Читать книгу Химио-терра - Андрей Верин - Страница 3

– Гремин! Ты знал, что рак лечат ракетным топливом?

Ершов имел обыкновение входить без стука, чисто ревизор в немую сцену. Говорить же начинал еще из коридора, из кулис.

Гремин потер мизинцем переносицу (все пальцы в клею): мог ли не знать? Дед был конструктором «Бурана», и кажется, вернее, чем на молоке, Толю вскормили на ракетном топливе. Дверь хлопнула, впуская лучезарного Ершова, эйфоричного. «Явление очередное: те же, там же», – подумал Гремин и парировал:

– Меньше читайте газет. Не рак вообще, отдельные подвиды – десмоид… саркому, лимфогранулематоз… И не ракетным топливом как таковым – сульфатом гидразина.

– Гремин, чертяка, отчего ты чужд художественным преувеличениям? Такая вышла бы аллитерация, почище вознесенской-авторской: «р-рак, как р-ракета, летит по пар-раболе…» – Ершов, смеясь, пал на пустующую койку. Дал себе время отдышаться и кивнул на стол: – Все клеишь?

– М-м.

– Покуда я обхаживал сестер, ты втерся к самому Чуденскому, подумать только. Без мыла влез. Ай да Анатоли’к.

Задиристый под стать фамилии, Ершов именовал приятеля французисто, с упором на последний слог. Захаживал к нему, как сам всюду трубил – что на Анатолийский берег: в торце крыла, где обживался Гремин, солнце било в окна с утра до ночи, даже сквозь занавески жгло – хоть загорай.

– Ну да, – кивнул Ершов, вторя своим соображениям, – иначе как бы ты сюда попал? Ведь ты же не «солист». Чем-то, приятель, ты очаровал вашего расчудесного Чуденского, раз он тебе дал место.

– Меня по квоте взяли, ты же знаешь. – Гремин стушевался: он понимал и сам, что на птичьих правах – на панцирной сетке сидел, а почитай, на жердочке: смахнет начальственная длань – хочешь, не хочешь, а спорхнешь.

– Может, научишь и меня, как здесь взять волю? Скажем, мочу сдавать не засветло, а за полдень, а на ночь в самоволку, а?

Гремин насторожился. «Знает? Нет, едва ли. Неоткуда». И усмехнулся – скрыть волнение:

– Куда там. Заведение режимное.

– Вот то-то и оно… Ты глянь вокруг, здесь чисто центр подготовки космонавтов, Гремин. Центрифуги, барокамеры, высокие энергии. Как в Звездном городке.

Когда они впервые встретились, Ершов долго пытал его: «Как ты попал сюда? Как ты прошел отбор? Тебя же, как ни посмотри, взять не должны были». Смотрел на Толика, прищурившись, и Гремину с тех пор казалось, что Ершов со дня на день разоблачит его. А тот все не разоблачал, только дразнил: мол, все-то знаю, да не все скажу.

Гремин вздохнул:

– Песочный звездный городок твой… Замок на песке.

– Да брось. Сюда съезжаются со всей страны. На месяц очередь! Мы выше некуда. Один неверный шаг – свободное падение из сверх – до нелюдей. Плохо одно: без дозволения начальства не вздохнуть. Не жизнь, а вакуум.

Ершов шутил, но кое в чем был прав: не так давно Гремин бродил по здешним коридорам, пустовавшим по ночам, и видел, как фрамуги окон распахнул радиоактивный ветер, в лицо горсть звездной пыли бросил. И за спиной его разверзся, с треском разрывая атмосферу, космос. И зазвучал в ушах словами греческого пантеиста Оригена: «Знай, что ты – иное мироздание в миниатюре и что в тебе – солнце, луна и все звезды». И ночь, полная солнц, но все едино черная, пошла за ним неслышной поступью – собственной пропастью, в которую так тянет оступиться. Гремин с тех пор боялся оглянуться, чтобы не встретиться случайно взглядом с бездной у себя внутри.

– Алё, Толян, уснул? – Ершов подергал за рукав, и Гремин вздрогнул, возвращаясь, сказал:

– Жизнь, и на том спасибо.

– Э-э, не! Я, братец, не адепт Декарта с его «мыслю – существую, тем и рад», я не готов еще жить овощным гарниром к «утке». Не Богом, так подобием хочу быть. И хорошей чтобы копией, а не китайской.

У Бога сто имен – от Тетраграмматона до Тецкатлипоки.

Что до Евгения Ершова, у того имен было, по меньшей мере, три десятка.

От иностранных вариаций, вроде Джека, Жоржа, Юджина и Джази, до трогательно-деревенских Жони, Жеши, Женюшки, Енюши и Еняхи. Приблудились в списке его прозвищ и сомнительные Геня с Гешей, и даже вовсе неправомерный Гена. Перечень имен Ершова пополнялся непрерывно. Купил, скажем, Женяш, подержанный автомобиль, стал проводить дни-ночи под капотом в гараже, – и окрестили Автогеном. Покончив с карбюратором, стал, например, писать симфонии для ноута с оркестром, и прозвали – Гением, без «Ев».

Выходец из новорусских нуворишей, наружностью Ершов был попородистее многих. И в имени его, пусть ветрено изменчивом, хранилось греческое «эугенес» – «высокорожденный, благородный, знатный». Было в этом парне со смешными прозвищами Жменька, Женьч, Жекося и Жендос что-то архитипическое, от Печорина, Ставрогина и – как тут без него? – тезки-Онегина. И с ранней юности Ершова обожали женщины – свободные, замужние, ровесницы и школьницы, и дамы чуть не вдвое старше, словом – всех статусов, сортов и возрастов. Ершов поклонниц не особо жаловал, за ним протяжным плачем Ярославны оставался след из втоптанной в грязь гордости, расколотых сердец, ломаных судеб, и Женек шагал по ним, точно по битой штукатурке – с чуть брезгливой беззаботностью.

Гремин завидовал Ершову – полнокровному и «прогностически благоприятному», как говорили здесь. Евгеш ходил атлетом – с по-осетински тонкой талией, с широкими плечами, ладони еще помнили турник, железом пахли. Гремин же был из тех субтильных и сутулых, которые и в сорок лет глядят студентами, очков разве что не носил для полной ботаничности лица. Всегда-то был нескладен, а теперь его и вовсе портила болезненная худоба, и на груди под бледной кожей веерилась венами карта сибирских рек. Но, как известно, кто здесь оказался в двадцать, тому сорока уже не будет, нечего терять.

Вдобавок Гремин был неразговорчив, нелюдим и быстро уходил в себя, а возвращался неохотно, пятясь.

Но Женечка Ершов, под стать фамилии, был «мал, да колюч» и если вцеплялся, то намертво.

– Вставай, Гремучка! Завтракать идем, – провозгласил он, потрепав Гремина по плечу. – Успеть бы до двенадцати, пока ватрушки все не разобрали, как тогда. Люби платить!

«Люби платить» было излюбленной Ершовской присказкой. Он понимал, что сильно задолжал и, находясь здесь, платит по счетам, а все-то никак не расплатится.