих знакомых, но от самой Дианы – ни сообщений, ни звонков. Ничего.

И вот утром…

После всего этого…

Утром Диана вызвонила, вытащила громким своим голосом из полубессознательного забытья, наговорила, ошеломила и взяла страшную клятву прибыть ровно в девятнадцать к заказанному ей столику. И никак иначе.

День прошёл тягостно и незаметно.

Ольга, кажется, ходила по комнате, вроде бы перекладывала предметы, поела – наверное – а потом посмотрела на часы и увидела, что уже шесть вечера.

Плохо понимая, что она делает, собралась и села на троллейбус… и теперь…

Теперь ошеломлённо оглядывалась по сторонам, пытаясь прийти в себя.

Она набросила на колени салфетку, подтянув её повыше, чтобы закрыть пуговицу, болтающуюся на школьном своём – потрёпанном, блёклом в этом освещении – пиджаке. Заказала кофе.

Официант – совсем молодой, ушастый, шкодливо и угодливо улыбающийся – сделал вид, что не удивлён скромности её заказа; она сделала вид, что это только для начала.

Стала смотреть в стол.

Здесь уже стояли ярусами, друг в друге, тарелки, блестели по краям ряды ложек, вилок и ножей, расставлены были бокалы. В центре стола громоздился замысловато накрученный канделябр.

Шея у Ольги вмиг отяжелела, заныла, как на селекторном муниципальном совещании: раз в год Пётр Валерьевич звал её поприсутствовать и «сказать пару слов о методиках».

Ну, теперь уже, надо понимать, не позовёт…

Как можно непринуждённее она посмотрела в приложении свой баланс: на счету было четыре тысячи триста с копейками; судя по антуражу, этого мало на что хватит. Значит, нужно больше разговаривать и меньше есть.

Ольга включила камеру, осмотрела серое своё лицо, неубедительно улыбнулась, поправила плохо лежащие волосы. Взглянула на пальцы, судорожно сжимающие телефон, и разозлилась.

Разозлилась.

На себя.

Глубоко вдохнула. Подняла голову. Откинулась на стуле.

И увидела Диану.

Та вольно шла по залу, улыбаясь, сияя, и лицо её – не изменившееся, гладкое, насмешливое, порочное, милое – заставило мужчину за соседним столиком поперхнуться.

Диану обтягивал комбинезон с яркой строчкой, на губах её была кровавая помада, а в ушах – массивные серьги.

– Олюсик! – громко сказала Диана, цокая каблуками и протягивая руки. – Оль! Ну пиздец! Красотка, охуеть просто! Как была, так и осталась! Совсем, блять, не изменилась!

Ольга, вздрагивая на каждом мате, с противным скрипом отодвинула стул, встала, прихватила с колен салфетку и шагнула навстречу.

Диана пахла чем-то горьким и будоражащим. Дорогим. Безрассудным: намекающим на заполошный смех, стыд, сладкую лихорадку беспамятства.

– Дай-ка я на тебя посмотрю! – Диана отстранилась.

– А ты… – сказала Ольга. – Наоборот. Изменилась.

– Постарела, что ли?

Это была не та Диана. Не та, с которой они прыгали через весенние ледяные ручьи. Эта… Эта была глянцевая, чужая. Словно с экрана.

Её как подменили.

Было совершенно непонятно, о чём с ней можно разговаривать.

– Не… Я не про это… К лучшему.

– Да ладно, что там, все мы… Лицо-то не вечное, так? А по жизни – только в плюс! Садись давай, хватит скромничать. Ты уже заказала чего?

– Нет ещё, – тихо сказала Ольга и пожала плечами. – Кофе.

Диана распахнула меню.

– Это мы сейчас поправим. Поправим… – Диана посмотрела на Ольгу поверх страниц; посмотрела цепко и уверенно. – Изменилась, говоришь… Изменилась… Для тебя – нет. Для тебя, любовь моя, я всё та же Ди. Как бы эта жизнь нас не мотала… Как тогда, в четырнадцать. А? Когда с химии слиняли. Помнишь? Когда…

– Да, – улыбнулась Ольга. – Это да… Помню. Влетело нам, конечно… И за химию, и за домашний портвейн… Мы ведь тогда… Это ж я его и притащила.

Диана бросила глянцевую тетрадь на стол и откинулась, заломив ногу на ногу. Длинный каблук месмерически покачивался, бликовал.

– Влетело-то мне, – сказала Диана. – А ты, блять, соскочила. Как умела. Как кошка. Тихо-тихо, и раз! Не при делах. Ну да ладно.

Диана засмеялась, сбросила ногу, потянулась к Ольге и тронула её колено.

– Как же я соскучилась, любовь моя. Как же соскучилась! Пиздец просто! Не представляешь! Всё это время… Да… Потаскало меня, подруга, поштормило. Пошвыряло на камни. Но, знаешь… Знаешь, что я поняла?

– Что?

– Если не держать в памяти неудачи, то и жить легче. Я вот научилась. Раз – и всё. Забыла. Как с чистого листа! А? Как тебе такое?

Ольга вежливо улыбнулась и кивнула головой: обсуждать невзгоды Дианы ей не хотелось, да и, если откровенно, она не чувствовала в себе морального права говорить на такие темы.

– Слушай… – сказала Диана. – Ты ж мечтала балетную одежду выпускать, нет? Делала эскизы вроде. Точно, делала. Помню. В тетради по химии как раз.

– Нет, – сказала Ольга. – Не вышло. Я… В школе работаю. Английский.

– В смысле? Училка, что ли?

– Ну…

– Вот не ожидала. Хотя, если подумать… Ты ж всегда хорошо шпрехала. Аж за ушами свистело. А как с личным? Дети, муж?

– Да что об этом… – Ольга поморщилась. – Нормально всё. Детей нет, муж не хочет, да и я тоже… Тоже не хочу…

– Андрей не хочет?

– Андрей?

– Ну да.

– Ааа… Нет. Не Андрей. Виктор… Ты не знаешь? Мы ведь разошлись с Андреем. Сразу почти.

– Вот как? – задумчиво протянула Диана. – Нда. Пиздец. Но… Слушай, я тогда тоже не смогла приехать… ну, знаешь… Всё как-то завертелось…

– Да я, в общем, не в обиде. Что уже там. Как-то… Как-то всё… Как началось, так и закончилось… Нелепо всё это… По-дурацки, глупо…

– Да уж… Понимаю… А у меня там… То одно, то другое… В общем, подвернулось кое-что. Я, знаешь, как сама переживала! Лучшая подруга, всё-таки! Но… Ты уж извини. Никак не вышло.

– Да бывает, что теперь… Тогда, я, конечно, малость… ладно, ерунда… Проехали. А ты сама как? Вижу, не скучаешь.

– Ну, не жалуюсь, – улыбнулась Диана. – Настоящее – сумма предыдущих решений… Так, вроде, говорят. Ну, вот, получается, в своё время я неплохо так нарешала. Кстати! У меня ж турфирма, знаешь? Я почему в Москву-то вернулась? Потому что филиал делаю. Прикинь? Пиздец кромешный! Делаю филиал! Здесь теперь буду. Так что, подруга… Жду тебя на новоселье. На следующей неделе.

– Поздравляю, – сказала Ольга, чувствуя отчего-то, как сжимается всё внутри. – Ты молодец.

– Да ладно… Всё нормусь! Знаешь, как говорят… переменчивый климат формирует характер. Закаляет… Да, мы готовы. Ты готова?

К столику вернулся официант – Ольга подумала, что могла бы принять его за старшеклассника, если бы увидела в школе – и принялся подобострастно, чуть поджав губы в услужливую улыбку, переводить взгляд с Дианы на Ольгу.

– Мне… Я… Можно ещё пару минут?

– Значит так, – сказала Диана. – Ей неси лобстера… да, вот этого. Ты к морепродуктам как?

– Да я бы…

– Лобстера… Не на диете, надеюсь? Так, что тут у вас… Например…

– Да подожди ты, – сказала Ольга. – Я сама.

Диана улыбнулась. Потянулась к Ольге, накрыла её локоть ладонью. Подмигнула: дважды, тем самым детским тайным знаком, отделявшим их от остальных. От всех остальных людей.

– Слушай. Я тебя позвала, я тебя и покормлю. Ты ни о чём не беспокойся. Хорошо?

Голос у Дианы был вкрадчивый и радостный одновременно; всю её словно бы распирало от непонятного Ольге восторга.

– Да я не беспокоюсь, – сказала Ольга, и хотела продолжать, но Диана перебила.

– Ну и заебись, – сказала она официанту. – Лобстер. Так… Салат с печёной тыквой, голубикой, и… ну, в общем, вот это. Да. Ржаной квас. Квас… Люблю! Соскучилась. На чужбинах… Так. Нам шампанское… Да… Пойдёт… Мне тоже лобстер. И… Что ещё… Вот. Вот это. Да. Для начала. Шампанское сразу. Сейчас прямо. А! И чай неси. Да. Насыпь там чего-нибудь для вкусности. Десерты… Нет, потом. Да. Всё. Всё. Крепкие? Крепкие напитки? Вы, молодой человек, нас подпоить хотите? С меркантильной целью? Нет? Нет? С неприличной, может? Нет? А чё так? А! Правильно! Мы тебе не по карману. Ладно. Чего там. Один раз живём. Давай! Что ты нам… Водку? Прям водку? Серьёзно? Серьёзно? Ну, блять… Мы, что, похожи на… А вообще… Есть в этом что-то… Ладно. Хорошо. Уломал. Хорошо работаешь, шельмец. Подойди потом, мне такие нужны. Не забудь. Да? Да ладно тебе, шучу. Шучу. Или нет. В общем… Давай прям бутылку тащи. Водочка лишней не бывает. Что скажешь?

Ольга помотала головой. Прикрыла глаза и ещё раз помотала. Нет. Какая водка? Со свадьбы своей она не пила водку. Ещё и после ночной бутылки вина. После директора.

– Отлично. Значит, тоже будешь. Как? «Царица»? Модная, говоришь? Ладно, давай. Всё. Вперёд.

Диана сделала движение, словно шлёпает официанта по попе. Он резво унёсся в закрома и сразу же вернулся с бутылкой.

Ольга смотрела, как Диана по-хозяйски отдаёт распоряжения, и вспоминала застенчивую девчонку, жмущуюся в тень, робко поглядывающую, соглашающуюся.

В детстве…

Это она, Ольга, организовала ту экспедицию в подвал с чудищами. Она спасла Диану от утащившего её в логово инженера.

Она.

Да и всегда…

Она была той, кто показывает, что делать.

А Диана – делала.

И это было правильно.

Но сейчас…

Сейчас всё будто бы перевернулось.

– Турагентство? – спросила Ольга.

– Точно, любовь моя. Как ты тогда говорила, помнишь? Помнишь? Большая жизнь… Ну?

– Принадлежит… – сказала Ольга.

– Принадлежит тому, кто не боится. Нихуя не боится. Да? Из нас с тобой разве могли получиться домоседки? Давай! Пей!

– Не, я… Со свадьбы хватило.

– Тем более! Назад дороги нет! «Царица». Надо же… Ну! Дрогнули!

Водка обожгла Ольгу. Она закашлялась.

– Квасом сразу! Глотай! Глотай!

Ольга подышала. В глазах её были слёзы.

Ей вдруг захотелось смеяться.

– Как? – спросила Диана. – Вспомнила молодость?

– Коньяк как-то полегче идёт, – сказала Ольга.

Диана захохотала. Принялась наливать по новой.

– Коньяк – это если ипотека и две кошки. А у нас – свобода! Туризм – вот моё. Мальдивы, Сингапур, тропики. Макао. Пенанг. Сан-Тропе. Живёшь в одной стране, засыпаешь в другой. Люди покупают мечты. Мечты… А я их продаю. Красиво же! Скажи?

– Красиво.

– Всё, что нас окружает – вот это и есть мы. Люстры, пальмы… Платья… Вид из окна. А не вот эти ваши внутренние миры. От них ни видоса, ни фото. Кому интересно, что там внутри? Все эти умники… Да и хуй с ними. Верно? Правильно я?

– Да, – кивнула Ольга.

– Вся эта внутренняя муть… она вообще не стоит. Не стоит! Да… Наливай. Лей давай. По полной. Ну, если это палево какое-то, то… Смотри у меня! Понял? Царица… Да… На чём я? Не слушай никого, любовь моя! Слушай… когда видишь замки, озёра, храмы… высотки эти… машины… людей… одежды… всякое такое… да даже посуда! посуда! мебель! если старое, к тому же… Картины… То… тогда понимаешь… всё понимаешь. Тогда живёшь. Каждый день! Каждую секунду! Вылезаешь из зоны, мать его, комфорта. Узнаёшь всякое. А не эта внутренняя херь. Вот! Я, прикинь… Утром распахнула, допустим, и вокруг… Вокруг – океан! Океааан… А? Ветер, волны. Рыбы там. Пиздец! Вот что важно. Вот! Что окружает тебя, то ты и есть. Скал!

Ольга зажмурилась, ожидая, что водка снова прокатится по её горлу огненной лавой, но всё на удивление обошлось, только слёзы вдруг неконтролируемо потекли на щёки. Она глотнула квас.

– Что окружает! – говорила Диана. – Нужно просто быть в правильных местах. Правильные люди. Правильные лица. Правильные поступки. Так?

– Так, – выдохнула Ольга; из-за слёз ей казалось, что лампы задвоились, сдвинулись, пустили в стороны острые отростки жёлтого света.

Диана засмеялась. Взяла бокал с пузырящимся шампанским.

– Ну! За нас, любовь моя! За тебя!

Бокалы их звонко и породисто ударились друг о друга.

Диана говорила и смеялась; глаза её блестели. Рассказывала про заграничную жизнь: «Педрилы всем заправляют, лобби у них, подмазываться к этим уродам приходится», про два своих развода: «Мачо… знаешь, такой… улыбнётся, просто вот улыбнётся – и потекла уже… да вот только с бабами всё время валялся, сучёныш… с бабами и с мужиками, с кем только не валялся… да что там… через полгода разбежались… а второй… ботан… с компьютерами больше, чем с людьми… но гений… факин джиниус… рокк-юриоари… фринквази… идёт он ровно по направлению в задницу… в задницу! вот я с ним… тащила его… двадцать с лишним лет… в человека превращала… в человека… всю душу в него… не сложилось, в общем… не то, что у тебя», про работу: «Гоняю их и в хвост, и в гриву, пришлось, знаешь, переломить себя, чтобы перестать видеть в них людей, это сложно… пиздец как сложно… но другого варианта сделать что-то работающее нет… такой у меня программер есть, ботанище просто вселенского масштаба… слушай, прям спасает… сайт сделал, рекламу настроил, ещё и в дипфейках разбирается, представляешь? или в дикпиках… хуй разберёшь… знаешь, что это? мы, как говорится, на острие! на острие! но и денег… знала бы ты, сколько я ему…», про страх: «А как ты думаешь, конечно, страшно! одна в чужой стране! вот так… знаешь, есть люди, которые хотят, чтобы в их жизни что-то изменилось, но не делают для этого нихуя… а почему? потому что меняться… меняться страшно! страшно и больно… и не хочется… всегда, когда перемены, то… ломаешь себя, блять… ломаешь… думаешь, щёлкнула пальцем – и всё? всё у тебя вдруг чудесным образом устаканилось? думаешь, это просто, как… как на струю присесть? как… не знаю… да неважно… всегда всё через страх… только через страх и через боль… это как кость себе вырвать, кость из ноги… а потом отрастить новую… и идти… и уже никто не удержит… так, любовь моя? так? так, моя училочка?», она рассказывала, и, не прерываясь, манипулировала официантом, показывала фотографии на телефоне, трогала Ольгу за руку, ковыряла лобстера, тянулась к салату.

Ольга молчала.

Улыбалась в нужные моменты. Поддакивала.

Иногда мысленно проговаривала что-нибудь саркастическое, чтобы совсем уж явно не соглашаться со словами Дианы.

И думала, что сидит за столом с совсем незнакомым ей человеком.

Не с той Ди, которую она выдирала из захламленной и опасной квартиры, не с той, которая стояла на стрёме, пока она лезла по пожарной лестнице на крышу школы. Не с молча обнявшей её Ди, после того как она, Ольга, показала ей кубок.

– И теперь, любовь моя, я уже что-то значу. Имя моё значит. Понимаешь? Заработала.

– Ты молодец.

– Да. Я молодец. Прорывалась… И прорвалась. А теперь… Теперь имя работает на меня. Монетизирую его. Монетизирую, так сказать, скандальную известность.

Диана засмеялась.

– Как? – спросила Ольга.

– Монетизирую, – с явным удовольствием сказала Диана. – Скандальную известность.

Ольга отпила чай, стараясь сконцентрироваться: мысли её уже начали путаться, сплетаться и просачиваться друг в друга.

– Я… – сказала она. – Ты… Вот как это? Как у тебя вышло?

– Что? – спросила Диана.

– Ннну… Как всё у тебя получилось? Ты совсем… Ты ведь никогда…

– Тихоней была? – засмеялась Диана. – Да это ты так думала.

– Не, я не об этом…

– Об этом! Об этом. Признайся уже… Хотя бы себе… Просто я… как бы… Да что там… Просто была в твоей тени. Вот и всё.

– Какой ещё тени, – с досадой сказала Ольга. – Я вообще не про это…

– Видела бы ты, как я на тебя смотрела… С восхищением…

– Ди…

– С завистью. С ненавистью иногда… Ну, ты, конечно, не замечала…

– Простите, – услышала Ольга чужой голос.

Рядом стоял и вопросительно смотрел на Диану парень лет восемнадцати, или, может быть, чуть старше: крупный, с наглыми губами, уверенным лицом. «При деньгах», – подумала отчего-то Ольга.

– Да? – сказала Диана и потянулась к бутылке. – О! Слушай! Только сейчас увидела!

Она повернула этикетку к Ольге.

– Точно, – сказал парень. – Похожа.

– Что? – спросила Ольга.

– Да ты на бутылку смотри, – ткнула пальцем Диана. – Вот!

– Я как раз… – начал парень.

– Ты кто такой? – перебила его Диана.

– Я бы хотел…

– Видишь, мы разговариваем? Оль, ты его знаешь?

– Не, – помотала головой Ольга.

– Да я на минуту, – сказал парень. – Можете подписать?

Он раскрыл на середине ежедневник и положил на стол. Ольга вопросительно посмотрела на Диану.

– Тебе что нужно? – сказала парню Диана.

– Пару слов, – он обернулся, показал кому-то невидимому кулак, засмеялся. – Для Саши.

– Что за хуйня, – сказала Диана. – Ты домашку-то сделал уже?

– А поможете? – спросил он у Дианы; та фыркнула.

– Вали нахуй отсюда. Давай-давай. Мал ещё.

– А я не у вас, – сказал он.

– Что? – спросила Диана.

– Напишете что-нибудь? – парень смотрел на Ольгу. – Можно свой номер телефона. Если не жалко. Я Саша.

Жар окатил Ольгу с ног до головы. Раскалил – она чувствовала это – докрасна щёки. Она вдруг ощутила, каково это – когда смотрят с обожанием, с непонятным ей, пугающим поклонением, и ярость вдруг заворочалась у её сердца; ярость, смешанная с водкой.

– Вот здесь, – парень ткнул пальцем в страницу.

– Да напиши, – сказала вдруг Диана; она откинулась на спинку и насмешливо смотрела на просителя. Удивлённой она уже не выглядела. – Что угодно.

– Я-то тут причём? – спросила Ольга.

– Пожааалуйста, – парень улыбнулся, как ему, наверное, казалось, с видом котика из «Шрека».

Ольга взяла ручку, помедлила, как перед выставлением оценки по спорной работе.

– Саше, – сказал парень.

«Зачтено», – написала Ольга, поставила дату и подпись.

Парень взял ежедневник, посмотрел на Ольгу, хотел что-то сказать, но потом передумал. Кивнул, и пошёл к своему столику.

– Тут, кстати… – начала было Ольга, собираясь рассказать о безумии с её лицом, о ночном увольнении, но Диана перебила её.

– Нет, ты смотри!

Она придвинула к Ольге бутылку: с этикетки в мир грустно и в то же время покровительственно и надменно смотрела монохромная женщина с яркими губами; голова её украшена была пышными и нелепыми буклями из восемнадцатого века, бантиками, ленточками, цветочками, и вокруг вились-переплетались виньетки… ангелочки с крылышками… буэ… розовые сопли какие-то, сироп для блондинок, а не рисунок, но вот лицо… лицо…

– Ну? – спросила Диана.

– Что?

– Похожа? На этикетке. Видишь? Баба с бантиками. Вылитая ты, если приглядеться. Такая же. Гордая. Типа всё понимает. Рулит всем. Помнишь, какой ты была?

– Вообще ничего общего.

Диана засмеялась.

– А как по мне, так похожа, – сказала она. – Вот, отсюда посмотри. Вот так.

Ольга взяла бутылку в руку. Действительно, было что-то в этом рисунке, что-то похожее на неё. Очень отдалённо. Настроением, что ли. Не конкретными чертами, а интонацией. Послевкусием. На неё: молодую и уверенную. На полную надежд.

На ту Ольгу, которая могла бы быть.

– Давай, любовь моя, – сказала Диана, протягивая стопку. – За тебя! За звезду! За лучшую мою подругу!

Они ударились стопками, выпили махом. Ольга вдруг поймала себя на том, что улыбается – просто улыбается в мир, в никуда. Без повода. Без мыслей.

– Я… – снова начала Ольга, но потом передумала. – Звезда здесь ты. Ты, а не я. Там мужик… они сидели… а ты, когда зашла, он тогда…

– Да видела, – захохотала Диана. – Видела! Его баба потом… сразу… Потащила! Рукой официанту такая замахала: «Рассчитайте!». Видела! Но вообще… если вот серьёзно… А? Серьёзно если. Вот, допустим, ты знаменитая. Вообще, на весь мир. Нееет, допивай… до конца… так… покажи! Умничка… Вот представь, у тебя такие… такие…

– Сиськи? – сказала Ольга; она чувствовала, как огонь водки смешивается с кровью, будоражит, меняет мир.

– Да какие… – Диана захлебнулась смехом. – Какие… блять… Нет! Дура… Сбила, блять… Щас… погоди… нужно добавить…

Диана размашисто плеснула снова по рюмкам, намочив скатерть.

– Я всё, – выдохнула Ольга.

– Ага, конечно. Нихуя! Пей! Пей! Вот! Вооот! Уххх… Я вот про что… В общем, допустим… Погоди… О чём я… А! Вот ты… ты допустим… хотя почему… Вот ты знаменитая. Что угодно можешь… Что угодно… И что бы тогда? А?

– Прямо всё могу? – спросила Ольга.

– Да. Всемогущая, блять.

– Всемогущая?

– Да.

– Знаменитая?

– Да… Давай ещё.

– Я бы, – задумалась Ольга. – Я бы…

– Ну?

– Деньгами бы взяла.

Ольга не сдержалась, уткнулась лбом в стол, захохотала.

Диана шлёпнула ладонью по столу и застонала от смеха.

– Деньгами?

– Деньгами!

– Деньгами?

– Да… Деньгами!

Ольга начала икать от смеха, но из-за этого захохотала ещё сильнее: так, что начала задыхаться.

– Ну… Люблю тебя, сучечка! Давай ещё!

– Нет, я уже…

– Давай!

Всё смешалось.

Музыка вдруг стала громче, предметы слиплись в крошево, закрутились, ехидно спутались, тошнотворно слились в мельтешащую пестроту.

Диана говорила с кем-то по телефону: она приняла телефон на вытянутые пальцы, как блюдце с горячим чаем, и кричала в микрофон. «Нет, – слышно было Ольге. – Никаких возвратов, понял? Понял меня? Нихуя! Нет, ты понял? Ты сам! Ты сам принцесса энтропии! Мудак! Козлина!».

Лицо Дианы вдруг стало большим, загородило весь мир. «Быть собой, – говорила Диана. – Собой! А не кем-то другим! Не подстраиваться! Даже если подруга! Даже если так сложилось. Неважно! Понимаешь? Понимаешь меня? Собой! А не кем-то там ещё! Не кем другие хотят! Это главное! А не то, что! Ты думаешь, это вот так… щёлкнула, и всё? Нет! Понимаешь меня?».

Ольга кивала и пробовала освободиться.

«Да не понимаешь ты нихуя, – говорила Диана. – Ты же… Ты с другой стороны всегда. С другой! С другой планеты… Или из-под земли, не знаю… Другая! И не слышала никогда! Я же тысячу раз тебя просила! Поделиться, отступить хоть иногда… И Андрей… Лучшее всё! Почему? Почему? Что за хуйня? А как тогда? Только изнутри найти силы! В себе!».

Диана говорила про злость – это, казалось ей, было универсальным лекарством от уныния и слабости… про какой-то пар, про вери… фика… блять… ну, ты поняла, короче… про месть, «Кому месть-то?», – спросила Ольга, но Диана уверила её, что найдётся кому… что нет ничего более оживляющего, чем месть, что только так можно вернуть саму себя… что она, Диана, всегда помнила про их детство, помнила в деталях, в запахах и цветах, в движениях рук, но сейчас, сейчас всё это далеко, как в параллельной вселенной, но отчаиваться не нужно, думать об этом не нужно, а следует просто расставить всё по местам – так, как это и должно было быть тогда, давно, утрясти, утрамбовать, выровнять… и вот только после этого всё и будет хорошо. Правильно.

Ольга, чтобы поддержать Диану, улыбалась. Кивала.

Ей захотелось вдруг встать, и она встала.

У столика обнаружился тот парень, но в руках его уже не было ежедневника. Он придерживал Диану за утянутую комбинезоном талию и вроде как тащил её за собой.

– Не пойду! – говорила Диана. – Какие танцы? Какие нахуй танцы? Тебе восемнадцать-то есть? А то, блять… Заберут тут у вас… Ват зе факин шит? Го аут йехьте пат се мути фрис!

Лицо Дианы – смеющееся, торжествующее – расплывалось.

Ольга потянула к ней руки, но Диана отстранилась. Отодвинулась.

– Олюсик, – раскатисто, с наслаивающимся на собственные свои ошмётки эхом, прогудела она. – Ну? Ты ведь всегда была на сцене. А я… Из-за кулис. Подглядываю…

Она что-то говорила ещё, невнятное, пылкое, и Ольга выдохнула из себя эти её слова, ясно понимая, что отпустит их, не запомнит, выбросит, а потом зачем-то взяла парня, вяжущегося к Диане, за руку.

Она сделала шаг вбок, повела за собой.

Притиснула его к себе.

Он растерянно взглянул на Диану. Споткнулся.

Ольга придержала его.

Тогда он обнял Ольгу, прижался, и они стали танцевать… музыка бесчинствовала и грохотала, пульсировала во всём теле, в каждой клетке, и хотелось смеяться – безостановочно, громко, и Ольга смеялась, смеялась и держала его, а перед глазами мелькали столы, колонны, улыбчивый их официант, почему-то гитара, что-то вроде кувшина, разлетающиеся вверх салфетки, и лицо Дианы – недоверчивое, вопросительное, ошеломлённое.

Словно из детства.

***

Сердце.

Сердце выстукивало осторожно, размеренно. Успокаивающе.

Ольга слушала этот стук – так, будто сердце было чем-то чужеродным для неё, посторонним. Просто встроенным механизмом.

Та-та. Та-та.

Та-та. Та-та.

Та-та. Та-та.

Раз-два. Раз-два.

За окном она видела чёрное и стылое февральское утро. Там, в этом внешнем космосе, не могло быть жизни. Не было её и внутри.

Будильник вкрадчиво маякнул – а потом ударил наотмашь. Муж застонал, дёрнулся, повернулся, нечаянно толкнул Ольгу, нащупал телефон, и выключил его. Потянул на себя одеяло, закутался, забрался с головой.

Ольга не двинулась. Ноги её начали мёрзнуть, но сил пошевелиться не было. «Может, так даже будет лучше, – отстранённо подумала она. – Просто лежать. Лежать. Медленно остывать. Исчезать. Истаивать. До серой пустоты. Наблюдать, как всё движение внутри затихает, как сердце начинает стучать тише, тише. Деликатнее. Чтобы не нарушать общий покой. Говорят, когда замерзаешь, становится, наоборот, жарко… Жарко и хорошо… Жарко и хорошо». Ольга хотела закрыть глаза, но не смогла. Не сумела: они были сухими, шершавыми.

– Ты во сколько вчера? – спросил он, не поворачиваясь.

Моргать было больно. Думать было больно. Быть было больно. Мир, мутный, как талый московский снег, пеленал её в колючее и тесное: в стекловату, в латекс. Не давал дышать. Ольге казалось, что ночью её сдавили, словно тюбик, сплющили, выжали, а потом запихали все внутренности обратно. Утрамбовали. А там как легло – так легло.

С улицы уже доносился своеобычный утренний гомон: сигналящие машины, далёкая сирена, размытый в пространстве индустриальный шум.

Муж вдруг откинул одеяло, заполошно вскочил и убежал, подпрыгивая на одной ноге. Ольга услышала журчание: «не поднял сидушку», – зачем-то подумала она. Натужно засипел кран, в раковину шумно ударила вода. Одеяло, упавшее комком на грудь Ольги, придавливало её, как набухшая влагой земля.

– Ты с подругой вчера? – крикнул он из ванны. – Олюш? С подругой? Во сколько вернулась? Тебе ко второму? Чай?

– Ммм… – сказала Ольга.

– Что?

В животе у неё вспухло, раздалось, зашевелилось… Ольга со стоном повернулась, положила ладонь на грудь. Там, внутри, что-то ворочалось, пучилось… «Всё-таки есть жизнь, – подумалось ей. – Богатая внутренняя жизнь… внутренняя и газообразная».

Она слышала, как он открыл холодильник, зазвенел посудой, включил чайник. Всё это не имело смысла.

– Семь пятьдесят две! – закричал он из кухни.

Ольга опустила вниз ногу – как чужую, как протез или, скажем, злонамеренно присосавшуюся псевдоподию.

Встала.

Ей казалось, что она не дышит, что идёт как водолаз в тяжёлом скафандре: превознемогая тонны своего веса, превознемогая тугую воду.

Муж отчаянно гремел на кухне.

Она подошла к шкафу, стянула с плечиков блузку, осмотрела её и аккуратно надела. Застегнула пуговицы: одну за другой, сосредоточенно, не торопясь. Надела пиджак. Закрыла шкаф. Развернулась. Пошла куда-то.

– Чай тебе! – громко сказал муж. – Чай! Слышишь, Оленёнок? И там ещё! На тарелке!

Он пробежал мимо неё, рванул на себя дверцы шкафа.

Ольга медленно и аккуратно, стараясь без необходимости не поворачивать голову, приплыла в кухню, изучающе посмотрела на тарелку: там лежал хлеб с наброшенным на него куском сыра. Рядом дымилась чашка. Пакетик уже отдал воде всю свою черноту. Что-то было нехорошее с этим цветом, что-то неправильное… Ольга взяла бутерброд, плавно поднесла его ко рту.

– Убегаю! – крикнул муж из коридора.

Ольга почувствовала губой влажную гладь сыра; в горло её вдруг ударило снизу, толкнуло спазмом, закрутило… она оперлась руками о стол, судорожно открыла рот, выдвинула нижнюю челюсть… «Ааа», – глухо просипел желудок и сжался томительной конвульсией. Ольга придавила ладонью грудь, запрещая себе тошноту.

– Ты чего? – Муж заглянул на кухню. – Плохо?

Ольга слабо махнула рукой: «Иди, иди».

– А вот пить меньше надо! – с напором и претензией сказал он. – И ладно бы пить. Так ещё и бесцельно пить! Безрезультативно, можно сказать! Я вчера ждал, ждал, думал придёшь пьяненькая, готовенькая…

Ольгу вырвало.

Прямо на стол.

– Ты чего… – испуганно сказал он. – Олюш… Оленёночек? Может, не надо сегодня? Отпросись? У этого… У Петра… как там его… Позвони? Отлежишься.

Ольга замычала, махнула рукой.

– Слушай, ну это… – сказал он. – Олюш… Мне бежать… Там… «Энтеросгель» там… Ну, ты знаешь. В аптечке. И воды больше пей. Воды!

Ольга осторожно, механическими движениями, добралась до раковины, взяла тряпку, намочила её, отжала и пошла обратно к столу.

– Я всё… – сказал он. – Убежал. Да! Омывайка! Омывайка! Слышь? Олюша! Пусть стоит пока, ты не убирай её! В коридоре! В коридоре стоит! Я вечером залью. Сейчас некогда! И это! Олюш! Вода! Ты воду пей! Прям побольше!

Замок щёлкнул.

Ольга медленно, преодолевая сопротивление ставшего вдруг плотным космоса, вернулась в спальню. Старательно задёрнула шторы; комната истаяла в темноте. Подошла к кровати. Уложила себя – не снимая пиджака – повозилась, подцепила рукой одеяло и обернулась им, как коконом. Подтянула к груди ноги. Замерла.

Мысли вяло плавали у неё в голове, и Ольга поняла вдруг, что может буквально наблюдать за ними, считывать их – как нечто постороннее, чужое: «Если бы ты хотел быть счастливым, – прочитала она, – ты бы стал другим… другим… если бы я хотела что-то изменить, я бы встала с кровати… может быть… может, встала бы… а может, и нет…».

На вялые эти, размокшие какие-то, нелепые мысли накладывалось лицо Дианы: клейкое и неизбывное, как запах чужих духов на своей одежде. Смех её, уверенные движения, поворот головы, пристальный взгляд, касания рук – всё стало вдруг далёким. Туманным. Словно спрятанным за паром от струи из душа. Улыбка, волосы, голос… и всё это обратилось в сон, который стыдно вспоминать. Как если бы кто-то переспал с её подло подпоенной тенью, а на утро тихо и предательски сбежал – на цыпочках, стараясь не греметь ключами в карманах. Задерживая дыхание.

Она слышала, как размеренно – и глупо в этой размеренности: словно бы ничего не случилось – стучит её сердце.

Стучит бессмысленно и упрямо. Как метроном в пустой комнате.

***

Годы забытья, столетия полудрёмы… Ольга пошевелилась, не зная, зачем. Размоталась.

Свет всё-таки просочился, пробился, нашёл прорехи. Окрасил комнату в грустное и серое.

Ольга бросила руку, нащупала выключатель у бра. Зажмурилась.

Полежала, пробуя время от времени открывать глаза. Пробуя жить.

На потолке ей были видны два пятна от комаров, с позапрошлого ещё лета – всё руки никак не доходили закрасить. «Ну вот теперь полно времени, – подумало что-то внутри неё. – Вот и закрасишь». Она откинула в никуда руку и нащупала на тумбочке книгу. Вытащила. Попыталась читать, но буквы не складывались в слова, скакали, перемешивались, заветривались и портились.

Ожил телефон. Зашевелился. Загудел.

Ольга уронила руку с книгой, закрыла глаза. Понаблюдала аморфные пятна, кружащиеся в такт вибрации телефона. Гул приходил, наполнял комнату, пульсировал. Затихал и возрождался снова.

Она двинула зелёный кружок на экране.

– Алло! – донёсся издали знакомый голос. – Алло!

Ольга положила телефон рядом с головой, повернулась набок, и закрыла глаза.

– Олюш! – в голосе его была паника. – Олюш! Алло! Слышишь? Я вообще… Ты слышишь? Скажи, что это неправда. Ну? Алло! Алло! Это же ошибка… бред какой-то… Несмешной бред! Алло!

– Олюш, – сказал он. – Ты это… Скажи мне только одно… я поверю! Поверю, честное слово! Я… как вообще это… Ты здесь? Слышишь меня? Олюша! Алло! Ты ведь… Не может ведь быть такое! Не может! Чужие люди сказали… показали… бред, картинки это, картинки! Любой нарисовать может… Любой! Кто угодно! Это ж дипфейк! Дипфейк это! Называется – дипфейк! Да! Они делают! Делают! Если бы ты… Понимаешь? Ты скажи! Скажи!

– Мы же… – тяжело сказал он. – Мы… Мы – это мы, Оленёнок! Мы! Это мы! Ты и я! Мы с тобой! Да? Да ведь? Всё это время… я не беру прошлого твоего, не беру! Вы с тем расстались, и правильно – это отрезанная страница! Отрезанная! Насовсем! Так ведь, Олюш? Так?

– Я… Олюш… Я вот что… Как же это… как могло-то, а? Какая ты… Ты ведь не могла, так? Не могла? Скажи! Скажи… Я думал, я тебя знаю. Да! Знаю! Думал, ты – моё. Моё, понимаешь? А? Ты – моя семья, мы вместе! Ты жена. Супруга! Супруга же! И ты просто… просто вот так? Вот так, да? На что ты надеялась? На что? На что рассчитывала? Ты думала, это вот так вот? И не узнает никто? Никто, да? И я тоже? Тоже не узнаю, что ли? Потихоньку? Так ты думала? Или, может, надеялась, что мне всё равно? Что я такой… Что проглочу? Что не стану? Так же буду ходить дальше? Сделаю вид… Не изменится ничего… А?

– Олюш! Олюша! Ну? Слышишь меня? Слышишь? Ты… Ты вот так… Вот серьёзно! Серьёзно! Ты думала, что я слепой идиот? Так, что ли? Ты хоть представляешь, каково это… Как мне теперь… Как нам… Ну скажи хоть что-нибудь!

– Ладно, – он заговорил тише. – Хорошо… Хорошо… Если ты… Давай так… Почему? Почему? Олюша, почему? Не нагулялась? Не нагулялась ты? Может, тебе чего-то… А? Чего тебе нужно-то? Что ты там искала? Внимания? Денег? Любви? Заботы какой-то там… Чего? Да я… я… Ну, упахиваюсь… Бывает! Но! Но, Олюша! Я зарабатывал… Да, может, не так чтобы очень… но всё ведь вроде было. И ездили, и покупали там всякое… А? Олюша?

– Всё ведь для нас, – он начал шептать и дыхание его стало прерываться. – Для дома… Да, не всегда… Ну так что ж… Чего не хватало-то? А? Вот скажи! Скажи!

Он вдруг закричал, и Ольга отпрянула.

– Что он такое тебе дал? Что? Что дал, чего я… А? Ты хотя бы подумала обо мне? Подумала? Чем он так? Что, трахается, может быть, лучше? А? Так и скажи! Скажи! Давай! Прямо так и скажи! В лицо мне скажи! Ротом своим!

Он надолго замолчал. Ольга лежала и бессмысленно смотрела на угол шкафа.

– Мы же не подростки… Не подростки мы, чтобы… Олюш? Ты… Слушай, ну, я не знаю… Не знаю… Не понимаю ничего… Ты молчишь… Может, как-то всё… А? Может, открутить как-то? Я… Я не хочу так… Не хочу! Олюша… ну послушай меня… Мы столько с тобой… Помнишь, как в Крыму были? Ты залезла… чуть не утонула тогда, помнишь? Потеряла ногами дно! А я… Как я тогда испугался! Потащил. А ты смеялась. Видел бы ты своё лицо, так говорила. И… котёнок тот, помнишь? В Стамбуле? Как ты его в гостиницу попёрла, а этот, на входе, стал руками… И мы смеялись, спрятали за пазуху тебе, и кормили молоком? Молоком! И сыром! Помнишь?

– Ты ведь, Олюша… Ты не врала никогда. Я знаю. И сейчас не соврёшь. У тебя всё на лице было… Даже в мелочах. Я посмотрю на тебя – и знаю всё. Даже к моему дню рождения у тебя не получалось сюрприз… Ты ведь… Улыбаешься. Спохватываешься. Закрываешь так… Улыбку закрываешь. И я сразу уже знаю. Всё на лице! Олюша!

– Я… – он снова заговорил тихо. – Не знаю, что со мной… Что теперь будет со мной… Не могу понять. Осознать… Знаешь, это вот как просто… Вроде как солнечный день, и – раз! И полярная ночь. Сразу. Всё, что мы вместе… всё это… Силы прямо вытекли все… Голова… Сердце теперь… Я не представляю, как жить дальше. Как, Олюш? Скажи! Дела эти… не знаю… Не знаю… Детей, может, надо было? А? Мы ведь никогда толком… Никогда…

– Я вот думаю… может, так и нужно… А? Самое тёмное время – оно перед рассветом… так вроде? Чтобы далеко прыгнуть, нужно разбежаться. Отойти назад. Может, это мы так отходим назад? А? Олюш? Олюш? Мы так назад отходим? Да? Может, попробуем? Попробуем? Олюша? Скажи что-нибудь! Оленёнок? Давай мы родим кого-нибудь, а? И всё тогда сразу же… Всё изменится. Изменится! Смысл будет хоть какой-то! А? Олюша?

– Нет никакого смысла, – просипела Ольга. – Это какая-то… фигня какая-то… Не знаю…

– Нет смысла? – задумчиво переспросил он. – Нет? Фигня? Вот ты как думаешь… Значит… Значит, вот как… Нет смысла… Ладно. Ладно.

– Виктор, – позвала Ольга. – Я…

– Ладно, – перебил он. – Хорошо. Нет в этом, значит, никакого смысла. Значит, вот как. Как скажешь. Фигня, значит. Фигня.

– Виктор, я же…

– Значит, мы тогда вот как. Вот! Мы, значит… Я к Серёге уеду. На неделю. А ты… Ты, пожалуйста… В общем, освободи это всё. Вещи там. Всякое. За неделю. Недели тебе достаточно будет?

– Виктор!

– Недели достаточно тебе будет? Достаточно?

– Виктор!

– Хватит тебе?

– Виктор!

– Хватит тебе недели? А?

– Витя!

– Успеешь?

– Витя!

– Всё забирай! Всё, что нужно! Я думал… Думал, всё по-честному… А ты… Как… Не знаю… Крыса. Молча… Молча… За спиной.

Ольга промолчала.

Она – совершенно неожиданно – почувствовала облегчение; мир будто бы стал мягче и безразличнее после этих его слов: всё кончилось.

Кончилось.

Не нужно больше держать лицо. Уговаривать себя, терпеть, обряжаться в безразличную вежливость.

Всё вдруг стало проще.

И одновременно – сложнее.

– Я-то думал… – сказал он. – Да неважно. Теперь неважно, что я там… Без разницы! Ты… Можешь забирать всё. И с тем, с кем… с этим… чёрным… не знаю. Мне всё равно. Плевать. Только чтоб тебя больше не было.

Он всхлипнул и отключился. Ольга лежала, слушая гудки: они приходили один за другим из тишины, разрывая ткань безмолвия, словно надсечки скальпеля.

Раз за разом.

Бип.

Разрез.

Бип.

Разрез.

Бип.

Разрез.

И кровящие раны эти были – как по ней самой, по коже, по её пульсирующему сердцу, которое всё никак не хотело замолчать.

***

Кухня – коридор – гостиная – спальня.

Кухня – коридор – гостиная – спальня.

Ноги Ольги были в шерстяных носках; она скользила, как по льду. В плавных этих движениях было что-то успокаивающее.

Через приоткрытую форточку ей слышен был шум улицы, и это было самым странным: ей казалось, что никакая жизнь теперь невозможна. Как все они могут ехать куда-то, спешить, разговаривать, глядеть друг на друга? Решать какие-то вопросы? Планировать? Надеяться? Ссориться и мириться? Как? После всего этого… Всё равно как после взрыва атомной бомбы вылезти из укрытий и пойти в офис сооружать таблички в экселе, потому что начался рабочий день.

Завозился на тумбочке телефон. Незнакомый номер.

– Да, – хрипло сказала Ольга.

Детские голоса захихикали, загоготали, заорали. Ольга отодвинула телефон. Отбила вызов. И тут же увидела ещё один.

В этот раз на той стороне принялись натужно сопеть, не говоря ни слова. Ольга послушала. Отключилась.

И сразу – ещё звонок.

– Здравствуйте, Ольга Олеговна, – на той стороне была женщина с хорошо поставленным голосом, с профессиональным сочувствием. – Меня зовут Майя…

– Как? – спросила Ольга.

– Майя Андреевна. Я – психолог. Моя специализация – жертвы буллинга, и я предлагаю…

Ольга отключилась.

За окном всё так же жил город, кто-то – подумала Ольга – шёл в это время забирать ребёнка из школы, кто-то выбирался на ланч в обеденный перерыв… люди разговаривали, делали покупки, как будто ничего не случилось.

А кто-то…

Кто-то сейчас сидел и, посмеиваясь, хихикая, – звонил ей.

Экран осветился новым вызовом. Не понимая, зачем она продолжает это делать, Ольга приняла звонок.

– Слушай… – голос был вкрадчивым и скользким. – Слушай, шлюшка… Ты правда такая? А? Шлюшка? Ты в жизни такая же? Тебе ведь на самом деле это нравится… Да? Может…

Ольга отбила вызов и автоматически, не думая, приняла ещё один.

– Паскуда! – надтреснутый женский голос, явно нездоровый, оглушил Ольгу, завыл, завизжал. – Гори в аду! Гори в аду! Гори в аду! Ты и твои дети! Ты и все до седьмого колена! Все! Стерва, гнида! Проклинаю тебя! Проклинаю! Поджарьтесь, гадины! Горите все…

Гудки.

Гудки…

В следующий вызов она не стала ждать слов.

Она сказала сама.

– Хватит! – крикнула она. – Заебали! Заебали меня!

На той стороне была тишина.

Ольга усмехнулась.

– Вот так-то, сссуки, – с оттягом сказала она. – Заткните пасть нахуй.

Она хотела уже кликнуть на отбой, но там всё-таки заговорили.

– Олечка-девочка моя, – сказал плачущий женский голос, и она содрогнулась. – Девочка, что же ты… Как же…

– Мам, – прохрипела Ольга. – Я… В общем, давай потом. Потом!

Мама стала что-то говорить, перемешивая слова со слезами, но Ольга закончила звонок, а потом зажмурилась, нащупала кнопку выключения телефона и вдавила её.

Она бросила телефон на кровать. Вспомнила зачем-то, как мама говорила ей: «Ты же девочка. Ты должна быть доброй! Уступай!». Она всегда это говорила.

Всегда.

– Вот, мама, – бессильно вышептала Ольга. – Уступила. Я всем уступила. Всем. Спасибо за совет.

Она постояла, слегка покачиваясь. Мыслей не было. Не было ни чувств, ни переживаний; вся она как будто окоченела на холоде. Замерла. Замёрзла.

Ольга осторожно, словно стараясь не расплескать наполнившую её до макушки жидкость, легла и подлезла под одеяло. Как в нору. Как в укрытие. Втянула ноги. Замоталась.

Попробовала заснуть, но тело сопротивлялось, словно предлагало ей пройти весь путь осознания безысходности.

Дышать было тяжело. Каждый вдох был усилием, каждый выдох – тягостным отпусканием из себя жизни: она вытекала, растворялась в воздухе.

Сердце соскользнуло куда-то вниз, в живот, и там стучало: обречённо и методично, как огромный каменный молот. Плечи её одеревенели, стали жёсткими.

Пустота…

Весь мир вывернулся в пустоту, просел, показал фальшивую свою, подложную изнанку: вещи, имевшие, казалось бы, смысл и предназначение, обратились вдруг в нечто непонятное, сложное и одновременно – в смехотворно банальное, потасканное. В труху. В дрянь.

Она всё так же слышала гул улицы, но не могла поверить, что за окном хоть что-то есть: там, думалось ей, не может быть ничего иного, кроме ледяного космоса.

Ольга сморщилась, чтобы заплакать, но не смогла: слёз не было.

Не было ничего.

Ничего.

И это «ничего» было тяжелее, чем «всё».

***

Кажется, ей удалось немного забыться, потому что лязгнувший коротко и нервно звонок заставил её открыть глаза.

Сердце колотилось. Неистово стучало в висках.

В дверь позвонили ещё раз.

– Ладно, – прошептала она и медленно поднялась с кровати.

Голова кружилась.

Звонок ударил снова.

Ольга, механически переставляя ноги, добралась до прихожей и посмотрела в глазок: на площадке стоял незнакомый ей человек. Он повернулся к лифту. Огляделся. Бросил взгляд на телефон в руке. Нетерпеливо облизнул губы.

– Кто? – спросила она через дверь чужим голосом.

– Я от Виктора, – глухо сказал человек. – Меня зовут Сергей. Я юрист.

Остатки сил вытекли из Ольги. Она прислонилась спиной к двери. Соскользнула на пол.

Сергей постучал.

– Откройте, пожалуйста, – сказал он. – Виктор попросил забрать несколько вещей.

Ольга опустила голову, закрыла её руками так, чтобы очутиться в домике, в котором никто не сможет побеспокоить.

– Ольга, – сказали из-за двери. – Открывайте!

Она сгорбилась ещё сильнее.

– У меня ключ есть, – сказал Сергей. – Ключ!

У неё не было сил двинуться.

– Это ведь не ваша квартира. Вы не имеете права. Давайте! Пока я участкового не позвал.

– Подождите, – тихо сказала Ольга.

Она попробовала подняться; получалось это у неё плохо. Ноги не слушались. Отказывались подчиняться. Скользили.

– Если через десять секунд не откроете, то я сам, – сказал Сергей. – У меня доверенность!

Подъём растянулся на недели, месяцы.

– Открываю! – сказал Сергей.

– Да что прям так… – забормотала она. – Сейчас уже… Что за срочность…

Звуки плохо складывались в слова; язык был как чужой.

В замке с той стороны лязгнуло.

Ольга крутанула барашек замка, толкнула дверь.

– Я коллега Виктора, – Сергей потянулся, вытащил ключ из замка, а потом шагнул через порог. – Работаем вместе. Я занимаюсь юриспруденцией.

У него был волевой массивный подбородок и уложенные волосы. Одет он оказался в мокрую куртку, из-под которой видны были фалды офисного пиджака.

– Понятно, – просипела Ольга.

– Я войду?

– Да, – опомнилась она и отошла в сторону.

Ей хотелось лечь.

Лечь хоть где-нибудь, пусть даже прямо здесь, на пол в прихожей.

Закрыть глаза.

Подтянуть к себе колени.

И пусть мир этот валится в ад, в небытие.

Под землю.

К чертям.

А эти все… Как-нибудь без неё. Без неё.

– Так… – сказал в прихожей Сергей, оценивающе посмотрел на Ольгу, и захлопнул дверь. – Так. На самом деле, я ненадолго. У меня небольшой список…

Он вдруг схватил её руку и завернул за спину. Лицо его оказалось рядом с её лицом.

Ольга сморщилась от боли и затхлого запаха табака. Распахнула глаза.

– Сссучка, – сказал Сергей.

Второй рукой он ловко нырнул ей в трусики и грубо зашарил пальцами; только сейчас она сообразила, что открыла дверь в том виде, в котором и жила жизнь прямо с утра: трусики, блузка и пиджак. И всё.

Сергей выдернул руку, а потом одним движением попал между пуговиц блузки. Ухватил сосок.

Ольга дёрнулась от боли. Застонала.

– Ну как? – сказал он. – Нравится? Давалка…

Она попробовала оттолкнуть его, но Сергей ударил локтем ей по подбородку.

– Наказать тебя? А? Училка. Мечтала о таком? Так я накажу!

Он рванул полы пиджака. Захрустела ткань, пуговица звонко поскакала по полу.

– Пожалуйста… – с хрипом шепнула Ольга.

Это только придало энергичности его движениям.

– Видно же, что нравится, – жёстко сказал он. – Давай… Давай…

Он стащил пиджак, больно выкрутив Ольге руку. Разорвал блузку, и клок её повис, ничего уже не прикрывая.

– Просто дырка… Просто…

– Пустите, – простонала Ольга.

– Неправильное стоп-слово, – сказал он, деловито стаскивая остатки блузки с её руки.

– Я прошу вас…

– Вооот ты какая… Да? Так вот как ты любишь…

Сергей сильно ущипнул её, а потом принялся расстёгивать одной рукой брюки.

Боль словно вернула Ольгу к жизни.

– Хватит! – выдохнула она.

– Щас заурчишь, сучка… Вставлю, и…

Ярость вспыхнула пламенем в межбровье, растеклась по телу дикой и безудержной вибрацией. Её затрясло.

– Тишина в классе! – заорала Ольга.

А потом что есть сил сунула коленом ему в пах.

Он застонал.

Согнулся.

– Нравится?

Ольга ударила ещё раз, попав в квадратный его подбородок; зубы громко клацнули.

Он сполз на пол, зажимаясь и подрагивая.

– Нравится? А?

Сладкая и шальная радость накрыла её.

Она захохотала.

Дико захохотала, подняв голову вверх. Чувствуя, как освобождаются её лёгкие: от накопившегося страха, от чёрной обессиливающей неуверенности.

В дверь позвонили.

– Кто ещё там? – бешено крикнула Ольга и саданула ногой куда-то в нос.

Пальцы ноги приятно заныли.

– Хватит… – простонал он.

– Так, значит, нравится, – рявкнула Ольга.

Она пнула его снова. В лицо.

И ещё раз.

На пол, перемешиваясь с пузырящимися слюнями, вытекла кровь. Он закашлялся, плюнул. Измазанный красным зуб поскакал и забился под выставленную у входа обувь.

– Пожалуйста… – прошептал он.

Она осмотрелась, потянулась к тяжёлому зимнему сапогу, но потом увидела канистру с омывайкой. Взяла её, встала с поднятыми руками, посмотрела вниз.

И с размаху ухнула ему в голову.

Крышка с канистры слетела.

Ярко-синяя жидкость, мгновенно заполнив всё вокруг ядовитым своим запахом, залила ему голову и спину.

– Подожгу сейчас! – крикнула Ольга.

Звонок снова дёрнулся, потом ещё и ещё: Ольге показалось вдруг, что звук его сложился в давно забытый мотив.

– Не надо, – просипел человек. – Не надо… Поджигать.

Он подтянул ноги, зажался, закрыл руками голову.

– Неправильное, блять, слово! – Ольга наклонилась и заорала ему прямо в ухо; он конвульсивно затрясся. – Неправильное!

– Пожалуйста… – простонал он.

– Нравится, да? Нравится?

– Нет…

Ольга что было сил двинула ему – подпрыгнув, сверху – пяткой в рёбра, потом ещё раз, ещё, потом снова пнула в закрытое ладонями лицо… свирепое, первобытное исступление охватило её, повело, наполнило эйфорией и ужасом… ей хотелось растоптать его – до кровавой слякоти, до месива… и её трясло от жуткого ощущения, что ей это нравится.

– Зажигалка! Вот! Вот у меня! Сейчас сгоришь нахуй! Сейчас щёлкну! Загоришься! Понял? Понял меня? Надо спрашивать! Нравится или нет! Урррод. Спрашивать!

– Я же спросил… Пожалуйста… Я умоляю…

В дверь постучали, а потом звонок опять отсигналил знакомой с детства мелодией.

– Да кто ещё! – бешено крикнула Ольга, перешагнула через лужу, через скорчившегося человека, и резко распахнула дверь.

На пороге стояла Диана.

Перед собой – в поднятой наготове руке – она держала школьный её пропуск; Ольга поняла, что, видимо, забыла его вчера в ресторане.

Диана шевельнула бровью, осматривая залитую синей омывайкой прихожую. Бросила взгляд на шевелящуюся кучу в мокрых штанах.

– О, – сказала Ольга, не сразу совладав с прерывающимся дыханием.

– «Мультипаспорт», – улыбнулась Диана. – И ещё я шоколадку принесла. Только на всех не хватит.

***

Диана обняла её. Они постояли.

Ольга слышала, как бешеный стук её сердца отражается у Дианы в груди и пинг-понгом возвращается обратно.

Этот, постанывая, уполз.

Ольга закрыла дверь. Крутанула задвижку.

– Слушай… – сказала она и кивнула на синюю лужу. – Я тут…

– Да ладно, – сказала Диана. – Похуй. Пусть это будет самой большой твоей проблемой. Давай тряпку и ведро.

Диана сбросила длинное своё, элегантное и наверняка дорогущее пальто, и они в четыре руки подтёрли пол.

– До тебя не дозвонишься, – сказала наконец Диана, швырнув в ведро тряпку. – Ну, теперь вижу. Насыщенная у тебя жизнь, любовь моя. Это кто такой? Чего надо было?

– Извращенец какой-то, – сказала Ольга. – Ты как меня нашла?

Диана рассмеялась.

– Ты ж тут выросла. Я у тебя сколько раз? Даже видела, как твоя мама вот эти обои клеила. Всё один в один осталось. Помнишь, сидели на кухне и втихушку пили вино из термоса?

– Помню, – пробормотала с улыбкой Ольга. – Только это теперь не мои обои.

– Что так? Муж?

– Да… – Ольга поморщилась, вспоминая купленную на заёмные деньги дачу и все эти неприятные и непонятные процедуры, после которых родительская квартира стала вдруг числиться на Викторе. – Всё сложно.

– Забей, любовь моя. Классный какой браслетик. Вчера как-то не обратила на него внимания.

Они помыли руки, прикасаясь друг к другу плечами; Ольга почувствовала, что шея её и поясница – как камень. Она отпустила их, расслабила.

– Ты про этот? – выдохнула она. – Это… Тогда ещё… Андрей… Он мне… Не кольцо подарил, а…

– Чума. И ты… Так и носишь?

– Так и ношу.

– Понятно. А второй муж как?

– Муж… Объелся груш… Я ему не говорила.

Диана усмехнулась. Тепло, с пониманием.

– Ты бы… Иди накинь что-нибудь. А то…

Ольга поняла, что она так и не оделась.

– Блин, – сказала она. – Из-за этого всего… Ты извини.

– Да нормально.

Диана вытерла руки и посмотрела на Ольгу сочувственным и одновременно изучающим взглядом.

– Спасибо, – сказала Ольга и неожиданно для себя шмыгнула: в горле её защипало. – Спасибо, что приехала, Ди! Если бы… Если бы не ты…

Она содрогнулась, зарыдала, словно внутри неё закрутился щетинистый пропеллер, вызывающий щекотанием спазмы во всём теле.

– Ну… – сказала Диана и обняла её. – Ну… Всё в порядке… Как надо… Заебись всё будет… Ну… Ну, давай, поплачь… давай…

Ольга пришла в себя через стакан воды и две чашки крепкого кофе.

Диана распоряжалась на её кухне так, словно не было двадцати с лишним лет, которые утекли с последнего её прихода сюда.

– В новостях? – переспросила Ольга. – В новостях? Как это?

– Я же говорю. Хуй знает, что там… В общем…

Диана развела руками.

– Погоди, – сказала Ольга. – Ты объясни нормально. Нормально… Без… Без вот этого… Без слов. А то мне сейчас показалось… Чушь какая-то… Нормально скажи!

– Да я и говорю. Ты только… Только не… Дыши, короче. Дыши. Спокойно. Не торопись. Это наверняка что-то временное. Какой-то глюк. Там разбираются.

– Нет, подожди. Подожди! Ты… Ты вот что скажи. Как это? Лицо? Я что-то не до конца… Что это вообще значит?

– Оль, ты не горячись. Не горячись, пожалуйста. Вот, кофе попей. Остался ещё? Остался? Давай сварю ещё! Сварить?

– Погоди! Что там… Ты можешь… Можешь нормально сказать? Разложить? Про лицо?

– Да могу, конечно. Ты как? В порядке?

– Ты… Нет, давай без всяких. Говори. Что там с лицами?

Диана встала, подошла к окну. Отодвинула штору. Постояла.

– Я ж говорю, – она повернулась, оперлась на подоконник и пристально посмотрела на Ольгу. – Все лица. На порносайтах. На всех порносайтах.

– На всех?

– Да. У всех актрис. У них теперь твоё лицо.

– Актрис? – спросила Ольга.

Ей тяжело было дышать.

Получалось… получалось, что всё порно теперь – с её лицом.

С её, Ольги, лицом.

В порнороликах – у всех актрис – теперь её лицо.

Это… Она чувствовала неприятный электрический гул, пронзающий голову от уха к уху. Словно вся она оказалась плотно набита ватой, а в соседнюю стену кто-то принялся вгрызаться перфоратором, и звук его застревал во внутренностях.

Ольгу затрясло. Мелко. Часто.

Лицо – её? всё ещё её? – вспыхнуло изнутри. Как будто кто-то кусал, втыкал ядовитые жала… пауки какие-нибудь или скорпионы.

И она знала, что этот жар не погасить ни охлаждающими повязками, ни льдом, ни словами.

Ни надеждами.

Всё это не могло быть реальным.

Просто не могло.

– Ну, я не знаю… – развела руками Диана. – Не актрис… Тогда как их? Шлюхи? Ох… Извини… Извини… Я… В общем, я тоже нихуя не понимаю. Но это новость номер один сейчас. Вроде уже несколько дней. Началось позавчера, кажется… или вчера… Не знаю даже, что и сказать. Думаю, чинят. Чинят они. Сто процентов.

– Актрис? – посмотрела на Диану Ольга. – Актрис? На порносайтах?

Диана промолчала. Встала, снова взяла турку и принялась возиться с ней. Распахнула шкафчик, где у Ольги стоял кофе.

– Как это вообще… – сказала Ольга. – Ну… Теперь понятно… Понятно… Нихрена не понятно. У всех? Прямо у всех? Как это?

– Ну вот так. Вся порнуха теперь – с твоим лицом.

– Вся?

– Любой ролик. Откроешь что угодно – и ты там. Они как-то нарисовали и подставляют. Понимаешь?

– Нет, – сказала Ольга. – Это понятно. Это-то понятно. Ясно, что нарисовали. А как они это нарисовали? Как они подставляют?

– Ну… – сказала Диана. – Я точно не знаю. Это специалистов нужно спрашивать. Это специалисты только…

– Это понятно, – перебила Ольга. Она встала, прошлась: два шага в одну сторону, до окна, два – в другую. Пальцы правой ноги, отбитые об урода, отчаянно болели, и она старалась наступать на пятку. – Это само собой. Ясно, что специалисты… Я понимаю. Но… Я вот одного не понимаю. Вот хоть убей. Это как? Как это вообще?

– Технологии, – сказала Диана.

Ольга налила стакан воды из-под крана и залпом выпила.

Села на табуретку.

– Откуда у них моё лицо? – спросила она. – Как они… Где они взяли-то? Они что, без спроса, так?

Диана пожала плечами.

– Сбой какой-то, – сказала она. – Ну в самом деле. Сбой. Надо разобраться, и всё. Мы разберёмся. Ты не волнуйся. Всё будет как надо.

– Почему я? – спросила Ольга.

– Да там чёрт ногу сломит, – сказала Диана. – Все эти программы… Скакнуло там что-нибудь… где-нибудь… Буква одна в коде встала не на то место, и всё. Запятая одна. Пробел лишний. Скобка. Всё! Мы же, знаешь сама… Сейчас все как дети. Не могут без техники ничего. Убери эти компьютеры, и все в первобытном веке окажутся. Сразу же. Вон, интернет у меня отключили вчера. На десять минут. Роутер надо было перезагрузить. И выползают! Выползааают! Изо всех щелей. Из кабинетов. Глаза красные, не видят ничего. Руки трясутся. Как наркоманы, честное слово. Как эти… в норах… И тут так же. Что-то переклинило у них. Наладится!

– Так а мне-то… – дрогнувшим голосом проговорила Ольга. – Ты вот мне скажи… Скажи… Я это заслужила, что ли? А?

– Разберутся, – уверенно сказала Диана. – Ещё и компенсируют тебе… Кстати! Надо, на самом деле, фиксировать как-то это всё. Нравственные страдания и всё такое. Потом выкатишь им.

– Кому?

– Да не знаю я! Не знаю пока. Но кто-то наверняка ведь замешан! Поймём! Всё поймём! Разберёмся! Не боись!

– Я… – сказала Ольга. – Почему со мной-то это всё? Я же… Просто живу, и всё. Без выкрутасов. По-человечески. По правилам. Как все. Как это вообще?

– Бывает, – сказала Диана. – Всякая хуйня бывает. Я насмотрелась…

– И такое тоже?

Диана замерла с туркой. Посмотрела в угол. Обвела взглядом комнату, словно пробовала перед ответом действительно удостовериться, видела ли что-либо подобное.

Потом отставила турку.

Присела рядом.

Положила руку Ольге на плечо.

– Ну, такого… – сказала она. – Нет… Такую дичь не припомню. Но… Ты держись, любовь моя. Всё устаканится. Теперь у тебя я. Мы вместе. Ты… Знаешь… Ты давай, подруга, собирайся. Да. Собирайся. Возьми самое важное сейчас. И давай ко мне! А? Поживёшь пока у меня. А то, я смотрю, тут дурка у тебя полная. Давай? Бери что там нужно тебе.

– Да, – сказала Ольга.

Она встала и двинулась в одну сторону, в другую. Стремительно пошла в спальню, сняла с тумбочки «Каренину», вытащила пуант и прижала его к груди. Вернулась на кухню.

– Это всё? – спросила Диана. – Паспорт? Карточки? Деньги наличные?

– А! Точно!

– Права водительские.

– У меня нет. Они нужны?

У неё не получалось остановить взгляд на чём-то; всё прыгало перед глазами.

– Давай я помогу собраться, – сказала Диана. – Сумка есть?

– Да, – ответила Ольга, и села на табуретку. Села. Бросила вниз руки; они повисли как надломленные стебли. – Всё есть. Сумка есть. Сумка… Понимаешь… Нам… Понимаешь, нам поговорить надо. А я телефон выключила. Он звонит, наверное… Дозвониться пробует.

– Кто? – спросила Диана.

– Мне с Виктором надо. Вдруг он всё-таки…

– С мужем, что ли? Позвонишь потом ему от меня.

– Я… – выдохнула Ольга. – Нет. Так неправильно. Надо смотреть… Глазами. Тогда понятно будет. Потому что на лице… На лице…

Она зарыдала – разом, захлёбываясь и давясь слезами.

Диана погладила её по спине.

– Поехали? – сказала она. – У меня винишко. Красное. Сухое. Посидим, телик посмотрим. Что-нибудь там ещё. Нажрёмся в хлам. Без всяких… А? Без никого. Давай?

– Да я бы… – замотала головой Ольга. – Конечно… В любой момент… Извини, Ди. Извини. Я… потом, может. Потом к тебе. Обязательно… Мне здесь нужно… Тут… Ладно?

– Ну-ну-ну… – успокаивающе прошептала Диана. – Всё хорошо будет, любовь моя. Всё будет хорошо. Точно не поедешь?

– Я потом, Ди, ладно? – сказала Ольга. – Посидим. Спасибо тебе.

– Так а для чего ещё нужны подруги… Ты… Может, тебе отправить кого-нибудь? Для моральной поддержки. Или для аморальной. Как захочешь. А? Я подгоню, если надо.

– Нет, – сказала Ольга. – Не надо. Ты езжай, Ди. Давай. Дела же, наверное. Я тут немного приду в себя. Поговорю. И приеду. Может, даже вечером сегодня. Может, вечером.

– Ты всё-таки соберись, – сказала Диана. – Вещи сложи. Документы. На всякий случай. Вдруг от этих психов придётся… Хорошо?

– Да.

– Обещаешь?

– Да.

– Обещаешь держаться?

– Да. Всё… я в порядке, Ди.

– Давай, любовь моя. Держись. Как раньше. Как тогда. Ты же у нас… Да?

– Спасибо тебе, – сказала Ольга и посмотрела Диане в глаза; та уверенно и успокаивающе кивнула. – Не знаю, что бы я без тебя…

– Ты ведь всегда лучше всех была. Лучше всех.

– Спасибо тебе, Ди.

– Ты всегда была лучше всех. Вот и продолжай быть.

После ухода Дианы Ольга ещё постояла, прислонившись к кухонному косяку: она глядела на синий след омывайки, выступивший из-под плинтуса; ей неожиданно подумалось, что линия эта – извилистая, прерывающаяся – похожа на стрелку маршрута эвакуации.

– Вот так, Оля, – сказала она себе. – Вот так… Такая вот, Оля, хуйня.

Она пошла в спальню. Села на кровать. Посмотрелась в зеркало.

На своё лицо.

На своё…

Нет…

Уже нет.

Это было прошлое её лицо. Прошлое. Старое. Вчерашнее.

Сегодня…

Сегодня лицо её утекло и прилипло к тысячам экранов, обратилось в десятки тысяч чужих фантазий.

И теперь…

Каждая из этих… из них… каждая из них – она.

Это не они разводят ноги.

А она. Разводит.

Не они надрывно стонут.

А она. Стонет.

Не они, пуская слюни, пялятся в экраны.

А она. Пялится.

Она.

Её имени нет в титрах.

Но всё равно – это она.

Никто не спросил её.

Не спросил, можно ли.

Не спросил, хочет ли она.

Не спросил, она ли это вообще.

А ведь нужно было спросить.

Всегда нужно спрашивать.

Она закрыла глаза.

Уронила себя на спину.

– Всё, – прошептала она. – Всё. Пиздец. Окончательно. И бесповоротно.